— Пётр Александрович, как оказалось, был сыном знакомых Марфы Игнатьевны. Жену себе искал не из простых, а в прошлом богатую, — продолжала Настя. — Воспитанная чтобы была. Любил он поговорить на разные темы. Вот и влюбился в меня. Только не вышло ничего. Он Марфе наобещал с три короба, что найдёт её Исура. А потом всё закрутилось, завертелось. И никто никого не нашёл. Из всей этой истории в живых только я и осталась. Ну и ты, конечно.
"Кромка льда" 69 / 68 / 1
***
Мирон сына своего увидел и побледнел.
— Ты чего, батя, скромничаешь? — засмеялся Сашка.
Обнимались долго. Мирон всплакнул. На слёзы не скупился.
Иван Иванович радовался.
Обнялись они все вчетвером: дед, отец, сын, внук.
Долго так стояли.
Потом Сенька и Алёна забрали Жана и пошли с ним смотреть на белок.
Сашка рассказал, что отпуск ему дали маленький, и уже послезавтра нужно отбыть по заданию.
Иван Иванович рассердился на внука.
— Опять бросишь молодуху свою? Измаялась она без тебя. Ладно я, старый, переживу. Главное, что ты жив. Когда уже завяжешь со своей партией?
— Хочу завязать, но не могу. Узлы запутанные, крепкие. Не всё ещё я выполнил, — отвечал Сашка.
— А как в плен попал? — поинтересовался Мирон.
— По заданию попал. Когда вывезли городских на нескольких машинах в безопасное место, меня засекли. Там всё перемешалось. Схватили, мешок наголову надели, привезли в бункер.
Там и немцы, и наши были. Меня там и клеймили. Наш солдат клеймил.
Я две недели в бреду был. А потом в лагерь. А там собаки выше людей. Еды нет. Таскали бетонные плиты. Меня какой-то мужик всё время подкармливал. Тайно всё было.
Потом отводили в тёмную комнату, там по-русски называли мой позывной. Я молчал.
Когда мой старший товарищ пришёл, я всё понял — очередное задание.
Нужно было по возможности сосчитать количество пленных, возраст определить и место, откуда они. Не знаю, как я справлялся. Люди не помнили ничего. Они себя не помнили.
Девушка там была одна. Наравне с мужиками работала. Сама тонкая, а сил как у быка. А потом захирела она. Так я свою еду ей отдавать стал. Спали все вперемешку. Кто где упадёт, там и спит.
Немцы зверствовали. Но почему-то меня трогали мало. Стали замечать эту девушку рядом со мной и её трогать перестали.
Другие заметили это быстро. Начали считать нас особенными. На неё совершили покушение. Её забрали в медпункт.
Никого не забирали, а её забрали.
Сердце у меня болело за неё. На очередной встрече с товарищем я о ней упомянул. Он сказал мне, что недолго мучиться осталось. Скоро переведут из лагеря в другое место.
— Там и встретитесь, — обещал он мне.
Я ждал. Не могу сказать, что привязался, но симпатия была. Не так, как к Тамаре. Тому я люблю. А тут было иное. Время военное. В плену несладко, а как будто родная душа рядом.
Иван Иванович перебил внука.
— Кобель…
Сашка усмехнулся, потом кивнул и ответил:
— Так и есть. Томе только ничего не говорите. Не простит она, не поймёт. А вы поймёте, даже если не простите.
Как и было обещано, из лагеря меня вызволили. Кормили как на убой четыре дня. Это был ноябрь 1944 года.
Потом приодели, отвезли в расположение танковой части.
Захожу в кабинет командира, а там она сидит.
Улыбается, смотрит на меня, радуется.
А я растерялся. Голову опустил.
Вечером были танцы. Я пригласил её. Потом в палатку пошли.
Она сказала, что к ней в медчасть подошёл немец и предложил работать на русских.
Угрожал расправой, если не согласится.
Я знал от товарища, что в лагере вербовали и на нашу сторону, и на немецкую.
В палатке и случилась любовь. Ну как любовь… Близость. На следующий день я был уже на другом задании.
Её не видел почти год. Домой писать мне не разрешали. Я не испытывал судьбу на письмах, хотя были моменты, когда мог что-то передать вам. Не стал этого делать. А вдруг меня убили бы, а у вас надежда. Уж лучше было всё оставить как есть и живым вернуться.
Иван Иванович и Мирон внимательно слушали Сашку.
Иногда дед даже сжимал кулаки. Было у него сильное желание наброситься на внука. За Тамару было обидно до ножа в сердце. Но терпел. Понимал, что там не находился и судить по чести не может. А эмоциональный суд — это как сплетни, считал он.
Поэтому терпел как мог.
— Через год день в день я встретился с ней, — продолжал Сашка.
— Имя-то у неё есть? — строго спросил отец.
— Есть, —кивнул сын. — Но называть его не буду. Придумывать не хочу, а настоящее вам ни к чему. Дали мне её адрес. Мирное время уже было. Квартира у неё служебная оказалась. Постучался в дверь, она открыла. Немного полновата стала, глаза уставшие. Захожу в квартиру, а там люлька стоит. В ней младенец.
Она улыбается, лезет обниматься.
— Мой? — спросил я.
— Твой, — кивнула она. — Ты прости, так вышло. Я тебя держать не буду. Ребёнка воспитаю, силы есть, деньги тоже.
Она не знала, что у меня есть Тамара. Она кроме имени ничего не знала.
Сына назвала Александром. Я переночевал у неё. Ничего не было больше между нами. Мы пили чай, она благодарила меня за помощь тогда в лагере. Говорила, что до сих пор не верит, как из простой школьной учительницы стала разведчицей.
