Максим передал Валере данные о коте, которые смог узнать благодаря имеющемуся у того чипу, и Валера ушел, пообещав вскорости отчитаться о проделанной работе. Зака, естественно, взял с собой, не оставил в гостях. Хотя, тот был совсем не против задержаться подольше в столь гостеприимном доме.
Закрыв за другом дверь, Максим задумался. Он нисколько не сомневался, что Валера узнает всё, что только можно. И что там за семья, и какого мнения о ней соседи, и прочая, прочая.
Здравствуйте, дорогие, любимые читатели и подписчики канала «ДиНа»!
Рассказ «Раздрай в мыслях и ненавистная подвеска» — это 68-я часть рассказа про странную белую кошку Томасину.
Для тех, кто не знаком с Томасиной, но хочет познакомиться — ниже приведены ссылки на начало рассказа и на предыдущую часть.
А еще ниже — ссылка на вполне себе самостоятельный вбоквел, который, тем не менее, имеет прямое отношение к «Томасине».
Прооперированный кот хоть и утверждал, что его любят, что семья — хорошая, и, вообще — всё замечательно, а в том, что он оказался на улице, он сам виноват, но все-таки лучше убедиться. А то, кто его знает, кот — хоть и кот, а не собака, но, вдруг, тоже считает своих людей самыми лучшими, а они… Алкоголики. Или — не алкоголики. Но кот им особо и не нужен. Потерялся и потерялся. Хотя… У кота чип ведь есть, а чип не каждый ставить своему питомцу будет. Заботятся, значит? А вдруг чип в приюте поставили? А кота они оттуда взяли, поэтому и чип есть…
Стоп, стоп. Что это я? — Петруччио не говорил, что тот кот в приюте бывал. Ладно, Валера всё узнает, тогда и будем решать. Петруччио хоть и разговорил кота, и убедил того, что жизнь не кончилась, что его хозяев найдут, обязательно найдут, но он все-таки не Томасина. Вот та умудряется как-то так досконально всё узнать…
— Зря, зря на Петруччио плохо думаешь. Он вытащил бедолагу, жить заставил. А это уже большое дело. А все детали — это и постепенно можно узнать, — в рассуждения Максима вклинилась Томасина. Подошла неслышно, стала тереться о ноги, а на деле — разговор вести, — В любом случае, даже если Валера завтра все узнает, кота-то ведь не будете сразу отдавать — капельницы там всякие да прочее, так что еще дня два-три в стационаре пробудет, как минимум. А то, что Петруччио не все выведал, не всё узнал, так что ты хочешь? — сколько времени уже я живу и всем этим занимаюсь, и сколько времени прошло, как Петруччио стал разговаривать. Нашел, что сравнивать. Так что Петруччио — молодец. Главное-то было — вытащить кота, и он с этим справился отлично.
— Да, Томасина, ты, как всегда, права, — Максим подхватил кошку на руки и усадил к себе на колени, — Расцеловал бы тебя, да не смею.
— Фу, фу, не надо меня целовать, я только что умылась, шерстку в порядок привела, а ты целоваться надумал.
— Да нет, не буду. Это цитата. Из «Барышни-крестьянки» Пушкина. Я думал, ты знаешь.
— Хм… Не читала. Вот «Евгения Онегина» знаю назубок. И то, потому что опера есть. Её Верина бабушка часто исполняла. И петь любила. А у вас «Барышня-крестьянка» эта есть? — почитала бы на досуге. Вместе с Петруччио, — тут Томасина оглянулась на кота, который продолжал уминать щедро выданную ему порцию креветок, — А то всё ест и ест.
— Есть «Барышня-крестьянка», есть. Сейчас достану.
Максим с Томасиной на руках пошел за книгой, Вера в это время убирала со стола, мыла посуду да продолжала нахваливать Петруччио, какой тот молодец, что смог и разговорить котика, и жить заставил.
Томасина же, как только они вышли из кухни, тут же приняла серьезный вид и завела не менее серьезный разговор.
— Так, можешь меня уже отпустить с рук. И да, книгу-то достань. Раз обещал. Я с удовольствием почитаю. Что я хотела сказать — еще два дня с Верой поезжу, и, если все нормально будет, то больше можно будет не ездить. Как раз всех студентов и коллег за это время перевидаю. И, если остальные будут такие же, как те, кого я уже видела, то спокойно Веру можно будет одну отпускать.
— Томасина, а чего ты так боишься? От всех опасностей все равно ведь не убережешь, все не предусмотришь.
