Женщина не спеша вышла из-за кустов и остановилась на дороге так, чтобы Степан ее сразу заметил. Мужик натянул поводья, заставив лошадей перейти на шаг, прищурился, чтобы рассмотреть ее.
Незнакомка была одета в глухое, серо-коричневое платье, руки в перчатках, красивых, кружевных, крепко сжимают саквояжик. Ножки в аккуратных туфельках, да в таких только на балах плясать, а не по грязи липкой бродить!
– Эй, милый человек! - женщина вскинула руку, кружева на запястье чуть дрогнули. - Довезёте до Лагунково? Я заплачу, не поскуплюсь!
– Тпру! - Степан осадил лошадей, поравнявшись с женщиной. - Да тпру, окаянные! В Лагунково, говорите, надобно вам? Так-то далече! До ночи не поспеем...
– Ну, вы же все равно туда путь держите? - пожала плечами незнакомка.
Ох, и хороша была она, стерва! Глаза черные, блестящие, брови - что два тонких крыла, раскинувшихся над ночными озерами, фигурка точеная, губки алые, надменные и в то же время как будто вот-вот заулыбаются, показав ровные, белые зубки...
И обращалась она к Степану не как другие барыiни, коих он видел в городе. Те грубо, с презрением смотрели на его гнилой рот, на старый, рваный тулуп, цедили сквозь зубы, чтоб отвез туда-то и туда-то, потом уходили, бросив жалкую монетку...
Эта барыня другая, интересная и вся какая-то заграничная.
– Я-то? Да, туды мы едем, вот, - он показал на повозку. - Муки продал, теперь гостинцы везу дочкам, мимо Лагунково аккурат поеду.
– Значит, нам по пути. Я сяду в уголке, на краешке, не помешаю. Вы мне только помогите, никак мне в платье не сподручно взобраться.
Степан даже обомлел немного, замер, потом спохватился, обтер свою лапищу о штаны и взялся за ладонь женщины.
Горячая, словно в припадке, кожа даже через ткань обожгла возницу. Он инстинктивно отдернул ручищу, попутчица быстро устроилась на скамеечке в телеге, поставив в ногах саквояж, поблагодарила Степана и устало вздохнула.
– Так давно еду я туда, сил уж нет...
Степан сел обратно на передок, схватил вожжи и присвистнул. Лошади, принявшиеся, было, лениво щипать траву на обочине, вскинули головы, недовольно заржали и пошли вперед, лениво перебирая ногами.
– Да что ты с ними будешь делать! - Степан виновато оглянулся на женщину. - Сейчас я их! Сейчас!
Он замахнулся кнутом, но незнакомка, охнув, запричитала:
– Да что вы! Оставьте их в покое! Божьи создания, сами знают, что делать... Оставьте!
Она закрыла лицо ладонями, не желая смотреть, как гибкий, крутой кнут располосует спины животных.
– Ну, как скажите, барыня! Извиняйте, мы уж так привыкли... Привыкли мы... Еще батя мой, бывало...
Но женщина только замотала головой, прося не договаривать.
Телега, скрипя и потрескивая осями, бултыхалась на бугристой дороге, что петляла между сжатыми полями, ныряла в лесок, потом выбегала из него и мчалась дальше, словно не желая оставлять путников на ночь без приюта.
– А вы, извиняюсь, к кому путь держите в Лагунково? Я там вcех знаю, матушка моя оттуда, вот, завезу ей гостинцы и двинусь дальше, в Кряжино.
– Я-то? - прошелестела пассажирка. - Я... Да так... Не важно, ох, не мучайте вы меня! Не спрашивайте ни о чем. Лучше расскажите, как там люди живут? Много ли домов, богатая ли деревня. Я разыскиваю одного человека, знаю, что был там недавно. Яков Потапов, может, слышали? Лекарь, очень хороший врач.
– Потапов? Федоров сын? Да как же не слыхать!? Да он у нас заместо спасителя, прости, Господи! Всех лечит, на ноги ставит. Приехал, незнамо откуда, как будто убегал от самой смерти, так напуган был, наши бабы его выходили, успокоился, а теперь, вот, врачует...
