Йонас стоит около напольных часов — лицо похоже на скомканный и расправленный лист бумаги, руки замерли на полпути к губам. Глаза опущены в пол. На полу, вернее, на грязно-зеленой ковровой дорожке, лицом вниз лежит Ева. Она не двигается. Этот миг тишины, когда еще никто ничего не успел сказать, это пронзительное мгновение — я запомню его навсегда.
Я чувствую затылком, что за моей спиной собрались люди. Кажется, пришли все постояльцы. И в этот самый момент — еще до того, как Георгий подходит к Еве и пробует пульс — из негустой толпы раздается сдавленный крик. Кричит хозяйка. Она все поняла. Удивительно, как быстро люди все понимают.
Это так безобразно. Смерть, я имею в виду. Викторианские поэты нам врали. В мертвом теле нет ничего изящного и величественного. Мертвец похож на осиротевшую куколку бабочки, на расколотую ореховую скорлупку. На вместилище пустоты.
Кто же знал, что все так получится? Когда мы приехали, был теплый ноябрьский день. Горный отельчик, в котором Георгий снял для нас комнаты, был почти пуст. На следующий вечер заселилось еще несколько человек, и помещения, украшенные лепниной и бархатными портьерами, стали чуть живее. Приехал какой-то тощий и похожий на мышь мужчина с потасканным саквояжем. Приехали Ева и Йонас.
Ева и Йонас, брат и сестра. Даже сейчас, после всего, что произошло, мне приятно произносить их имена вместе. Ставить их рядом. Они похожи на куплет голландской песенки, как будто дальше будет петься про чистеньких рыжих коров, глиняные перечницы и белые головки тюльпанов. Ева и Йонас были похожи на голландцев, но черт знает, кем они были на самом деле.
Мы с Йонасом познакомились на большом балконе в тот же вечер. Накрапывал дождь, почти все зашли внутрь. Из гостиной слышался звон бокалов и чей-то густой смех. Я стоял у перил, закрыв глаза. Мне нравилось слушать шум и ничего не видеть. Открывать глаза не хотелось: перед балконом росло гранатовое дерево, и его тяжелые плоды, похожие на брызги крови, смутно нервировали меня. Георгий курил папиросу — я чувствовал запах его табака.
— Как твое имя?
Я вздрогнул и открыл глаза.
— Он Владимир, — сказал из-за моего плеча брат, — а я Георгий. Привет.
— Привет, — немного удивленно отозвался подошедший. — Владимир не разговаривает?
— Я задумался, — пробормотал я. — Привет.
Георгий выбросил папиросу с балкона и кивнул вновь прибывшему.
Это был невысокий молодой человек лет двадцати. У него были странно темные глаза, незагорелое лицо и светлые волосы. Тонкие руки торчали из закатанных рукавов белой рубашки. В сумерках он был похож на огромного мотылька.
— Йонас, — сказал он и протянул брату руку. Тот улыбнулся и повел взглядом куда-то над нашими головами, как будто хотел высмотреть созвездие в непроглядной черноте неба. Не подал руки, величественно кивнул и направился в дом. Молодой человек перевел взгляд на меня.
— Чего это он?
— Не обижайся, — попросил я. — Такой уж он.
— Твой друг?
— Старший брат.
— Ясно, — Йонас скривил рот. — Я тут со старшей сестрой. Она такая же. Ни за что не будет с детьми возиться.
— Сколько тебе?
— Восемнадцать. А тебе?
— Что-то вроде того.
Мы замолчали, глядя в темноту. Наконец, Йонас спросил:
— Куда вы едете дальше?
— В Батуми, — ответил я, немного задумавшись.
Он, похоже, неверно истолковал мое замешательство и чуть нахмурился.
— Я тебе не помешал?
— Нет-нет, все нормально, — ответил я с неохотой. — У меня просто очень болит голова. Вышел подышать воздухом. Я не против компании.
— Как насчет выпить? — предложил он. — Мне всегда помогает.
Я пожал плечами: “почему бы и нет”.
— Пойдем внутрь. Чего мокнуть!
