Начнем мы наш текст (а заодно – и канал) с предварения, которое должно показать, на что нацелено острие нашего недовольства. К сожалению или счастью, в такого рода деятельности без текста не обойтись (скриншоты -- снизу). Не только текста “авторского”, но и такого, над которым производится риторическая работа – иначе говоря, материал публичных высказываний, публикаций в соцсетях или литературы et cetera. С большой радостью мы бы воспользовались визуальным контентом: мемы, гифки, tiktok-видео, но, увы, что умеет, то имеем, – хотя это не значит, что подобное будет отсутствовать в принципе.
Итак, поводом для комментария будет самопрезентация психолога, которую мы обнаружили в одной из групп знакомств в качестве рекламной публикации. “Почему именно это?” – может последовать резонный вопрос. Ведь сеть переполнена чуть ли не однотипными, поставленными на штамповочное производство “анкетами”. Ответ довольно прост: именно потому, что можно выделить повторяющиеся элементы, к их воспроизводству можно задать вопрос, произвести рассмотрение “из любого места”.
Уже “шапку” и первый абзац можно разделить на 2 тезиса:
– Отношение к себе: “Я – специалист (с высшим образованием)” – с опорой на, с одной стороны, достоверность научного подхода, с другой – личную проработку с наставником (супервизором). Иначе говоря, нас пытаются убедить в “праведности” намерений специалиста, который своей практикой лишь отражает общие и институционально одобренные ориентиры и ценности, но, тем самым, пытаясь сокрыть или отвлечь, а чем, собственно, лично он (этот специалист) руководствуется, внося своё желание в рабочее русло общей практики;
– Отношение специалиста к другому: “теплое и поддерживающее пространство для изменений клиента” (иначе говоря – рабочая среда) – это даёт понять, что априорно нас пытаются успокоить, превентивно, забегающим наперёд образом, “потушить” возможные, но вполне конкретные реакции со стороны клиента. Как если бы, попадая в обозначенную среду, клиент представлял из себя опасный химический реактив, к которому требуется применить всю строгость лабораторной осторожности.
Самое простое приближение в наблюдении при соотношении этих двух пунктов порождает ряд вопросов и довольно подозрительный “изнаночный шов”.
Зачем дополнительно прописывать наличие высшего образование? Когда, по закону, само само собой разумеется, оно требуется для ведения практики.
Как между собой соотносятся и согласуются: забота о клиенте, “личная проработка для улучшения качества” и научный подход в рабочем инструментарии и декларируемые изменения? На первый взгляд, это мешанина из разноплановых явлений, причудливой констелляции, либо же перечисление их через запятую – ничем друг другу не обязанных в принципе
Каким узловым моментом это всё пытается сочетаться?
Возьмем хотя бы эти 1 вопрос, хотя их можно задать и больше. Начнем со второго.
Нам говорят, что производится поиск “подхода” к каждому клиенту/ке. Под “подходом” в тексте подразумевается именно “научный”. Что мы об этом знаем? Что научный подход, со всей очевидностью, отсылает к научному методу - единому и точному; что поле “подходов” множится с каждым днём, неся в своём арсенале сотни экземпляров. Часть из них имеет амбиции и притязания называться научными, потому что исторически своим возникновением обязаны практической теории, которая своей целью ставила разрешить теоретические проблемы психологии экспериментальным путём.
Казалось бы, у таких “подходов” есть все основания называться “научными”. Ведь психологически звучит убедительно, что исторические, исследовательско-традиционные, теоретические, доказательные предпосылки и т.п. – все они служат веским и громким обоснованием для изгнания сомнений – в глазах потенциального клиента. Однако не всё так однозначно. Возьмем, к примеру, бихевиоральный (или – поведенческий) подход. Не то чтобы его можно было наделить особым значением или большей демоничностью – он просто удобен своей моделью и является “лучшим претендентом”. Также мы не будем заниматься навязшим в зубах обвинением в его “редукционизме”.
Модель стимул-реакция (R-S) или стимул-интерпретация-реакция (R-I-S) – это необходимая теоретическая структура для преобразования наблюдаемого опыта. Её элементы, переменные, позволяют задать временные и пространственные координаты для совокупности явлений поведения, в то же самое время “припаять” функциональность используемым терминам. То есть соотнести слова с наблюдаемым опытом.
Для чего это все говорится? А для того, чтобы попытаться продемонстрировать следующее затруднение. Из того факта, что данная модель, выступая как частная, в рамках определенной теоретической борьбы между конкретными направлениями психологии над конкретной проблемой психического, ещё не следует, что внутри этой модели содержится переход, мостик, по которому будет производиться её перенос на широкую стезю клинической практики. Не просто переход от теории к практике – но переход от конкретной психологической теории к конкретной клинической практике под игом нозологических единиц.
