Какой бы и была женщина, карьеристкой или не амбициозной домохозяйкой, она призвана быть матерью. Так природа устроила. Бывает, что некоторые женщины проповедуют теорию «чайлд-фри» и примеряют на себя как алиби. Но осознание внутри себя, что ребеночка бы хотелось, будет у каждой женщины, даже, если она никогда не признается в этом кому-то из окружения.
Я по образованию педагог. И по жизненному призванию тоже. Нет, не школьный учитель, но учу: глухих детей овладевать навыками слуха и речи; родителей их – жизни в новой действительности рука об руку с диагнозом; педагогов – новой технологии работы с детьми с тяжелыми множественными нарушениями развития; домохозяек – печь хлеб; пекарей в общепите ставлю новый ассортимент и «завожу» оборудование. И как у педагога имею собственный опыт материнства. Наличие такого опыта особенно явно преимущество. То есть при запросе я дам точно действенные советы, хотя сама как мать могу быть как сапожник без сапог.
Можно глянуть на ситуацию с противоположной стороны. В моей практике было много коллег, женщин в зрелом возрасте, которые не имели детей, но у них в наличии - богатый практический опыт. Анализируя многократно их подход к деткам, их семьям, процессу воспитания и обучения, смело могу утверждать, что он отличен от тех педагогов, у которых есть собственные дети. И я не делаю однозначных выводов о том, хорошо это или плохо. Вывод заключается в том, что нет у бездетного педагога того преимущества и возможности смотреть на ситуацию двояко – педагогично и глазами родителя, что точно есть у женщины-матери.
Проигрывает мать-педагог, если она сначала мать и в придачу педагог без опыта. Так случилось со мной. Этот пример, наш со старшим, который постоянно привожу в беседах с родителями, которые находятся на старте реабилитационного пути восстановления нарушенного слуха. Он очень яркий и дает понимание картины о важности речевого окружения для развития устной коммуникации любого ребенка, а не только того, у которого нарушен слух.
Мой старший сын родился слегка недоношенным, на 35 неделе беременности. Да, раньше положенного срока, обычно рекомендуется хотя бы 38, идеально - 40. Сейчас в нашей стране выхаживают деток из глубокой недоношенности, 25-26 недель, но тогда, в начале 2000-х, даже на 8 месяце беременности для врачей принять роды и выходить малыша из неглубокой недоношенности было серьезной задачей. Беременность моя протекала на фоне тяжелого стресса, связанного с разводом. В итоге я малыша не доносила, и как ни пытались в отделении патологии остановить начавшуюся родовую деятельность, появление Сережки на свет уже никто не мог остановить. Непростые, но естественные роды длились сутки, завершились появлением на свет мальчика ростом 48 см и весом 2670 г. По текущим меркам недоношенности – богатырь. Сейчас выхаживают и «полкилошек».
Консилиум врачей ничего особого мне не сообщил о состоянии ребенка, но его поместили в кювез, что явно говорило о том, что малыш слаб и наличие у него каких-либо особенностей в развитии и/или отставании в нем – нормальное явление в сложившейся ситуации. Говорили, но не мне. Мне кажется, что я была в состоянии аффекта, да и приоритеты иначе стояли. Ну и глупая, и молодая вдобавок – 21 год. У меня малыш две первых недели жизни, пока мы находились в отделении недоношенных детей, был без имени. Я его не придумала. Ситуация, конечно, показательна мне. Сейчас. Не мать, а овца! – вполне соглашусь с такими комментариями, если под статьей такие прочту.
Первый ребенок, отсутствие примеров роста и развития братьев и сестер, лишали меня понимания того, как должен развиваться ребенок в норме. Несмотря на то, что все походы к врачам и иным специалистам были плановыми, не звучали какие-то диагнозы, речь и о задержке общего развития не шла. Хотя сейчас я допускаю мысль о том, что для меня задержка общего развития, задержка психического развития или задержка психо-речевого развития вообще не казались ни диагнозами, ни угрозами. Задержка – не порок, догонит, тогда думала я. Хотя этого не помню, просто предполагаю, что было именно так.
