С этой обложкой связано не меньше удивительного, чем с самим сборником. Не судите строго, результат моего скромного труда, но эта обложка основана на одной фотографии, сделанной мной много лет назад в далёкой венгерской деревеньке. Почему Венгрия спросите Вы? Ответ прост – именно там меня поджидала одна из волшебных и странных историй в моей жизни. И какого же было моё удивление, когда через много лет, после того, как я стала очевидцем удивительного и необычного события я обнаружила у К. «Воспоминания о королевстве под конями или краткое доказательство Эрк». В 30 километрах от Будапешта есть небольшая деревня Пустазамор (https://en.wikipedia.org/wiki/Pusztazámor), где мне доводилось бывать ни раз, посещая друзей моей семьи. Тогда же я взялась обследовать округу. Деревня в те годы ещё не так разрослась, как сейчас и именно тогда мне случилось наткнуться на весьма странное место в перелеске за деревней. Единственными воспоминаниями об этом служат теперь 2 сделанные мной фото в то время в том месте и небольшой рассказ, написанный чуть позже (не без влияния К. и подражания)
_____________
Овражье
За домами было ржаное поле, за полем заброшенная пасека, за ней пустырь и перелесок, а за перелеском начинался овраг, единственный известный мне спуск, в который был скрыт густой зелёной порослью. Вниз с обочины вела едва заметная тропинка, ведущая по плотному зелёному коридору из кустов и деревьев, сплетшихся над головой в бесконечную арку, и приводящая к корням огромного старого дерева на краю оврага, утопающего в траве по колено, где поют птицы и жужжат шмели. Это чудное место я обнаружила совершенно случайно, когда на велосипеде удирала от соседской собаки. Заплутать в ржаном поле мне не удалось, и, вопреки предостережениям взрослых, мне пришлось направить свои колёса в сторону старой пасеки. Там, за ней, в перелеске, как говорят, водились дикие олени и кабаны, а ещё дальше, за врагом, стояла и полусгнившая охотничья сторожка, открывающая вид на соседние поля и холмы за перелеском.
Соседская лохматая собака не известной науке породы с лаем гналась за мной, не останавливаясь, будто бы ей было всё равно, что её владения остались уже давно позади, а мой велосипед настолько мне велик, что я едва достаю до колёс, а преследование такого человека, на мой взгляд, даже по собачьим законам должно быть строго запрещено высшими моральными и нравственными принципами гуманизма. Но та псина, что гналась за мной, видимо была столь невежественна, сколь и черна, что ни призрак гуманизма, ни страх перед пчёлами, до сих пор гудящими в ульях заброшенной пасеки не переубедили её остановиться. Дороги вдоль оврага не было, и теперь, после обильных дождей серые комья земли были хорошенько перепаханы и просушены июльским солнцем, отчего мой велосипед швыряло из стороны в сторону и руль грозил вывернуть мне руки. Старые листья, трава, ветки и клочья прошлогоднего сена лезли в колёса и, мне казалось, что сзади, кроме лая невежественной собаки меня настигает и пчелиный гул растревоженного роя.
Среди кустов, скрывающих спуск в овраг передо мной мелькнула тень. Будто бы невидимая рука приподняла зелёный полог, открывая передо мной тенистую арку, указывающую на спуск. Не раздумывая, я свернула туда, под зелёный полог, в тень между деревьев. И тут же лай собаки и пчелиный гул остались позади. Там, на обочине. В совершенно другом и бесконечно далёком мире.
Здесь, в тени деревьев и плюща было прохладно и влажно. Пели птицы, перекликаясь на разный лад. И покой, поразительный и величественный был разлит повсюду. Читался в каждом листке и травинке, был спрятан в каждом звуке и лучике солнца. Мой велосипед снизил скорость и я, спрыгнув с него, осторожно повела его вниз, туда, где всё было залито солнцем.