Что всё это значит? Что мы хотим, походя, указать на узловой момент, болевой нерв, в котором происходит, в высшей степени искусственный синтез между лабораторией и клиникой. А он заключается именно в том, что нозологическим единицам (терминам: тревога, депрессия, агрессия и т.п.), номенклатурному продукту медицинской институции, задается функциональное значение, которое в качестве референта (объект, на который указывает термин) имеет объективно наблюдаемые закономерности, которые поддаются научному наблюдению, регистрации, прогнозированию, и, самое главное, вмешательству.
Но на каком основании “научное” вмешательство исследователя чуть ли не отождествляется, наделяется правами “клинического” – медицинского? Ведь это совершенно разные вещи. Ответ на этот вопрос можно дать лишь приблизительный и он скорее стратегический – нежели сам являлся весомым аргументом. Основанием для этой “отождествляющей преемственности” является требование, по своей природе педагогическое. Что под “требованием” имеется в виду? Ничто иное, как принцип надзора, присмотра, сопровождения, покровительствоа, – над подчиненными или подопечными предположительно “неспособынми” – во имя блага (читай, нормы) с опосредованием через методики, практики, техники в качестве средства достижения цели и “диагностикой” их достижения. Не зря было указано, что требование имеет педагогическую структуру.
Как это понять? Каждый, исходя из собственного опыта может вспомнить, каково это – быть в детском саду, школе или институте или иной организации, – и не совсем понимать, для чего это нужно: необходимости пребывания в стенах того или иного типа заведения, ощущения странности и искусственности слышимых речей “от старших”, что адресованы кому угодно, но только не подопечным. Даже если в позднем возрасте было найдено рационализирующее оправдание для причин (экономия времени родителей, общее образование, нравственное развитие и т.п.), это не отменяет того факта, что подобный “педагогический принцип” уже прочно вмонтирован в наше представление и обоснование ему приходится искать задним числом. И очень похоже на то, что это педагогическое требование лишь искусственно “инъецировано” в клинику. Опять же, не только потому, что педагогика появляется намного позже клиники, но и потому, что в клинике “наблюдение” логически предшествует “соблюдению”. И спайка “соблюдать наблюдение” – вещь принципиально новая.
Почему это требование интегрируется в клинику, как и на каком основании осуществляется структурная преемственность с преобразующей понятийной демофрацией, замещение от “воспитательных” процедур к “клиническому инструментарию” – постановка старого состава на новые рельсы – все это вопросы, выходящие за пределы данного рассмотрения. Однако стоит отметить, что существует и “возвратный дрейф”: когда происходит т.з. “медикализация” педагогического требования. Все же этот “дрейф” можно отнести к категории следствий “заражения педагогикой” – клиники, и только следующего “возврата инвестиций” – в педагогику. У этого процесса принципиально иной механизм “обратной связи”.
Ещё можно заметить, что “медицинская”/клиническая диагностика и “научное” прогнозирование – явления также различные. Так, скажем, мы может диагностировать тот или иной симптом у пациента, но из этого не следует, что мы может прогнозировать его дальнейшее развитие, исчезновение или появление иного симптома. Не только потому, что сам факт диагностического вмешательства почти никогда не учитывается как акт, способный произвести влияние на симптом: внести вклад в его дальнейшее преобразование либо исчезновение. Но и потому, что сама по себе прогностическая (проспективная) процедура, как операция, заимствованная из аппарата научной методологии, полностью индифферентна, нейтральна к клинической “интонации”, – тем коннотациями патологии, что несёт за собой клиническая диагностика (ретроспектив).
И дело здесь вовсе не в противоречии во временных свойствах интерпретации по отношению к феномену (например, симптому). А в том, что уже от специалиста в своей практике требуется сквозь “искажающий шар” “смотреть наперёд” в условное прошлое, дабы знать, в каком виде его клиент, в ходе практики, может быть отпущен “на свободу” на основе якобы уже сложившейся картины, которую приносит за собой. Производить вполне себе магическую процедуру состыковки “того, что знать не могли, но обязаны” с тем, что “знать обязаны, но не может знать наверняка”.
Резюмируя вышесказанное и возвращаясь к посту психолога.
Можно заключить, что бихевиоризм сам является своего рода реакцией на стимул требования клинического характера. Не зря в научной среде, что не чужда юмору, бытует ироническое представление, будто сам ученый является подопытным у лабораторных животных, контроль над которым он себе мнит. И интерпретацией, связующим звеном, медиатором является искусственное переписывание, сшивание понятийных аппаратов – для нужд этого перехода, удовлетворения требования в транзите “педагогической” установки из науки – в клиническую практику.
Ведь нельзя поверить наслово, что “ученый-бихевиорист” является лишь нейтральным наблюдателем за происходящим – подобно машине, фиксирующему аппарату. Само по себе провозглашение “редукции” к “объективу камеры” как ценности, очень красноречиво указывает на то обстоятельство не очень удобное обстоятельство, что глаза, наблюдающем за ученым, что-то есть, что пытаются сокрыть или от чего-то отвлечь. Что может побудить задать вопрос.
