27 января в Еврейском музее и центре толерантности состоялась традиционная церемония, приуроченная к Международному дню памяти жертв Холокоста. Память погибших в нацистских концентрационных лагерях почтили главы дипломатических миссий иностранных государств, государственные деятели, представители традиционных религиозных конфессий и общественные деятели.
По традиции в конце января в музее проходят и другие мероприятия, культурные и образовательные, посвященные памятной дате, а в Лавке появляются тематические новинки. Одна из них — книга Божены Шеллкросс «Холокост: вещи. Репрезентация Холокоста в польской и польско-еврейской культуре» о материальных остатках после Катастрофы. Материалом исследования стали произведения Зузанны Гинчанки, Владислава Шленгеля, Зофии Налковской, Чеслава Милоша, Ежи Анджеевского и Тадеуша Боровского.
Божена Шеллкросс — профессор польской и польско-еврейской культурологии на факультете славистики Чикагского университета, а также эссеист, переводчик и художественный критик. Она является автором нескольких монографий, сборников и статей, в которых исследуются концепции, связанные с некогда фундаментальным разделением между наблюдающим субъектом и объектной сферой в литературе, изобразительном искусстве и мире феноменов. Является также автором книги Through the Poet’s Eye: The Travels of Zagajewski, Herbert, and Brodsky (Northwestern University Press, 2002).
Во вторник, 14 февраля, в музее пройдет открытая презентация книги, переведенной на русский язык Марией Крисань. Автор, переводчик, представитель издательства «Библиороссика» и приглашенные эксперты обсудят актуальность книги в контексте современного дискурса о Холокосте.
Мы делимся небольшим фрагментом из введения.
Холокост ассоциируется у нас с человеческой трагедией. Поэтому горы предметов, награбленных у убитых владельцев, кажутся менее важными и их историям не придается значения. Однако со временем материальные остатки — украшения, обувь, одежда, даже волосы жертв — стали доминирующей метонимией Холокоста. Помещенные в музеи или мемориальные комплексы и упорядоченные профессиональными кураторами, эти предметы теперь выступают как наиболее убедительная и осязаемая реальность Холокоста. Эти сохранившиеся предметы, если относиться с должным уважением к их подлинности, подтверждают факт геноцида. Обычные и скромные вещи наделяются уникальной репрезентативной силой: награбленные или обмененные на жизнь, они —источник многочисленных нарративов Холокоста.
В большинстве случаев биография предмета продолжается до тех пор, пока он сохраняет способность служить своему владельцу. Один из внушающих беспокойство эффектов, вызванных экспонатами в музеях Холокоста, заключается в обратном: зрители сталкиваются с безжизненными вещами, которые были в пригодном состоянии разлучены с их владельцами, и, таким образом, не только видят в этих покинутых предметах трагический конец их владельцев, но и считывают истории нарушенной близости и вынужденного расставания. Поскольку Холокост уже отделен от нас временной дистанцией, его близость менее ощущается, его материальные остатки и нематериальные следы проявляются в основном через метонимию, которая позволяет этим фрагментам говорить от имени существовавшего в прошлом целого. Напряжение между такими собранными материальными остатками и их первоначальной функциональностью подчеркивает силу метонимии: это напряжение связывает память о Холокосте с разнообразными процессами последующей эпохи, в ходе которых уцелевшие предметы рассказывали о человеческих жизнях и о том, как эти жизни закончились. Зритель подходит к материальному наследию Холокоста, чтобы распознать его метонимические конфигурации и тем самым задать вопросы о его постижимом значении.
Институционализированная демонстрация этих предметов в местах смерти противоречит как их первоначальному назначению, так и тому, что они свидетельствуют о сильном желании человека жить; в конце концов, их владельцы несли эти вещи в места назначения, чтобы использовать в будущей жизни в этих местах. Любого, кто рассматривает материальное наследие Аушвица-Биркенау, прежде всего поражает повседневность и практичность выставленных предметов — практичность, обусловленная требованиями выживания. Среди хаоса чемоданов, кухонной утвари, обуви не найти полотен, написанных старыми мастерами, или каких-то ценных коллекционных предметов. По сей день это столкновение между надеждой бывших владельцев на жизнь и их неминуемой смертью продолжает создавать символическую суть предметов Холокоста.
В тот момент, когда жертвы, вынужденные покинуть свои дома, должны были быстро и окончательно принять решение о том, что взять с собой, их потребности были действительно базовыми. Люди брали с собой теплую одежду, еду и символические памятные вещи, такие как семейные фотографии, но оставляли мебель. Драгоценности и твердую валюту держали рядом с телом или прятали в нем. После попадания в гетто, центры уничтожения или концентрационные лагеря жертвы и их имущество подвергались еще одному процессу сегрегации и уничтожения: сперва их лишали имущества, а затем и жизни. Затем образовавшуюся массу награбленных вещей вновь сортировали перед отправкой под надзором спецподразделений в рейх. Некоторые остатки, хранившиеся в казармах по всей гитлеровской Европе, были разграблены после войны и впоследствии — в уменьшенном, но все еще ужасающем объеме — послужили ими: материальным доказательством того, что Холокост не был плодом коллективного воображения.