Я корил себя за слабость. Не понимаю, что со мной было в тот момент. После лагеря голова совсем плохо работала. Это мне было тяжело даже при невидимой поддержке. Я почти не голодал. А так бы и не выжил. А других жалко.
Она отпустила меня легко.
Но после этой встречи меня стало тянуть к ней. Меня отправили в Германию. Я там пробыл до конца 1947 года.
Когда вернулся, сразу к ней. Сын уже подрос. Меня папкой называл. А она сказала, что ребёнок ещё ничего не понимает, а всех так зовёт. Когда уходил от неё, на пороге столкнулся со своим сослуживцем. Он с букетом цветов к ней пришёл.
Стало мне скверно. Но потом успокоился. Она не обязана ведь была хранить мне верность. Но в душе так и осталась злость.
Сейчас она замужем. Перед этим отпуском я видел её в части.
Она ждёт ребёнка. Заметив меня, отошла от мужа, ко мне направилась.
Я шаг ускорил, чтобы не догнала. Почти бегу, а она кричит мне:
— Саш, Саш, ну куда же ты? Постой, Саша!
Я остановился, она подбежала запыхавшаяся. Смотрит и говорит:
— Поздороваться хотела. Как ты, Саша?
— Хорошо, — ответил я.
И всё…
Вчера Тамару увидел, и чуть с ума не сошёл от счастья. А целовать стал, так другая перед глазами. Дед, ну помоги мне справиться с этим. Я уже и руки на себя наложить думал.
— Работать тебе надо, а не в разведчиков играть, — ответил Иван Иванович. — Вот иди с поселенцами лес вали. Устанешь как чёрт, натягаешься, тогда некогда будет о бабах думать.
Придёшь домой, рухнешь на кровать. А под боком любимая пристроилась. Та, что ждала тебя столько лет. Не буду я тебя винить за деяния, что ты совершил. Не было меня рядом, слава богу.
А совет дам только один: ждала тебя девка, так женись по-человечески и бросай службу. Не поверю, что нельзя уйти. Незаменимых нет. Ты сам бежишь подальше. Но от совести не убежишь. Она всегда за тобой хвостиком телепаться будет.
Мирон молчал. Смотрел на сына и ему казалось, что рядом с ним сидит совершенно чужой человек. Очень взрослый человек. Впервые вот так на равных они все трое сидели.
«Вырос сын, — подумал он про себя. — Вырос и стал как все: со своими проблемами».
Домой вернулись к вечеру.
Иван Иванович не мог смотреть на Тамару, отводил глаза.
Она вся светилась от счастья. Да и Настя как-то подобрела.
Дед подошёл к ней и спросил:
— Поговорили по душам? Давно вас надо было одних оставить, чтобы уже наговорились вдоволь. Ну хоть не убили друг друга. И на этом спасибо. Тамара мне такого внука подарила. Люблю их как родных теперь. И тебя люблю, Настя!
Мать Тамары улыбнулась и обняла деда.
Сашка-Жан всё не решался сказать Томе, что уезжает. Она ведь верила в то, что он вернулся навсегда.
Разговор был сложным. Она плакала. Просила остаться.
На следующий день пошли в райцентр расписываться. В ЗАГСе был выходной.
Сашка кому-то звонил из телефонного автомата.
Расписали.
Дома скромно отметили событие. Пригласили Ярослава с женой. Они приехали на машине и привезли большой торт.
Тамара торт ела только один раз в жизни, когда жила у Сони.
Настя иногда поглядывала на Ярослава. Он отводил глаза. А когда уже собрался домой, подошёл к ней и произнёс:
— А ты всё одна кукуешь? Зря ты так, Настя… Я ведь люблю тебя до сих пор.
— Иди к жене, сигналит она тебе, весь посёлок оглушит.
Сашка должен был в райцентр ехать с Ярославом.
Прощался со всеми быстро. Обнял деда, отца, сына.
Тамара обиженная стояла на крыльце. Он поднял её на руки, закружил, звонко чмокнул в лоб и крикнул:
— Я вернусь, любимая! Вернусь.
После отъезда новоиспечённого жениха стало тоскливо.
Тома была сама не своя. Уволилась с работы, пошла на валку леса.
Маленькая, хрупкая, она чувствовала в себе невиданную силу. Сила та была перемешана с болью, злостью, любовью. Через два месяца, поняв, что беременна, валить лес перестала, вернулась на прежнюю работу.
Иван Иванович, узнав, что будет ещё один новый человек в семье, встал перед Томой на колени и произнёс:
— Благодаря тебе я живу! Томка, это ж я ещё одного увижу. Я теперь просто обязан дожить. Гоните смерть к чёрту. Я опять буду роды принимать!
Как бы ни радовался дед, как бы ни было приятно Томе от его слов, тоска о муже перекрывала всё.
***
Был поздний вечер, моросил дождь.
Этим дождём закончилось тёплое время 1948 года.
В дверь дома Ивана Ивановича кто-то постучался.
Настя с детьми, дед, Тамара с сыном пили чай.
Ярослав передал из райцентра крем и пончики.
Иван Иванович, кряхтя поднялся со стула, пошёл открывать.
Ахнул и попятился назад.
— Ты чего, Иваныч, не узнал? — произнёс гость хрипловато. — Войти-то можно?
— Не думал я, — пробормотал дед, — что смерть за мной в твоём теле придёт.
Иван Иванович стал судорожно креститься и кричать:
— А! А! А-а-а-а-а! Закройте кто-нибудь дверь!