Степан даже присвистнул.
– Он ведь меня, этакую тушу, искалеченного, как балками в горящем доме меня завалило, так вот, меня собрал, на ноги поставил. А мать мою он с того света, считай, вернул! Знаю, знаю Якова! А вы ему кто будете?
– Я-то? - незнакомка усмехнулась. - Да виделись несколько раз, вот, забыл у меня свои книги, хочу вернуть.
Мужик быстро оглянулся на барышню. Не дурак Яков! Ох, хитер, такую бабоньку околдовал, что она за ним в глушь собралась, книжки везет, в платье обрядилась, браслетики звякают... Странно, конечно, отчего не ограбили ее на большой дороге, не отобрали саквояжик и кошель с деньгами, отчего не канула она где-нибудь в болоте, коль скитается одна-одинешенька, да уж какое его дело, Степана нашего?!...
– Ну, добро. Завтра к полудню доедем, обрадуется вам Яков Федорович, наверное!
– Уж посмотрим! - задумчиво промолвила она и замолчала, только позвякивали браслеты на ее запястьях как колокольчики...
До постоялого двора добрались, когда солнце уже село, и над дорогой повисли серые, влажные, пахнущие тиной и мхом, сумерки.
Большая изба - тут тебе и трактир, и комнаты на втором этаже, - встретила их резким, душным запахом немытых тел, рыбы и печеного мяса.
Ужинающих было немного, все, видать, уже разошлись по койкам, чтобы к утру освободить место и не платить лишнего.
Когда женщина вошла внутрь, все головы сразу повернулись к ней и стали жадно рассматривать аккуратный наряд, свежее, чистое, молодое лицо, цеплялись за саквояж в руках, за изящные мыски туфелек, что высовывались из-под юбки.
– Вы поужинаете со мной? - тихо спросила женщина, потупив взгляд. - Неудобно мне одной, в таком месте... Я заплачу за вашу еду, только не оставляйте меня.
Эх... Барыня... Ладно, я-то хотел с лошадьми... Уговорили! Зовут-то вас как? Меня Степан.
– Я Зинаида. Давайте сядем вот сюда, к окошку.
Она метнулась за ближайший стол, села на лавку и показала глазами, чтобы Степан сел рядом.
Зинаида заказала им ужин, немного вина, сняла перчатки и положила их рядом, на неструганные, почерневшие доски стола.
– Степан, а расскажите мне, кто живет в той деревне? В Лагунково?
То ли показалось мужику, то ли, и правда, сверкнули при этом ее глаза, жадно, ненасытно...
– Да кто живет?... Ну, матушка моя, отец помер давно, его еще в войну зарубили, а мать избу сохранила, вот, теперь взяла себе помощницу, живут. Еще Саврасовы живут, большая семья, шумные, голосистые. Как начнут ругаться, вся деревня знает. Детишек у них, как грязи, а недавно опять родили. Я на следующий день пришел, пищит младенец котенком, мать его причитает, мол, не выживет, малец-то весь синий, дрожит, а знакомый ваш, Яков Федорович, ему что-то там сделал, и ребенок как заорет, звонко так, гневно, Лушка, мать его, ему глотку-то заткнула, молоко у нее пришло, хоть продавай... В общем, плодятся люди, разрастаются по землице нашей...
– А еще кто есть? Стариков много?
Степан пожал плечами.
– Ну, мать моя, потом Акакий с женой, Мишка-рыбак, Трофим с Евдокией... Много, всех сейчас и не упомню.
– Здоровые? - зачерпывая из горшочка дымящийся суп, спросила Зинаида. - Вы ешьте, ешьте, Степан. Остынет ведь!
Мужик, утирая усы, жадно орудовал ложкой, зачерпывая наваристую, ароматную селянку, блюдо изысканное, богатое, что отродясь и не кушали в его деревеньке.
– Кто? Старики-то? - он отломил краюху черного хлеба.
– Да, здоровы ли, часто ли ходит к ним врач, что говорит?
