Более 20 лет назад в России появился новый профессиональный праздник – 10 февраля отмечается День дипломатического работника. В современных реалиях на плечи российского внешнеполитического ведомства ложатся очень непростые обязанности по отстаиванию интересов нашей страны на мировой арене. Как изменилась работа и жизнь российских дипломатов с февраля прошлого года? Меняется ли вектор российской внешней политики в условиях противостояния с «коллективным Западом»? Насколько уместны разговоры о международной «изоляции» России? Кто из дипломатов прошлого может служить примером для молодых российских внешнеполитических работников?
На эти и другие вопросы ответил заместитель председателя Ассоциации российских дипломатов, экс-посол РФ в Саудовской Аравии Андрей Бакланов.
– Андрей Глебович, какие сегодня российские дипломаты, какими качествами должны обладать внешнеполитические работники в принципе и что должно в них поменяться в современной меняющейся ситуации?
– У нас сложившаяся дипломатическая школа, каких мало в мире. Наверное, даже таких нет – с точки зрения подготовки, начиная с лингвистической. Например, кузница дипломатических кадров МГИМО входит в Книгу рекордов Гиннесса по количеству преподаваемых языков (в том числе восточных). В свое время у меня было поручение съездить в Великобританию. Я посетил практически все крупные учебные заведения (12 или 13 университетов), выступал там с лекциями и изучал, что хорошего у них есть в подготовке кадров, которые потом могут прийти на работу в британское внешнеполитическое ведомство.
По тому времени, я могу сказать, по большинству показателей мы были впереди и остаемся в настоящее время впереди, включая, о чем я уже упомянул, изучение языков на высоком уровне и многое другое. У нас, конечно, специфика заключается в комплексной подготовке: философская, внешнеполитическая, историческая, правовая… Весь комплекс. По тому времени мы немного отставали – я тогда даже министру иностранных дел докладную писал, чтобы мы внедряли больше электронной техники. Тогда приняли внеочередные меры, внедрили и по этому показателю мы тоже очень хорошо в настоящее время выглядим, с точки зрения использования вычислительной техники, различных современных методик.
Но главное результат. Он заключается в том, что наши дипломатические работники имеют всестороннюю подготовку, уверенно выглядят в сравнении с дипломатами других стран и хорошо приняты в тех странах, куда их направляют. В частности, из-за того, что они знают язык. Я, например, арабист и в свое время мы воссоздавали восточное отделение. Тогда был только один посол со знанием арабского языка. Сейчас в 22 странах, 21 посол со знанием арабского языка и все посольство это уже знает. Это, конечно, облегчает задачу, не надо никому переводить, они сами получают информацию. Это, конечно, очень сильное преимущество, и оно у нас есть.
– Вы сказали, что наши дипломаты уверенно выглядят, по сравнению с дипломатами других стран. А какие еще качества необходимы?
– Дипломат должен уверенно себя чувствовать в знании той страны, где находится. У нас страновая подготовка очень сильная, на старших курсах, в особенности, есть спецкурсы. Когда даже молодые дипломаты приезжают, я знаю, что к ним обращаются и коллеги из зарубежных посольств для того, чтобы иногда подразобраться с какими-то проблемами страны пребывания. Наши послы, как правило, одни из самых затребованных людей для встреч. Даже в нынешней ситуации, когда пробуют устраивать какие-то изоляции и так далее, на уровне конкретных стран это, как правило, не работает, потому что наши дипломатические работники намного больше знают информации о стране пребывания, регионе. Вот это как раз и составляет для них основу для того, чтобы они себя чувствовали уверенно. Это есть – и это здорово!
– Во многих ситуациях спасает чувство юмора. Как вы считаете, необходимо ли это качество внешнеполитическому работнику?
