Кротов стал реже приходить в музей. Раиса Степановна торжествовала:
– Видно, дал ему шеф от ворот поворот!
– Угу, – соглашалась с ней страдающая Лиля. Каждый день без него казался прожитым впустую. А таких дней было много, очень много, и она порой недоумевала: что подогревает её чувства, что питает их, если ничего не происходит? Даже в те дни, когда судьба решала сжалиться над ней и подстраивала встречу, ничего толком не происходило. Обычно они с Кротовым сталкивались где-нибудь в коридоре, на секунду-две крепко прилипали друг к другу взглядами, затем с треском отдирали их друг от друга и расходились каждый в своём направлении.
Любовь отнимала все силы. Лиля барахталась в ней, тонула, захлёбывалась ею. Не могла выплыть. Не могла работать. Смотрела в монитор – и проваливалась в мысли о Кротове. Вытаскивала себя и проваливалась снова. Вытаскивала и проваливалась. С утра до вечера.
Вечером приезжал Кирилл, вёз её полуживую домой. Она не хотела видеть Кирилла, не хотела домой, и если бы не Ярослав с Егоркой, два её якоря, то однажды точно вышла бы из музея с чёрного хода и убрела куда глаза глядят. Она жила тогда на одном материнском инстинкте, как на автопилоте. В полубессознательном состоянии покупала продукты, готовила еду, делала уроки с младшим, второклассником, помогала с географией старшему, гладила рубашки, чистила брюки… Разговаривала о чём-то с Кириллом, но не потому, что интересно было разговаривать, а потому, что так должно быть в семье. Улыбалась сыновьям и мужу, даже смеялась вместе с ними, однако видела и слышала их только наполовину, словно через толщу океанской воды.
Если бы Лилю спросили, она не смогла бы объяснить, зачем ей Кротов. Рушить семью, травмировать детей, однажды уже переживших уход отца и осчастливленных его возвращением, она не собиралась. Их семья напоминала судёнышко с залатанным днищем, но всё же это судёнышко браво держалось на плаву, и рисковать им Лиля не имела права. Случись что – Кротов не справится с ролью капитана. А скорее всего даже не попытается им стать, струсит.
Она не знала, что стала бы она делать, если бы он вдруг пришёл и сказал: «Я не могу без тебя». Встречаться тайно? В их маленьком городке, где все всё видят и всё друг про друга знают, это невозможно. Она прекрасно понимала: у них нет будущего, – но всё равно ждала, что он однажды придёт и скажет эти слова. Злилась на себя, ругала себя – и ждала.
Когда ожидание становилось невыносимым, Лиля начинала делать глупости, за которые потом хотелось сгореть от стыда. Вытаскивала у Ярослава из сумки спортивную форму или тетради с домашним заданием, а потом несла их ему, якобы забытые, в школу, угадывая аккурат к уроку географии. Добывала жемчужинки. В самое последнее мгновение перед тем как заглянуть в класс, её охватывал ужас: а вдруг Кротов сейчас обо всём догадается? И она делала каменное лицо, всеми силами изображая равнодушие, отдавала Ярославу «забытую» вещь и стремительно уходила прочь.
Долго боролась с искушением написать Кротову. «Он же тебе не пишет! Хотел бы – давно бы уже написал! – убеждала себя и принималась сама с собой спорить: – А может он хочет, но боится? Так же, как я, боится ошибиться, оказаться в дурацком положении? Нет, ему ещё страшнее, чем мне, ведь я не свободна. Я должна как-то падать ему сигнал!»
В конце концов искушение победило, трусливое сообщение из одного слова «Привет!» было отправлено «на разведку». Лиля с перепугу захлопнула ноутбук и долго не могла насмелиться открыть его. «Дура! Дура! – ругала себя. – Стыдно-то как! Никогда больше не зайду в интернет!»
На душе стало немного спокойнее, когда придумала, как выкрутиться: «Скажу, дети баловались».
Кротов ответил. Лилю словно кипятком ошпарило, когда она увидела, что её дожидается сообщение от него.
«Привет! Что нового в музее?» – интересовался он.
Это могло бы стать началом переписки, но тогда она так измучилась от переживаний и стыда, что хотела только одного: поскорее исправить содеянную глупость.
«Извини, это не я, это мальчишки», – исправив одну глупость, она тут же сотворила другую. Тоненькая, слабенькая, только-только образовавшаяся между ними ниточка лопнула. Лиля какое-то время ждала, не напишет ли он ещё что-нибудь. Потом поняла: ничего не напишет. Как писать, зная, что к её страничке имеет доступ вся семья?
Месяц тянулся за месяцем. Закончилась осень, прошла зима. Лиле нисколько не легчало. Она сетовала на то, что от любви до сих пор не изобрели лекарств, и пыталась «лечиться» советами психологов из интернета. «Настоящая любовь бескорыстна, – говорилось там. – Не нужно путать её со страстью. Любящий настоящей любовью счастлив одним тем, что любит. Не любовь причиняет боль, а желание обладать».
Лиля впадала в отчаяние: «Красиво. Но покажите мне человека, который умеет любить правильно, не желая обладать, видеть, разговаривать, прикасаться…»
Как она жалела теперь, что не раздавила своё чувство к Кротову в самом начале, когда ещё можно было с ним бороться! А сейчас оно разрослось, его корни опутали и душу, и тело, проникли в каждую клеточку, и пили, пили из Лили жизненные соки. По утрам ей казалось, что у неё не хватит сил встать, вечерами – что ослабевшие ноги не донесут её на второй этаж до квартиры. А любовь сидела в её сердце, как на троне, и повелевала: давай, делай что-нибудь! Придумывай что-нибудь!
Продолжение здесь: Жемчужное ожерелье (часть 5)