– Да как тут здоровыми быть?! С болот то гнус, то туман ползут, кашляют все, да умеют наши бабы травками лечиться, Яков Федорович ругается, но они все равно бродят по лесу, наберут пучки разнотравья, высушат их и заваривают, чтобы силы молодые вернуть. Главное - это антырь-траву найти. Если ее выпить, то сразу все болезни как рукой снимает. Вот только растет она мало где, да и прячется подо мхом...
– Антырь-трава? Яков Федорович о ней знает? Все болезни лечит?... - протянула Зинаида.
– Знает, но ругает наших баб, мол, ерунда все это! А они все равно тайком варят и пьют, от того и сила в стариках наших!
– Молодых много ли? - Зинаида устало опустила руки на колени. - Надо же, как душно, дышать нечем...
– Молодежи много, парни-то все больше наши в лесу, лес мы рубим, а девки так, по хозяйству, да в поле работают.
– Много - это сколько? - не отставала Зинаида.
Степан задумался, выпростал на стол пятерни, стал загибать пальцы, потом сбился, стал считать снова, затряс головой, стараясь привести мысли в порядок, но выпитое вино уже звенело в ушах, шумело, накатывало дурнотой и слабостью, заставляя щурить глаза и зевать.
– Дворов семь. Не помню я, спать я... Надо поспать...
– Иди, Степанушка, иди, отдохни.
Она дотронулась до его плеча, обдав жаром, встала сама и направилась наверх, в выделенную ей комнату. Степан же, как и хотел, заночевал в конюшне, завернулся в тулуп, спрятал лицо в воротник и захрапел, заставляя лошадей вздрагивать и прядать ушами...
Зинаида долго не гасила свечу, сидя на жесткой, пахнущей затхлыми простынями, кровати. Женщина смотрела на отражение пламени в оконном стекле, то плясало и дергалось, словно маялось, не желая светить на ее лицо.
– Ничего, Яшенька, найду я тебя, милый. Быть нам вместе, не уйдешь больше, не спасешься от любви моей жаркой, от объятий нежных...
Зинаида улыбнулась, задула свечу и улеглась на кровать, подложив под голову саквояжик...
Часа через два в ее дверь постучали. Вдребезги пьяный поручик, заприметивший красотку еще внизу, в трактире, теперь рвался к ней в комнатку, обещая райское блаженство.
Зинаида спокойно встала, поправила платье, обулась и распахнула дверь.
Мужчина вперился взглядом в ее черные, как две дыры, глаза, его лицо исказилось от ужаса, руки, протянутые, было, к женщине похолодели. Поручик как стоял, так и повалился на пол, чуть дыша.
Зина только слегка улыбнулась и, закрывшись в комнате, снова улеглась спать...
...Утром Степан проснулся от криков и возни. Постояльцы уже разъезжались, лошади недовольно ржали, телеги скрипели и бухали оглоблями.
– Ох, батюшки. Нам же тоже надо! Где Зинаида моя?! Лошадей бы покормить, ох, проспал, окаянный!
Он выскочил во двор, огляделся, ежась от утреннего холода. Голова горела, в висках стучали тяжелые молоты.
Степан покачнулся, встряхнул головой, подошел к кадке с водой, умылся.
– Степан! Степан, ну, что же вы! Поехали скорее! - Зинаида, свежая, румяная, как будто еще больше помолодевшая, стояла на крыльце и махала ему рукой.
– Да, да, я сейчас! - мужчина засуетился, запрягая телегу.
Женщина ловко залезла внутрь, устроилась на своем прежнем месте и замерла, ожидая продолжения поездки.
Она улыбалась, довольно кивая.
– Ах, какое утро хорошее! Степан, оно же прекрасно!
Мужик только пробурчал что-то, тело пыхало жаром под одеждой, пот холодными ручьями стекал по шее.
– Что же вы молчите, Степан! Как воды в рот набрали!
– Захворал я, барышня, маленько захворал. Голова тяжелая, тело ломит, будто палками отходили меня ночью...
– Ах, не выдумывайте, это просто вино вчерашнее! А вы пройдоха, Степан! Мне хозяин трактира такой счет выставил, и все за вино! Вы пили без меня, признайтесь?