– Чувство юмора – это вообще визитная карточка наших дипломатов, начиная с министра иностранных дел. Я еще помню Сергея Лаврова по институтским годам, он был одним из главных авторов скетчей и «капустников», которые тогда писались. Причем это было иногда полтора-два часа юмористического представления, из других вузов очень хотели прийти на наши вечера. Юмор соседствовал с изучением очень серьезных вещей. Вообще, иногда для разрядки ввернуть какое-то слово (главное, чтобы оно не было заготовленным, а рождалось сиюминутно) очень ценно. У наших дипломатов как раз это есть.
– Если брать февраль 2022 года, начало спецоперации, насколько, на ваш взгляд, изменилась работа дипломатов?
– По разным направлениям по-разному. Но в целом ситуация другая. Во-первых, есть такое понятие «военно-политические проблемы». Сейчас в этом комплексе разбух военный компонент и гораздо меньше стало возможностей решения вопросов политическими путями. И наша дипломатия во многом зависит от весомости того, как будет проходить и как проходит наша спецоперация.
Слово дипломата должно быть веским, а весомость составляет то, что за спиной у дипломата: какая страна, насколько она самостоятельна и насколько она за себя может постоять.
– Сегодня, в связи с этой ситуацией, какие-то новые качества нужно внести в работу дипломата? Может, должно быть больше стойкости. Возможно, наши дипломаты испытывают больше давления.
– Во-первых, то, что произошло за последние 20-30 лет, требует серьезного осмысления. Нужно извлечь урок. Надо больше прислушиваться к тем, кто говорит о печальной стороне развития событий. Всегда же любят доклады, которые бы оставляли хороший след. Многие приспосабливаются к тому, чтобы докладывать в первую очередь позитивные вещи, а нужно наоборот в первую очередь докладывать то, что может потенциально развиться в сложный момент.
Сегодня нам нужно сделать выводы из того, что произошло: обращать внимание на тревожные моменты и не спешить радоваться, если где-то что-то происходит. Это может быть какой-то обман, подвох. В последние годы мы на это насмотрелись, пора сделать далеко идущие выводы. Думаю, они уже не за горами. Надеюсь, те тревожные вещи, о которых я говорю, будут в полной мере учтены.
– Можно ли назвать эту профессию опасной и стала ли она опаснее с 2022 года?
– В какой-то мере работа дипломатов всегда была достаточно опасной, особенно в точках со сложной военно-политической обстановкой, где была повышена террористическая опасность. У нас даже были введены надбавки для тех, кто работал в таких условиях, потому что иногда семья могла находиться, например, в Москве, а работники там. Но эти люди всегда были, как правило, мужественными, спокойными и адекватными.
Помню, когда я работал в Эр-Рияде, там была повышенная опасность, начали совершать террористические акции, в том числе против дипломатов, иностранцев и так далее. Я пришел в резиденцию пообедать, и повар мне приносит обед. Рядом с домом было Министерство внутренних дел и был совершен террористический акт. Колоссальный взрыв, все дрожало. Реакция женщины-повара была совершенно спокойная, она говорит: «Андрей Глебович, вы будете продолжать или прерветесь?». Совершенно спокойным голосом она это сказала, что меня тогда поразило. Насколько наши люди, женщины приспособлены для работы в очень сложных, взрывных ситуациях. Я не помню случаев, чтобы кто-то из-за сложностей или опасности ухудшения ситуации страны пребывания начал бы запрашивать, как уехать или что-то подобное. Никогда таких случаев не было. Народ наш (и дипломаты, и технический состав) всегда были очень смелыми, бесстрашными. Это необходимая черта дипломатической работы.
– Вы считаете, это приобретенное или врожденное качество?
– Все-таки происходит отбор тех людей, которые идут на эту работу. Плюс отбор происходит, когда едут в сложные точки. Но у нас есть среди кого выбрать. У нас огромное количество хороших специалистов, которых не смущают все эти трудности. Есть еще опасности, связанные с эпидемиологической обстановкой. Например, в странах Африки, в тропической зоне, там малярия. Это очень опасное заболевание, пожалуй, посильнее всех гриппов. Но там это реальность, к которой привыкают и вынуждены в этом жить. На это тоже наши люди идут: и дипломаты, и те, кто им помогает.