Вообще речь о том, что Сережа развивается как-то особенно, речь зашла на одной из вечеринок в 2009 году, где мы с подругами и коллегами-дефектологами, с которыми вместе учились в пединституте, дискутировали на тему развития особенных детей, задержек в развитии и других диагнозах. И, когда мои однокурсницы в пример начали ставить моего 3-летку, помню, сильно разобиделась и не хотела соглашаться. Тогда у меня у самой уже была небогатая педагогическая практика, но работать с нормой развития не приходилось. В моей сфере деятельности всегда были детки с непростыми и часто сочетанными нарушениями развития. Таким образом, в работе также не звенели тревожные звоночки, которые заставили бы обратить внимание на собственного малыша, а точнее на его отставание в развитии речи.
Когда Сереже исполнилось 2,5 года, остро встал вопрос об определении его в детский сад. Нет, не потому что мне надо было выходить на работу. Из декрета я вышла работать, когда первенцу был всего месяц по острой финансовой нужде. Мама великодушно согласилась сидеть с внуком. Только сидеть тут в буквальном смысле.
Лично мои детско-родительские отношения были весьма непростыми. Меня мама родила по меркам 80-х поздно, в 38 лет. Это отложило отпечаток на моем восприятии мира, я очень страдала, когда маму мою называли бабушкой, а случалось это часто. Через полгода после рождения Сережи умер мой папа. Мама переключилась на внука, но все потерю мужа она переносила очень болезненно. И херела на глазах. И вот к 2,5 годам сидения со внуком стало несносно тяжело для бабушки и мы стали решать вопрос с образовательным учреждением.
Мы сразу же выбрали лучший в городе логопедический сад. И нашли способ, через кого туда попасть, «по блату». То есть логопедический совершенно не потому, что я видела наличие речевых проблем у сына, а потому, что престижный сад этот. Через знакомых мы попали на комиссию, по результатам которой сын должен был «пройти кастинг» в логопедический сад. По результатам мероприятия Сергей совершенно законно занял место в логопедической группе в 2 года и 7 месяцев.
Только я это поняла спустя пару лет. Комиссия состояла из нескольких логопедов и психологов. Помню, что малыш засмущался незнакомых теток, вжался в меня и не пожелал им рассказать, какого цвета кольца на пирамидке, которую ему предъявили. Вообще я по сей день считаю, что такой подход к диагностике ребенка неверный, априори за полчаса просмотра кандидата, сделать адекватные выводы о нем и его развитии невозможно, да еще и ситуация стрессовая, много незнакомых лиц, просьбы которых, даже, если и понятны, то почему их надо выполнять – не ясно ребенку. Однако и по сей день данная система отбора и диагностики у нас применяется в системе образования.
Далее была еще одна отборочная ступень без участия родителей. О том, как это происходило, мне рассказывала позже знакомая логопед. Сереже предъявили сюжетную картинку, где летом детки купаются в озере и попросили его рассказать о происходящем на картине. И ответил сынулька набором из трех слов, несвязанных друг с другом грамматически: мужики, речка и плавать. Нет, в тот момент меня напрягал лишь укоризненный тон педагога. Осознания проблемы все еще не было.
К сожалению, произошло это слишком поздно, когда сын отправился в школу. В саду речевых диагнозов, кроме задержки не ставили и благодаря слаженной логопедической работе, Сережка хорошо компенсировался. Осталась с нами к школе лишь одна серьезная проблема – дефицит словарного запаса. Ну и вторая – неосознание этого матерью.
Лично ко мне понимание пришло тогда, когда мой практический педагогический опыт работы с различными нарушениями развития стал насыщенным и регулярным, а сын продолжал осваивать школьную программу. Читать он научился механически, еще будучи дошколенком, но проблема с чтением была явно заметна в его первом классе для меня. Только точнее не с чтением, а с пониманием прочитанного. Что ни слово даже в небольшом текстике, то незнакомое. Прочел и не понял о чем текст, пересказа не получается. А ведь изучение большинства школьных дисциплин именно на этом принципе и построены – прочти и перескажи: литература, история, биология, география… Когда начался предмет по названием окружающий мир – меня просто постигло отчаяние от беспомощности. Приходилось объяснять каждое второе слово – его значение. Запоминались новые слова непросто. Совсем не так, как в раннем возрасте, когда ребенок спонтанно запоминает услышанные слова, накапливает их в памяти и в нужной ситуации проявляет понимание и употребляет в активной речи.