И рассмеялась, пряча под ресницами бесовские огоньки в черных глазах.
– Да куда мне, спал я, брешешь, барыня! - прошептал Степан и замолк, направляя лошадей мимо огромной канавы...
Зинаида все что-то щебетала, показывала рукой, радовалась, как девчонка, а возница ее клевал носом и, то и дело, ронял поводья на колени, а потом и вовсе повалился набок, тяжело дыша.
– Да что же ты, миленький, рано еще, потерпи, довези меня до деревни, а там помирай! - зашептала Зинаида, дала мужику выпить что-то из темно-красной склянки, пощелкала его пальчиками по щекам.
Степан вздохнул, резко сел и удивленно уставился на попутчицу.
– Да не переживай, уснул ты просто, Степа. Правь, правь, на дорогу смотри, я тихо посижу...
...И не заметил Степан, как засуетились в трактире, забегали, вытаскивая на улицу окаменевшего поручика. Тот только мычал нечленораздельно, тыкая рукой вслед уехавшей телеге. Его лицо, искаженное ужасом, застыло, позволяя лишь векам изредка смыкаться, пряча во тьму этот мир.
– Как будто в глаза смерит посмотрел?! - удивленно проговорил хозяин трактира. - И куда ж мне тебя теперь девать-то...
А Зинаида видела, кивала довольно, разминала пальчики в перчатках, словно готовилась сыграть самую главную свою пьесу, касаясь клавиш фортепиано...
...– А есть ли у вас в Лагунково священник? - вдруг спросила женщина.
– Нет, матушка, вот оного нет. Если что, из соседней деревни приходит. Ну, исповедь последнюю принять или крестить...
– Своего, значит, нет?
Степан отрицательно помотал головой.
Зина, будто рада его ответу, глубоко вздохнула.
– Хорошо! Как же хорошо! - все шептала она.
До Лагунково доехали только к вечеру. По пути сломалась телега, соскочило колесо, пришлось мужику спешно чинить свой транспорт, поминутно стирая рукавом выступающий на лбу пот...
...– Степа, ты меня прямо к дому врача вашего отвези. Поскорее увидеться хочется! - Зинаида вся подобралась, сосредоточенно рассматривая дворы, что медленно проплывали мимо телеги.
– Как скажите, барыня. Да вот его изба, с новым крыльцом. Пожалуйте! - мужик помог женщине соскочить на землю, хотел, было, вынуть саквояж, но Зина схватила его сама, сунула Степану мешочек с монетами и, не прощаясь, застучала каблучками по доскам, брошенным на грязь деревенской дороги.
Она уже подошла к крыльцу, как дверь распахнулась, на порог выбежал Яков Федорович.
– Ты? - выдохнул Яков. - Опять нашла! Зачем, уходи, проклятая! Уходи!
– Яша! Зачем ты так... - Зина расстроенно стояла на пороге, чувствуя на себе любопытные взгляды соседей. - Я так спешила, я скучала, я же люблю тебя!
Она бросилась к мужчине, хотела обнять, но он вдруг скрутил ее руки за спиной.
– Не смей здесь быть, слышишь?! Здесь люди хорошие, иди в другое место, карга!
Черные глаза сверкнули злобным огнем.
– Ах, так! Завтра утром не будет Лагунково, никого тут не будет, всех схоронят, а деревню сожгут, понял? Из-за тебя, ты слышишь меня! - она кричала, вырываясь из его рук.
Дети во дворе у Саврасовых замерли, побросав незатейливые игрушки, что сделал для них отец, испуганно переглянулись и бросились в избу; коровы, что до этого лениво били хвостами по откормленным бокам, замычали, перебирая ногами и натягивая привязь.
Мир как будто померк, сгустился серым туманом, поглощая Лагунково с его дворами, пастбищами, кузницей, со Степаном, что лежал на сене в сарае у матери и жадно хватал губами воздух...
– Все, все, Яшенька, или ты один. Люблю тебя, дурака! Сил нет, как люблю! Врага своего лютого полюбила, приметила... Зачем ты вообще родился на свет, зачем стал врачом, Яша!