– Как обстоит дело с обеспечением безопасности наших дипмиссий?
– После терактов 2001 года и начала, как это тогда называлось, борьбы против международного терроризма, конечно, многократно усилилось внимание к этим вопросам. Оно и до этого было неотъемлемой частью посольской работы, руководства Министерства иностранных дел, но оно усилилось. Изменилось техническое оснащение: огромное количество мониторов, дополнительное количество всякого рода проверяющих средств. Да и люди обучились методикам. Современное посольство выглядит в этом плане совершенно по-другому и очень сильно отличается от того, что было раньше, в сторону внешне большей жесткости и защиты от всякого рода неприятных развитий событий.
Последнее время, после начала спецоперации, в очередной раз пришлось усилить, системно заниматься этими делами, потому что раньше все-таки речь шла об элементах международного терроризма. А сейчас речь идет и о том, что правительства ряда стран науськивают, чтобы нападали на наших людей. Были акции, вплоть до того, что в Польше в отношении нашего посла была совершена недружественная акция, местная сторона очень вяло на все это реагирует, а иногда стоит за спиной у тех, кто эти вещи устраивает. Конечно, такая дипломатическая несолидность наших бывших партнеров налицо.
– Поменялась ли работа культурно-информационных центров при посольствах, которые раньше, во всяком случае, проводили разные выставки, концерты, занимались продвижением российской культуры?
– Сейчас они тоже работают, но с учетом обстановки той или иной страны (не везде обстановка позволяет вести такую работу). Там, где работа идет – усиливается физическая защита, проверка всех, кто проходит. Это один из тех уроков, который все вынесли из того трагического инцидента в Анкаре, когда убили нашего посла. Но на 100% что-то исключить нереально, опасности будут всегда. Но мы пробуем сделать так, чтобы этот процент был минимальным.
– Учитывая все это, как нашим дипломатам удается сохранить лицо, чтобы противостоять «коллективному Западу»?
– Дипломат – это часть нашего общества. Часто говорят такую фразу «наше дело правое», но это же действительно так. Конечно, когда соприкасаешься с теми, кто против нас, растет желание быть тверже, давать соответствующий отпор. Хотя те, кто нам противостоит, бывают совершенно разные. Одни искренне это делают, ввиду своей природной злокозненности, связанной с имущественным интересом, а многие люди просто отрабатывают пластинку. В душе они считают по-другому.
Но сейчас создалась в странах Запада такая обстановка, когда со своим мнением лучше не выступать, потому что это будет опасно для человека, его счетов, бизнеса, семьи. Это всеобъемлющая опасность, которая уже не скрывается. Психологический напор на людей, направленный на то, чтобы все были выстроены и все делали то, что руководство этих стран замышляет и осуществляет в отношении нас.
– Насколько уместно сейчас говорить про «изоляцию» России?
– Вообще слово изоляция предполагает, что кто-то более хороший ставит на место менее хорошего. В данном случае этого не подходит. Есть «волчья стая», которая раньше маскировалась, а теперь посчитали это необязательным. Волк должен выступать как волк. Это относится и к тому, что мы давно ожидали от германских политиков, наконец они раскрыли свою реваншистскую сущность. И слава Богу! Нам надо с этим бороться. Не только абстрактными аргументами, но и пробовать улучшать отношения с массой людей, выходить с помощью профессиональных организаций на контакт. Это наше упущение, у нас слабая работа с обществами дружбы, на протяжении 20-30 лет была несистемная поддержка. Мы обращали внимание нашего руководства на это, кое-что делалось, но мало. Вот мы видим сейчас результат. Те политические силы, которые могли в настоящее время быть с нами солидарными, они активную солидарность не проявляют.
Думаю, руководству надо внимательнее относится к запросам, которые идут от общественных организаций, к замечаниям, которые мы по ним делаем и оказывать системную поддержку так, как это было в советский период, когда на Кропоткинской улице был особняк, где работали наши общественные организации. Работали очень эффективно, за ними были миллионные коллективы. Эта системная работа приводила к очень большим результатам. Сейчас эта работа в таком масштабе не ведется.