— Я не этого боюсь. То, о чем ты говоришь, я почувствую. Это другое. Сейчас мне надо знать, как ребенок реагирует на происходящее. Вдруг, ему кто из тех, с кем Вера на работе общается, не понравится, и он начнет свое мнение выражать. Или еще что делать. И я не знаю, не знаю пока, как Вера на это среагирует. Сейчас все ровно идет, Вера постепенно привыкает к тому, что что-то чувствует, ощущает. То, что раньше не ощущала, не чувствовала. Считает это нормальным. Но, если вдруг произойдет что-то выпадающее из ряда, резко отличающееся… — я не могу предугадать реакцию ребенка. Как и реакцию Веры. Поэтому и надо еще два дня поездить.
— Слушай, а если будет кто-то там, ну, из тех, кого ты еще не видела, необычный или еще какой, что тогда?
— Тогда и будем решать. И думать. Как я уже сказала, все зависит от реакции ребенка.
На том и порешили. Что будут решать проблемы по мере поступления.
И через полчаса в квартире Веры и Максима царила полная идиллия: Томасина и Петруччио читали «Барышню-крестьянку», временами обращаясь к своим людям за пояснениями и отвлекая тех от важного дела — обсуждения грядущей свадьбы.
Николай же, в отличие от них, не мог похвастаться тем, что вокруг царит идиллия. Нет, в кабинете всё было в полном порядке. Всё на своих местах. А вот в мыслях какой-то сумбур был. Так что даже спокойствием он не мог похвастаться.
Причина мысленного раздрая была проста: ему только что позвонила бывшая жена. Элеонора. И попросила, чтобы Геля еще какое-то время побыла у него. Вот это и было странно. Очень странно.
Нет, конечно, его Томасина предупреждала об этом, говорила, что такое вполне возможно, но Николаю как-то слабо верилось в это. А тут вдруг Элеонора сама, сама попросила, чтобы Геля пока оставалась у него.
К чему бы это? С чего бы?
Николай, только что, до звонка Эли, собиравшийся домой, решил еще подзадержаться на работе, посидеть, подумать, взвесить всё. И разложить по полочкам.
Итак, что мы имеем? — Элеонора просит, чтобы Геля у меня осталась. Я не против, я только за. Тем более, что завтра ей уже должны принести повестку в суд. Так что даже лучше, что Геля у меня будет. Но, все-таки, что такого случилось, что Элеонора не торопится забирать дочь домой?
Если бы Николай видел свою бывшую жену и мог слышать — он бы не удивлялся.
Элеонора минут двадцать как вернулась домой. Чемоданы ей подняли и занесли в квартиру охранники. Которых Эдуард отправил её сопровождать.
В квартире было пусто, тихо. Чемоданы стояли в коридоре. Охранники уже уехали. Эля видела из окна, как машина отъехала от дома и поехала в сторону шоссе.
Никого. Тихо. Пусто.
Но Элеоноре казалось, что из всех углов на неё смотрят и следят за каждым её шагом. А подвеска на шее с каждой минутой словно стягивается всё туже и туже. Хотя уже давно была снята и лежала на тумбочке. Той самой, про которую говорил Эдуард.
Николаю она уже позвонила. Сказала, чтобы Геля у него оставалась. А что прикажете делать, если она Эдуарду про ребенка не говорила? Что? — вот взять и все разрушить? — да ни за что!
Поэтому, как поступить с дочерью, Элеонора решила, еще находясь у Эдуарда. А вот как позвонить Николаю, чтобы сказать об этом, пришлось решать уже на месте. Слава богу, вспомнила, как Эдуард говорил, что в ванную и туалет она может без подвески ходить. Вот и звонила бывшему мужу из ванной. Еще и воду включив на всякий случай.
Черт, черт! Никому не позвонить, ничего не сделать!
И Эля в сердцах пнула ни в чем не повинный чемодан. Но тут же одернула себя: звуки её негодования могут счесть за шум борьбы и тут же примчатся на выручку. А ей это совсем не надо.
Хотелось дать волю гневу, хоть пару тарелок разбить. Покидаться подушками. Заорать. Но… Тогда сразу же примчатся спасать.
Еще больше хотелось утопить подвеску в унитазе. И смотреть, как её уносят потоки воды. Но и этого нельзя.
Прощаться со столь тщательно выстроенным планом и возводимым зданием будущего счастья Эле совсем не хотелось.
Продолжение — «Талант и способности. И такое разное применение» — см. ссылку ниже.