– Затем, что мать жалко было, когда ты забрала ее, сестру тоже уже не вернуть. Отец с ума сошел, пропал. Думал, что смогу другим помогать, а тут ты...
...Яков Федорович, совсем еще молоденький, бледный, в белом халате, орошенным красными бусинами, стоял у кровати больного.
– Это всё, Яша, бывает, мы не боги, оставь!- говорит ему коллега, дергая за плечо, но Яков будто не слышит его, он смотрит куда-то вперед, за кровать больного.
Он увидел ее в первый раз именно там, чуть в тени, в глухом, серо-коричневом платье, в кружевных перчатках. Она смотрела на него своими черными, печальными глазами... В тот час он поймал ее в ловушку. Смерть вдруг влюбилась в Жизнь, взяла ее в полон, не давая спокойно уйти, унося в саквояже последний вздох усопшего.
– Яша, ты что? - мужчина тормошил Якова, тянул за собой, медсестра тихо плакала в уголке, терзая в руках уже не нужную холодную повязку, что принесла для пациента... - Яша, ты на кого смотришь!?
Старший доктор вдруг замахал руками, закрестился, отпрянул и выскочил на улицу.
Дрогнуло сердце Якова Федоровича, замаячило, забилось сильным ястребом, требуя соединения с сердцем черным, холодным, страшным...
…– Не я твоих родных забрала, Яша, не в моей это власти, я не принадлежу себе. Поверь…
– Воистину, слепа любовь... Что ты хочешь? Что сделать, чтобы ты не тронула деревню? - шептал Яков, затащив Зину в избу и посадив на лавку. - Как спасти мне их всех? Кто ты, всегда ли такой была? Разве смерть такая, как ты?...
Он засыпал ее вопросами, а она только молчала, закрыв руками лицо.
Наконец, Зинаида заговорила:
– У матери нас было двое - я и младшая сестра. Она утонула, когда мне было шесть лет. Я виновата в том, что случилось, я не протянула ей руку, не вытащила. Я не успела, но мать прокляла меня, решив, что я нарочно утопила сестру. С тех пор я и не я вовсе. Где я – там горе. Мать от меня отказалась, цыганам продала, а на те деньги поминальную молитву в церкви для младшей дочери заказала. От цыган я сбежала, они сразу поняли, кто я, хотели меня в клетку посадить, да людям показывать, мол, саму смерть поймали, глядите!... Много было в моей жизни, но не моя это жизнь, не моя...
Она вздохнула, глядя на Якова. Тот, уставившись в окно, нервно перебирал пальцы.
– Зина, оставь ты меня! Как можно врачу с тобой быть?! Оставь! Я должен спасать людей, я клятву давал!
– Ладно! - она вскочила, раскрыла саквояжик и выбросила из него книги, какие-то безделушки, картинки. Последней с самого дна выкатилась изящная склянка.
– На вот, это все тебе. А эликсир береги, расходуй экономно. Он жизнь вернет, если совсем худо придется, он супротив меня сделан. Прощай!
И выбежала, лишь слегка коснувшись на прощание его руки.
Яков смотрел, как ее фигурка тонет в высокой, нетронутой косарями траве, как мелькает темная юбка, цепляясь за колючки...
Ушла Зинаида, ушла и хворь из тела Степана, проснулся он к утру бодрым, вскочил, разбуженный назойливым писком комаров. И невдомек ему, что саму Смерть привез он в деревню, накликал беду...
– Яков Федорович! Яков Федорович! - услышал мужик детские голоса и топот ног по дощатому полу.
Ребятишки вбежали на крыльцо доктора и забарабанили в дверь.
– Дохтер! Дяденька-дохтер! Там утопленница! Там, у пруда! - кричали они, толкаясь и повизгивая.
– Что? Где? - Яков в рубахе и штанах выскочил на улицу. - Брешете!
– Не брешем, там! Точно там!
Он побежал за мальцами, на ходу сунув ноги в сапоги.
Степан пошел за ними, разминая затекшие ноги...