Американцы, например, переняли у нас поддержку общественных организаций. Сейчас они эти организации, не стесняясь, поддерживают, а мы, как бы стесняясь, вроде бы как не поддерживаем. От этой линии надо немедленно отойти, сделать соответствующие выводы и резко расширить поддержку общественных организаций с тем, чтобы по горизонтали мы могли связываться со здравомыслящими людьми, включая западные страны.
Еще очень важно: нужны знаковые победы, в том числе на Украине, потому что многие промежуточные силы (готовые и туда, и сюда пойти) присматриваются, какой будет итог. Если будет промежуточная договоренность, то, наверное, это подействует на целый ряд неустойчивых элементов, которые решат, что лучше с Западом быть вместе, а не с РФ. Это важный фактор, о котором надо открыто говорить. Это сюжет реальный. Надо побеждать, если мы победим, то количество желающих примкнуть к этой «стае хищников» будет гораздо меньше.
– Все говорят, что английский язык должен быть нашим вторым родным языком. Сейчас даже стыдно, если ты его не знаешь. Мнения по этому поводу разные. На ваш взгляд, какая сейчас ситуация с языками?
– Чем больше языков человек знает, тем лучше ему это на разных этапах пригодится. Я очень благодарен своему отцу, он был военным, мы жили на Западной Украине, детям военных разрешалось в национальные школы не ходить, ходить в русские школы и не изучать национальный язык. Отец меня демонстративно отдал в украинскую школу, я изучал украинский язык и очень благодарен, потому что потом мне это облегчило изучение польского языка и так далее.
Что касается английского языка, то я считаю, что по нынешним временам в принципе школьное и последующее образование нужно организовать так, чтобы наши люди говорили на английском свободно. Сейчас я преподаю в ВШЭ, там все знают английский язык. Бывают, организовывают мероприятие, туда приходят иностранцы и говорят: «Давайте проведем на английском». И все. Так должно быть везде. Я даже веду занятия со студентами на английском языке по специальным дисциплинам, это тоже все смотрится органично. Мы должны быть открыты миру. В принципе, мы по этому пути достаточно прытко идем. Это хорошо.
– А какие вы еще языки знаете?
– По-разному могу изъясняться. Английский язык, арабский язык, другие не в таком рабочем виде, когда ты прямо можешь выступать. У меня была возможность выучить суахили, я в Танзании работал пять лет, со знанием арабского языка достаточно легко овладел им в той мере, в которой мне было нужно, чтобы читать газеты. Но в целом дипломатическая работа приучает человека заниматься языками, подучивать их, не забывать. Достаточно 5-7 минут в день читать вслух для того, чтобы не забыть язык, который вам нужен. Надо постоянно о нем вспоминать, чтобы он был в нужном состоянии.
– Посоветуйте что-нибудь людям, которые хотят стать дипломатами. С чего начинать, куда поступать и так далее?
– Я ни разу не пожалел, что пошел по внешнеполитическому пути, стал восточником. Мне всегда были интересны страны Востока. Я бы посоветовал тем, кто интересуется политикой, международными делами поступать в те высшие учебные заведения, которые по профилю готовят таких специалистов. А если выбирать страну, то выбирать то направление, которое у меня было: Ближний и Средний Восток. Сейчас там 25 государств: 22 арабских, а также Израиль – интереснейшее государство, Турция и Иран. Даже если в какой-то период у нас с какой-то страной трудности, то посмотрите, сколько остается. Быть специалистом по этому региону очень хорошо. Если есть готовность изучать восточные языки, то занимайтесь Востоком. Это интереснейшее место, где к нам традиционно сегодня и раньше, и в трудные моменты относились гораздо более деликатно и дружественно, чем представители других регионов.
Подпишитесь на Telegram "МК": еще больше эксклюзивов и видео!
Автор: Полина Коноплянко