В гостиной перед камином расположилось целое общество. Людей было мало, кажется, всего семь человек, но комната была такой темной и такой тесной от мебели, что казалось, будто нас больше. Двое стариков играли в нарды, сидя за столиком недалеко от окна. За игрой наблюдали тощий парень в лоснящемся на локтях пиджаке и лысый мужчина в очках. В кресле, придвинутом к камину почти вплотную, сидел толстый старик в бордовой рубахе. Он задремал. В его унизанных перстнями пальцах опасно покачивался бокал красного. А на диванчике около огня сидели Георгий и молодая женщина. Женщина, красивее которой я никогда не встречал.
— Так вот куда он дернул, — хмыкнул Йонас, — твой брат-то. Это Ева. Моя сестрица.
Я уже догадался, что это и есть его сестра — даже не потому, что она была единственной постоялицей женского пола. Это была точная копия Йонаса, повзрослевшая лет на пятнадцать. Те же прозрачные волосы стекали по спинке ее красного, как убийство, платья, те же пронзительные глаза блестели на бледном лице.
Я покачал головой:
— Я его понимаю. Брата.
— Все так говорят, — Йонас поморщился. — А Евушка — злейшее существо на земле. Поверь мне, Владимир. Это все знают, — и, заметив мой удивленный взгляд, он добавил: — Люблю ее. Вина?
Мы устроились на софе перед окошком и пили бокал за бокалом, глядя в беспросветную ночь. Гроза разошлась. Небо чертили бледные зигзаги молний, похожие на волосы, прилипшие ко лбу.
— Плохая погода для путешествий, — сказал Йонас, глядя на дождь. — Зачем вы в Батуми? Сейчас не сезон.
Я вздохнул. Почему бы и не сказать?
— Мой брат — врач… Он посоветовался с коллегами и решил, что нам надо туда. Там спокойно.
— А что с тобой?
— А с чего ты решил, что что-то именно со мной? — спросил я.
Йонас ухмыльнулся:
— Я догадался.
— Нет, все в порядке, просто мне надо отдохнуть.
— А ты напрягался? — он поискал мои глаза взглядом, и я решился.
— Я потерял память.
За окном грохнуло, словно с неба упал ряд глиняных горшков.
— Что?
— Я ничего не помню, — я почувствовал, что мои губы немеют. — Со мной что-то случилось. Но я не помню, что. Я тогда все забыл. Даже свое собственное имя.
В ушах тоненько засвистело. Если не переставать говорить, не закрывать рот, тогда меня не утащит. Черная воронка разверзалась везде, куда я ни кидал взгляд, и только белое лицо Йонаса светилось в полумраке гостиной. Я сфокусировал на нем взгляд.
— Владимир, — ровным голосом сказал Йонас, — поэтому Георгий и ответил за тебя.
— Да.
— А что… что ты все-таки помнишь?
— Свое имя, — тихо сказал я, — и что меня есть брат. Что моя мать умерла. Что я не знаю, кто мой отец. Что сейчас каникулы. Что мы едем в Батуми, чтобы я мог отдохнуть. Что брату пришлось взять отпуск. Что он заботится обо мне, как о сыне. Вот и все.
Йонас смотрел на меня, чуть приоткрыв рот. Его опьяневшие глаза карабкались по моему лицу, искали ответы, пытались вытащить на поверхность мое прошлое. Узнать мою тайну. За окном загромыхало, где-то близко-близко, и через несколько секунд гостиная осветилась, будто сработала магниевая вспышка. Лицо Йонаса полыхнуло белым и тут же провалилось во мрак.
— С тобой случилось что-то страшное, — произнес он. — Владимир, что случилось?
Меня передернуло от дрожи.
— Володя. Так лучше.
— Так что?..
— Брат не сказал.
Йонас кивнул. Он сидел, сцепив пальцы на бокале, и смотрел куда-то в пространство, будто давал мне немного места для размышления. Наконец встряхнул головой и сказал негромко:
— У отца было то же самое, когда он вернулся с войны. Я тогда был маленький. Мама часами сидела на его кровати и говорила с ним. Только это… это был монолог. Он ей не отвечал, — Йонас возвел глаза к потолку, как молящийся, и несколько раз моргнул. — А потом прошло время, и отец стал отвечать. Только он ничего не мог вспомнить. Не помнил, что с ним случилось. Почему его отправили в госпиталь, а потом домой. Думаю, он увидел что-то ужасное там, на войне.