На берегу лежала Зинаида. Даже вода не приняла ее, выгнала из своего плена.
– Вон! Вон она лежит! Синяя, страшная! - загалдели ребятишки.
Яков метнулся к женщине, стал бить ее по щекам, звать. Застыло вдруг все внутри, набатом ударило в голове тоскливое: "Все..."
И ведь любил он ее, окаянную, любил с первой минуты, как явилась она ему... Страшная любовь Жизни к воплощению Смерти, любовь запретная, постылая, сжигающая изнутри…
– Да очнись же ты! Давай, открой глаза! - рычал он, потом вдруг замер, оглянулся. - Егорка! Егорка, ты самый шустрый. Беги ко мне в избу, там, на столе пузырек стоит. Принеси, только аккуратно, не урони, слышишь?!
Мальчишка кивнул и помчался по тропинке к избе доктора.
Распахнув дверь, он подбежал к столу, схватил склянку и кинулся назад.
...Черная, с блестящей чешуей, гадюка мирно спала у самой тропинки. Она побеспокоилась, когда мимо промчались человеческие ноги, подняла, было, голову, но потом снова прикрыла глаза. Она знала, куда бегут эти люди. Пусть их...
Но Егор обидел ее, наступил на выпростанный из травы хвост! Змея этого не стерпела, вонзив свои зубы в детскую плоть.
Егор вскрикнул, но не остановился. Яков Федорович ждет, он очень просил...
– Вот, вот, я принес...
Мальчишка осел на траву, протянув свою ношу.
– Егор, что на ноге, Егор!? - Яков растерянно держал в руках снадобье. Там хватит только на одного… Как в сказках…
(«Если Зинаида очнется, что будет дальше? – Мысли бежали в голове со скоростью света. – Тогда он просто уведет ее отсюда, от людей, ото всех, кому она может причинить вред. Он будет жить с ней, далеко, изгоем. Но… Как же практика, как же его профессия, чем он станет жить? Во врачевании вся его судьба…»)
Нужно выбрать,
Яков принял решение. Мальчик выпил все, до дна, поморщился, проглотил раствор и спокойно вздохнул...
______________________________
Яков Федорович, постаревший, чуть обросший и хмурый, сидел на крыльце своего дома и мастерил рогатку. Ванька, старший сынок, попросил сделать, отец не отказал.
– Яша! Собирай детей, идите есть, а то мне еще к бабе Нюре идти надо, помочь! - из избы вышла женщина, аккуратно вытерла руки о подол фартука, поискала глазами мужа.
– Идем, идем! - оторвался от своего дела Яков. - Зин, ты бы присела, отдохни, к бабе Нюре я сам схожу.
– Нет, она велела тебя не пускать, стесняется. А повязки-то менять надо...
Зинаида села рядом с мужем, положила свою голову ему на плечо и вздохнула. Мужчина обнял супругу за плечи и поцеловал в ровный, точно по линейке сделанный пробор. Ее волосы пахли лавандой, дубовыми листьями и антырь-травой...
Не пожалела в тот страшный день мать Степана, тетя Нюра, своих запасов, напоила утопленницу отваром из лечебной травы, Яков только махал рукой, не веря в силу лесного растения.
Но Зина, застонав, открыла глаза, закашлялась и уставилась на доктора.
Ее глаза теперь были не черные, а темно-фиалковые, глубокие, как ночное небо, что манит своей холодностью на изломе зимней ночи. Смерть проглотила смерть, дав место Жизни...
– Я сестру видела, Яша, - прошептала Зинаида, найдя руку мужчины и чуть сжав ее. - Она простила меня, совсем простила, велела возвращаться, велела стать счастливой...
Яков прижал к себе Зинину голову, крепко-крепко, и заплакал.
– Да ты полегче, полегче, милок! - рассмеялась баба Нюра. - Придушишь девку!
– Никогда, никогда больше не отпущу, моя будешь, моя навсегда! - шептал Яков Федорович и осыпал Зинино лицо поцелуями...
Благодарю Вас за внимание, дорогой Читатель! До новых встреч на канале "Зюзинские истории".
-