В написанном выше может показаться укор мой к маме моей в том, что она не занималась со внуком, а просто сидела с ним, выполняя необходимые манипуляции по уходу за ребенком, закрывала базовые потребности – покормить, помыть и погулять. Но тут надо начать с себя, я тоже не занималась развитием собственного малыша. Да, с ним не читала книжек, не рассматривала картинок, не играла в ролевые игры и даже на развивающие занятия не водила. Я считала, что у меня есть железное алиби - кормлю семью, зарабатываю деньги.
Но ошибалась в примитивном, но очень важном – я не разговаривала со своим малышом, считая ненужным, ведь мальчик мой меня пока не понимает. Вот как начнет понимать и говорить, тогда и побеседуем. Так считали и все члены нашей семьи интуитивно, то есть стратегия такого речевого поведения не избиралась и даже никогда не обсуждалась. То есть Сережа был лишен естественного речевого общения неумышленно. Нет, я не говорю, что он жил в тишине, а о том, что речевая среда с моим собственным слышащим ребенком была организована неверно, она не способствовала росту его пассивного словарного запаса, который должен был стать основой для будущего актива. Результатом этого стала картина – в три года сын почти не говорил, но по счастливому стечению обстоятельств оказался в терапевтической среде логопедического детского сада.
Когда Сережа был в 6 классе, я все еще пожинала плоды своей серьезной ошибки. История, биология и география ему давались весьма непросто все по той же, уже известной вам причине. Слова типа королевич, почка, звездочет и битва закладывались наряду с английскими, которые он изучал со второго класса. Понятно всем, что это тяжело.
Часто мою ошибку совершают родители моих подопечных деток с нарушенным слухом. В тот момент, когда компенсируется потеря с помощью слуховых аппаратов или кохлеарных имплантов, необходимо начитать реабилитационный процесс, развивая новую слуховую основу, они часто просто молчат, считая, что разговаривать с ребенком рано, потому что он еще не понимает речь. Как я когда-то. Не повторяйте моих ошибок. С ребенком, нужно общаться всегда, в том числе с помощью речи, даже, если еще ребенок не слышит и/или не понимает. В некоторых книгах о беременности и родах утверждается, что вести вербальный диалог с ребенком необходимо уже тогда, когда он еще находится в утробе матери.
Классически верная картина с точки зрения нормальной речевой коммуникации выглядит так. Мама, которая пеленает/переодевает/кормит своего грудничка мило беседует с ним, оречевляя все происходящее вокруг и не ожидает от него ответа. Быть может, рассчитывает мама на ответ от малыша в виде улыбки или задержки взгляда на своем лице. Таким образом должна строиться речевая коммуникация с неречевым ребенком. Да, не пренебрегая вспомогательными средствами общения, такими как, например, естественные жесты, но обязательно, при помощи речи. Развивая естественную модель общения даже с неслышащим малышом, легче восполнять пробелы, после того, как потерю слуха компенсировали с помощью технических средств реабилитации, и ребенок с опозданием попадает в звучащий мир.
Когда естественный пример общения отсутствует, то представление о нем можно иметь либо теоретическое, либо вообще не иметь. Такая ситуация располагает пропустить проблему или несвоевременно ее выявить, причем порой так, что восполнить ее пробел уже будет слишком поздно. У одной девочки (назовем тут ее Настей), к примеру, с семьей которой мы взаимодействуем уже более трех лет, нарушение слуха глубокой степени выявили уже слишком поздно и первую операцию кохлеарную имплантацию провели почти в 4 года, то есть тогда, когда слуховые и речевые центры мозга, не запускаются спонтанно. То есть ее процесс реабилитации был обречен на непростое пожизненное течение. Но, вопреки всем ожиданиям, Настя очень быстро компенсируется и подает надежды пойти своевременно в массовую школу со слышащими сверстниками. Основой ее успешного старта было естественное общение, которое сохранялось и развивалось в то время взросления Насти, когда никто из членов семьи и не подозревал, что она не слышит. История подробно изложена в моей второй книге «ВопреКИ. Непридуманные истории из мира глухишей».
В практике подобных ошибок великое множество, к сожалению. Исправить данную ошибку очень просто, если своевременно понять наличие проблемы. Естественное речевое общение – залог обогащенного словарного запаса ребенка.