Мы любим наш парк за то, что он разный. У него много лиц, которые он приоткрывает каждому по индивидуальному запросу. Одно из этих лиц овеяно меланхолическим флером. И это неслучайно!
Парк как спектакль чувств
В разные этапы становления у пейзажного парка Царицына были и различные образы. Но после всех метаморфоз к середине 1810-х годов композиция усадебного парка получила некий устоявшийся, замкнутый характер. Часть природной территории в непосредственной близости к дворцовой части стала своего рода памятником упорядоченности, что в целом соответствует общим философско-эстетическим представлениям о парках в те времена.
Считалось, что парк — это фрагмент истинного, образцового мироустройства, включенный в хаотическую «неправильную» действительность. При этом в композицию парка, чью естественность важно было максимально сохранить, привносились все же некоторые изменения. Важным казалось сформировать его драматическую суть.
Если присмотреться, большинство парковых дорожек очерчивают какие-то отдельные районы или зоны. Вместе с естественными особенностями рельефа и зелеными стенами «кулиг» они и в прошлые века служили границами тех участков сада, которые, обладая индивидуальными композиционными и образно-смысловыми чертами, носили название «местоположений».
Именно местоположения рассматривались в теории и практике изящного садоводства как художественно самостоятельная «единица» в композиционной и образной структуре парка. Эффект воздействия местоположения на посетителей складывался обыкновенно из впечатлений, оставленных входящими в него «сценами» или «явлениями», которые, по мнению современников, составляли основу образного строя парка и eгo восприятия. Местоположения должны были быть относительно невелики и главные виды их можно было охватить взглядом.
Композиция, колорит и другие художественные средства призваны были наделять сцены, явления, а вместе с ними и все местоположение ясно воспринимаемым «характером», будить у зрителя определенные мысли, чувства, ассоциации. Наиболее ярким выражением характера садового места становились произведения искусства или постройки, составлявшие eгo композиционную и образную кульминацию. И в былые времена, и сегодня такими акцентами остаются павильоны и руины.
«Философские гульбища»
В пейзажном парке Царицына различные «местоположения», как и было задумано, вызывают различные переживания. Есть в парке места более «романтического» склада, а есть маршруты, будто специально созданные для ностальгии, задумчивости, меланхолии и философии. Хотя… Почему «будто»? Они же действительно сооружались ровно с такой идеей!
Первоначально воспринимавшиеся в общих чертах как приятно-романтические, окрестности усадьбы с начала XIX века начали производить на полюбивших гулять тут молодых знатных особ вполне определенное впечатление. Как вспоминает русский публицист Александр Федорович Воейков, быть может, с некоторой долей литературной условности: «Царицыно, так же как и осень, производит во мне задумчивость. Грусть невольно овладевает душою. Я ищу быть один, укрыться в чащу леса». И многие его современники также отмечают меланхолический склад парка.
В тот период были в определенно смысле «модными» сентиментально-меланхолические одинокие прогулки по садам и паркам, сопровождающиеся размышлениями на высокие или трогательные темы и соответствующими им чувствованиями. Природа и искусственные украшения были призваны навевать мысли о быстротечности жизни, потерянном счастье, дополнявшиеся более светлыми философствования о величии Творца и Натуры. Для поддержания этого настроя и появлялись меж дерев руины, саркофаги, павильоны или монументы.
В этом смысле царицынский парк отвечал всех чаяниям меланхолических натур. К тому же «нежно-меланхолические сады» отличали нередко густая древесная растительность, обилие тени, малое число перспектив, скрытые убежища, располагаемые в уединенных уголках парка. Все это в избытке были и есть в «Царицыне». В особенности в некоторых «местоположениях» парка.
Наиболее типичный образец «меланхолического местоположения» — участок парка, начинающийся у Виноградных ворот и продолжающийся с перерывом около «Миловида» почти до башни-руины. Центральной осью этого участка служил «Глухой прешпект», называемый, по свидетельству Шаликова, «Несторовой аллеей».
Судя по планам первой трети XIX века, этот участок был покрыт довольно густой рощей — «чащею непроходимою». Современники называли Несторову аллею «самой темной» в парке. Семантика названия, относительная изолированность положения этого тупикового проспекта, окружающая его растительность говорят, что перед нами пример так называемого «философического гульбища», предназначенного для одиноких прогулок мечтателя или мыслителя. Судя по воспоминаниям современников, здесь даже была необычная березовая постройка — что-то вроде хижины мудреца-отшельника (ныне не сохранившаяся).
Светлая меланхолия
Тема философского размышления на лоне природы, начатая в Несторовой аллее, продолжается и далее: курганы, березы и «мрачные» ели, смыкающие над ними свой шатер. И все же в районе павильона «Нерастанкино» оттенки меланхолического «характера» обретают более светлые тона. Кстати, второе название этого павильона — «Храм меланхолии», что лишний раз доказывает: в парке все не случайно, так и было задумано с самого начала!
При знакомстве с этим павильоном у посетителя должна была возникать сложная гамма чувств, что определялось уже самим расположением павильона. Благодаря равновесию форм, господству горизонтальных объемов, лишь подчеркнутых куполом, постановке в пейзаже, «Нерастанкино», казалось, всецело принадлежало небольшой поляне, замкнутой почти со всех сторон Большим проспектом, леском и бровкой оврага. Это был тихий «островок» спокойствия. Неслучайно современники воспринимали лаконичный и уравновешенный по пропорциям павильон именно как «храм меланхолии». Местоположение настраивало посетителей на задумчиво-созерцательный лад, а компактный, привлекательный, почти уютный павильон должен был вызывать подчеркнутое в названии желание остановиться, отдохнуть.
В то же время картина, открывающаяся из-под колонн галереи, вносила в эмоционально-смысловую ткань этого местоположения совершенно иной акцент. Светлая ложбина, сбегающая от подножия павильона к пруду и замыкающаяся видом на остров с руиной и запрудные рощи, добавляла в восприятие пейзажа звонкие приподнято-романтические ноты. И это тоже — отпечаток парковой «моды» того времени.
«Меланхолические местоположения» и связанные с ними «гульбища» в паркостроительной практике конца XVIII - начала XIX вв. часто имели точки соприкосновения с «романтическим» характером. Это полностью соответствовало неоднозначному пониманию последнего как явления, выходящего за среднюю норму не только в сторону ужасного, таинственного или пугающего, но часто возвышенного и печального или сияюще-светлого.
Простейший случай смешения меланхоличности «темных аллей» и чего-то романтически необычного мы видим в запрудной части парка, покрытой березовыми рощами. Одна из наиболее отдаленных тенистых дорожек этого района носила некогда название «Лешавой», то есть «Лешевой» — от слова «леший». Есть свидетельства, что она приводила к небольшому павильону-беседке «из корней внутри коей потолок и стены обиты разноцветным мохом, в ней два стола и скамьи обиты берестой». Скорее всего, она и должна была изображать жилище того лешего, но это уже совсем другая история…
Вы и сегодня можете пройти по нашему парку «путем меланхолии»: все указанные «местоположения» легко узнаваемые и прекрасно знакомы завсегдатаям парков. И все же интересно будет посмотреть на привычный маршрут по-новому: осознавая, что возникающие у вас ностальгически-философские настроения — в некотором смысле продукт тончайшей работы садоводов былых веков…
По материалам статьи Ольги Владимировны Докучаевой «Эмоционально-смысловой аспект восприятия пейзажного парка Царицына»