— Война сама по себе ужасна, — зачем-то сказал я.
— А может, он видел что-то более ужасное, чем война, — Йонас свернул глазами. — Как думаешь, что может быть ужаснее?
Я не успел ничего сказать.
Раздался чудовищный грохот.
Я буквально почувствовал, как содрогнулся пол. Испуганно закричала хозяйка отеля, стоявшая в дверях. Стены затряслись, и на мгновение мне показалось, что комната сложится внутрь самой себя, как картонная коробка, на которую наступают сапогом. А через несколько секунд все стихло. Только дождь шумел, будто ничего и не случилось.
— Обвал! — закричал какой-то мужчина, вбегая в гостиную. — Скала осела!
Мы повскакивали с мест и побежали к дверям….
С этого начался кошмар.
────────────────────────────── ◉ ─────────────────────────────
Единственную дорогу, которая вела в село, завалило камнями. Дождь, как преступник, скрывал обходные тропинки, смывал ориентиры, заметал следы. Двое мужчин пошли на разведку и вернулись вымокшие и молчаливые. “Ну что? ” — спрашивали все. Смотрели им в лица, подливали вина. Те качали головами. “Завалило. Совсем”. Было решено звонить в участок, который находился в дальнем селе, но с телефоном что-то случилось. “Порвана линия”, — тихо сказала хозяйка. Ее черносливовые глаза бегали по гостиной.
Помню, Георгий всех тогда успокоил. Встал посреди комнаты — спиной к огню, так, что пламя дьявольски осветило его волосы по контуру, и никто не видел его лица. Поднял руки, чтобы все посмотрели на его темную фигуру. Спокойно, сказал он. Давайте сохранять спокойствие. Дождь рано или поздно кончится. Из деревни сюда подвозят продукты, так они заметят, что дорогу завалило, лавочники-то. Нас спасут. Пока что мы все равно ничего не можем сделать. Думаю, у нас достаточно еды и вина (тут он улыбнулся хозяйке), чтобы переждать эту ночь. А утро, как известно, вечера мудренее. Я врач, сказал он, и вам совсем не о чем беспокоиться.
И он улыбнулся.
А ночью нас разбудил крик Йонаса. Сейчас я возвращаюсь к тому месту, где его оставил: к грязной ковровой дорожке, к напольным часам, к его мертвой сестре. Мы стоим и смотрим, как Георгий поднимается с колен и потрясенно качает головой. Мы слушаем, как плачет хозяйка. Йонас не плачет. Когда мужчины, посовещавшись, поднимают тело и уносят его в пустую комнату, мы остаемся стоять на лестничной площадке в молчании. Только тикают часы и шумит безразличный дождь.
— Споткнулась на лестнице, — глухо повторяет Йонас слова моего брата. — Запнулась о ковер. Вон там, — он вытягивает дрожащую руку в направлении лестничного пролета, где бугрится ковровая дорожка. — Там не закрепили… — он закрывает лицо руками и садится на пол. На грязно-зеленой ткани проступило темное пятно — там, где было лицо Евы.
Я не знаю, что делать. Не понимаю, что говорить. Я зачем-то поднимаюсь по лестнице, будто прокручивая шаги Евы задом наперед, дохожу до места, где она упала.
Как нелепо. Как глупо. Может, она была пьяна. Здесь так темно. Почему лампы горят так плохо? Я спускаюсь. Йонас сидит, скрестив ноги, и смотрит на темное пятно.
— Интересно, что скажет мама? — спрашивает он у лестницы. Волосы взъерошены, в глазах какое-то дикое выражение. — Что скажет папа….
Я представляю себе его отца — почему-то все еще немого и лежащего в своей постели. Как он смотрит на сына и не верит. Глупая, глупая смерть. Ужасная смерть.
Спускаюсь к Йонасу, но не нахожу в себе сил сесть рядом: меня пугает его лицо, пугает черное пятно на ковре, невидимый силуэт мертвой женщины. Вместо этого я захожу товарищу за спину и останавливаюсь перед безразличным циферблатом часов. Скоро пробьет три. Моя рука сама тянется к темному коробу, который похож на гроб для времени.