И, если в ответ мы получим уверение в “благочестивости” намерений ученого, следованию беспристрастному идеалу научного познания и повторную попытку низвести себя “просто” до объекта наблюдения, мы можем указать на то, что сам факт воспроизведения аналогичной конструкции даётся не лаборатории, которую, по всей видимости, он предпочитает убеждать, а нам, вопрошающим. Что мы не требуем протокольного отчета, а лишь интересуемся, почему есть необходимость в ценностных саморедукциях – поверх уже установленной нейтральности научной процедуры.
Отсюда мы вполне имеет основание заявить, что теоретическая модель должна применяться не только к происходящему в наблюдаемом опыте – но и к самой себе. И это в первую очередь.
Точно также мы можем не доверять заявлению психолога-практика, который на голубом глазу старается нас убедить в его всесторонней проработке себя, клиента, используя “проверенное и достоверное”. Все обстоит ровно наоборот: сам психолог, что встраивается в аппарат с такой суммой описательных процедур для ведения практики и самопрезентации, является, “клиентом”, подопытным, плодом иной “машинерии”. “Инфраструктуру” эту можно обозначить как требование “доказать, достаточно ли я хороший специалист?”
Что мы имеем в виду?
Здесь мы можем ответить на вопрос, не только зачем психологу постоянный супервизор и несбыточное прохождение практики, но и зачем на это постоянно ссылаться, длить это указание, загодя извиняясь перед клиентом и убеждая в “личной проработанности”. По идеи, эта информация предназначена для “внутренней кухни” и должно быть личным делом психолога. Если есть вопрос – можно его поднять на супервизии, проработать.
Потенциально, этому должен быть положен предел, потому что ты уже сколько-то проработал, получил образование и что-то знаешь. Казалось бы, нет никакой необходимости об этом трубить каждому встречному-поперечному.
В действительности же вы обнаруживаем обратную картину. И ничем иным, как продуцированием своего рода беспокойства специалиста, что находится на месте подопытного объекта, – за кем ведется неусыпное наблюдение и с кого с таким же бдением запрашивают, – это расхождение объяснить невозможно.
Нельзя это понимать буквально, а – как если бы специалист находился в подобном положении. В таком описании психолог не только предстаёт как тот, с кем проводится постоянная работа посредством проверенной информации и научно обоснованных подходов с другим психологом, но и старается предстать продуктом этой научной проработки. Как то, что существует “небесполезно”, а “обоснованно”. А предполагаемый клиент, которому адресуется подобное описание – не что иное, как попытка с этим беспокойством справиться. Попытка призвать вмешаться в качестве наблюдателя в процесс бесконечной регрессии воспроизводства дурной бесконечности “психолога для психолога” и каким-то образом его остановить. Тот другой, который и может внести искомое различие, занять позицию, идентифицировать себя с элементом заявленной диспозицией “клиент-психолог” и принять “навязанные” правила игры.
Иначе говоря, клиент нужен психологу больше, чем наоборот. Но вот только проблема в том, что, беря на себя путы потворства в этой специфической нужде психолога, потенциальный клиент взваливает на себя риски, сопряженные с этим потогонным производством тождественностей в отсуствие различий. Последний, беспроблемно отождествляя себя с тем, на чьей стороне должно произойти удостоверение задаваемой диспозиции, взваливает на себя тревогу “а достаточно ли я проработан”? Со всей вытекающей суетой в нескончаемом поиске вовне “достаточного основания” своего симптома, работы над ним, проверки результатов и т.д. Безусловно, это является фактором дополнительного симптомообразования. Также очевидно, что так и происходит процесс “насаживания на крючок”, и забрасывание в омут не пойми кем заданной проблемы и бесплодных попыток её разрешения.
Также не подлежит сомнению, что эта “возня” способствует экранированию и прикрытием того интимного и глубоко индивидуального вопроса, который клиент должен для себя сформулировать сам, самостоятельно же простраивая траекторию этих вопросов и конструкции ответов на них, беря в оборот “материал из личной кладовки”. Но нет никаких гарантий, что это когда-либо произойдёт. Наравне с этим, именно благодаря “окольным путям”, что приведены выше, клиент и может, однажды обнаружив их сугубую неудовлетворительность, их отбросить и попробовать что-то ещё.
В этом частичном рассмотрении, безусловно, затронута и рассмотрена лишь небольшая часть того, с чем приходится сталкиваться, задавшись целью “поиска специалиста”. Конечно, эта тематика требует дальнейшей разработки, концетизации, тематизации и тому прочее. Многое “осталось за кадром”, но мы надеемся, что положение постепенно будет смещаться по иным траекториям и векторам.