Спуск вывел меня в овраг, утопавший в луговых травах. Здесь были и ромашки, и чертополох, и васильки с зонтиками, маленькие жёлтые цветы, названия которых я не знаю и маргаритки, дикий клевер, одуванчики и маки… Трава была мне почти по колено. И на каждом цветке висело по недовольному шмелю. А в густой траве скрывались разноцветные кузнечики, выпрыгивавшие всей гурьбой из своих засад, стоило мне сделать шаг. И среди этих трав, почти у самого края оврага был огромный дуб, усыпанный пышной гривой кружевных листьев. Такой большой, что под ним могло укрыться по пять повозок с каждой стороны! Такой толстый, что для того, чтобы обхватить его, понадобилось бы шесть или семь человек с очень длинными руками. Такое высокое, что солнце, как мне показалось притаилось в его кроне, на одной из веток. Оставив свой велосипед, я долго не решалась подойти к этому дубу. Но, едва обойдя его, я почувствовала что-то твёрдое под ногой, совсем не похожее на высушенную землю и запекшуюся грязь. Там, в траве, прямо под моими ногами оказалась каменная кладка. Брусчатка, как на столичных улицах! Скрытые в траве, вросшие в землю плиты, уложенные вряд вели вниз с пригорка. Разрозненная кладка, начавшаяся ниоткуда, через несколько шагов превратилась в старую вымощенную дорогу, такую ровную и блестящую, будто ещё утром по ней прошлась вся римская конница. Вперёд и вниз по пригорку шла она, пока не обрывалась у самых корней, будто бы проваливалась под них. Старая римская брусчатка из грубого серого камня, блестящая на солнце, широкая и ровная как улица, уводящая туда, вниз и сужающаяся так, будто бы её засосало под дерево. Я тут сошла с неё. Час был уже далеко не полуденный, хотя мне было сложно судить об этом здесь, где всё жило и дышало какой-то иной, мирной, размеренной и разморённой июльским солнцем жизнью. И, хотя солнце, как мне казалось, вовсе не собиралось покидать насиженного места на ветках старого дуба, сонное жужжание и сонные цветы дали мне понять, что сумерки стоят на пороге. Не могу сказать, чего было больше во мне тогда – восхищения или радости, любопытства или благоговейного трепета. Но точно знаю, что там моя душа точно обрела покой. Лёгкую и светлую безмятежность. Почти ностальгическую и светлую и уж точно мирную. Мысли и догадки, растревоженные увиденным, подобно певчим птицам, разом взмыли куда-то, заметались и скрылись. И стало снова тихо. И спокойно. Никуда не хотелось идти. Никуда не хотелось спешить. Достаточно было просто сидеть под тенью дуба и смотреть на то, как блестит брусчатка, переливаясь своими неровными краями, как качаются на цветах припозднившиеся шмели, как завершают свой героический подъём по травинкам усталые букашки и бабочки с мотыльками допивают последний дневной нектар. В кои то веки мне не хотелось рвать цветов. Не хотелось плести венки. Мне не хотелось залезать на дерево и ловить бабочек. Мне просто хотелось быть здесь. Сейчас. Пока голос моего разума, как всегда вечно не вовремя и безапелляционно не дал мне понять, что не стоит злоупотреблять таким гостеприимством, даже оказанным от души. И, подняв свой велосипед, я вывела его наверх, из зелёного коридора на обочину. Там, уже были сумерки. Обычные серые и тяжёлые сумерки, накрывшие и перелесок, и пустырь, и ржаное поле. А за спиной, там, внизу, солнце ещё дремало на ветвях дуба и летали голубые мотыльки. Не раздумывая, я поспешила прочь. Снова, вдоль перелеска, покрытого синеватой мглой, вдоль пустыря, вдоль забора старой пасеки за которой уже смолкли пчёлы, вдоль бескрайнего ржаного поля…
С того дня, тот дуб и римская дорога снились мне почти каждую ночь. И на исходе второй недели я всё-таки решилась снова проведать это место. На этот раз мой путь был чист. Я выехала сразу после завтрака. И никакие соседские собаки не преследовали меня. Я ехала тем же путём, вдоль оврага. Минуя поле, пасеку, пустырь и перелесок, но, сколько я ни всматривалась в густую стену переплетённых плющом кустов, не находила спуска, открывшегося мне прежде. Пару раз я даже возвращалась назад, в наивной убеждённости, что проехала его, но во второй раз мне так и не удалось отыскать его. Все кусты и деревья вдоль оврага стояли плотной стеной, за которыми была лишь густая зелень и ветви, в которых пробраться мог разве что отощавший заяц да упрямый кабан, не знающий, что такое «обходить». В тот день мне пришлось довольствоваться видом заката из охотничьей сторожки на краю перелеска. Солнце садилось за холмы, заливая оранжевым светом поля и пашни, ветер бродил туда и обратно, беспокоя недовольную рожь. Но всё это почему-то не доставляло мне радости. Ни тогда, ни в другой раз, когда я снова взобралась на сторожку. Ни на следующий год, когда прогнившие её ступени едва не стали причиной моей ранней смерти. Ни через несколько лет, когда на дырявом полу сторожки я нашла следы чужой и неуместной трапезы. А потом сторожку и вовсе снесли, и у меня не вовсе больше не осталось причин отправляться в столь долгий и странный путь.
Никто давно не ходит туда, за поле. И снова отговаривают любопытных детишек. Крест с распятием, поставленный перед распаханной полосой, предваряющей ржаное поле для всех и всегда был и будет дозволенной границей деревни. Границей нашего, простого и по-своему уютного мира. Но я скучаю по-другому… И, честно говоря, уже не раз думала вновь разозлить соседскую псину. Если она, конечно, ещё не померла…
(с) И.Коложвари