Это простые часы, без лишних завитушек и прочих глупостей — строгие, черные, которые весят, пожалуй, как молодой медведь, и стоят тут уже сотню лет. В прошлом такие могли бы принадлежать доктору или профессору. Но теперь стоят здесь. Сколько смертей они видели? В часах есть что-то такое, что привлекает меня, и я перестаю слышать звуки дождя, сопение Йонаса за спиной, голоса в дальней комнате, где обсуждают трагедию. Моя рука, будто отдельная от меня, гладит черный часовой гроб и натыкается на крупный скол.
Странно, что такую дорогую вещь никто не починил. Необычно. Я достаю из кармана коробок спичек и чиркаю одной. Подношу пламя к своей находке. За моей спиной Йонас говорит: “что ты делаешь? ”, но я не отвечаю. Я поглощен изучением скола. В белом сердце крашеного дерева виднеется что-то алое. Я не могу поверить своим глазам.
Разве из дерева может течь кровь?
Я наклоняюсь ниже. Темная полированная поверхность покрыта тоненьким слоем пыли — хозяйка слишком стара, чтобы убирать, а горничная, конечно, слишком ленива. Да и кому есть дело до пыли на этой темной угрюмой лестнице? Только вот место, где я нашел скол, чистое. Его кто-то вытер. Пыли на нем нет, но есть что-то еще. Я зажигаю новую спичку, уронив старую под ноги, я смотрю во все глаза, не понимая, что вижу.
— Кровь, — говорит моим ртом кто-то другой. — Все часы в крови.
Йонас подходит ко мне, шатаясь.
— Что?
Я достаю сразу три спички и чиркаю ими о коробок. Рука трясется, как у пьянчуги. Пламя с шипением освещает гладкий бок исполинских часов, и мы оба смотрим на стертый кем-то след преступления.
А потом синхронно оборачиваемся и глядим на место, где нашли Еву.
— Слишком далеко, — со странным спокойствием произносит Йонас. Мне нравится, что он думает о том же, о чем и я. — Она ударилась о часы. Разбила голову.
— Нет. Еву убили, — говорю я, и сам удивляюсь тому, как легко это было произнести.
Йонас смотрит на меня широко распахнутыми глазами. Последняя спичка догорает и обжигает мне палец.
И время возвращается в свою колею.
— Володя, — сказал Йонас, когда мы поднимались по лестнице в свои комнаты, — никому нельзя говорить. Слышишь?
— Почему?
— Потому что убийца здесь, в отеле. Если он узнает, что мы знаем, он… сбежит.
Я понял, что он хотел сказать что-то другое.
— Скорее бы линию починили. Нужно позвонить в участок. Тогда сюда приедут сыщики… проведут расследование. Никто не должен уехать, пока этого не случится.
— Думаю, лучше сказать кому-нибудь, — заметил я. — Хозяйке или Ильдару. Ну, который садовник.
— Володя, — Йонас понизил голос до шепота, — мы не знаем, кто и зачем убил Евку. А раз мы этого не знаем, то и доверять никому не можем. Вообще никому.
— Я могу доверять Георгию, — возразил я. — Он мой родной брат, я его всю жизнь знаю. Он врач… клятва Гиппократа, знаешь?
Йонас пристально посмотрел на меня и ничего не сказал.
— А мне нам можно доверять? — я вдруг разозлился, сам не знаю, почему.
— А мне? — передразнил Йонас. — Вдруг я решил кокнуть сестрицу из-за наследства? Выманил ее из спальни, свернул ей шею, грохнул лицом о часы?
— Не кричи!
— Извини уж!
— Ты вне подозрений, — быстро сказал я. Йонас невесело осклабился:
— Хорошо, наследство — это чушь собачья. Мы нищие. И по нам это видно.
— И мне ты тоже можешь верить, — продолжил я, — потому что я был в ванной, когда все случилось. Волосы еще мокрые.
— Отличное алиби, дружище, — сказал Йонас без улыбки. Подумал, глядя мне в глаза. — Конечно, я тебе доверяю. Больше ничего не осталось.
Мне не понравилось, как он это сказал.
Продолжение.