Прошлая часть окончилась на положении, которое для Франции сложно назвать иначе, чем катастрофическим: включение в войну против неё все новых стран, поражение при Неервиндене и его последствия, в числе которых падение морального духа и дезертирство в армии, измена Дюмурье, оставление почти всей территории Бельгии (тем паче Нидерландов) – и это ещё не полный список. Наконец союзные силы коалиции были полны решимости на сей раз действительно покончить с Францией и её смутами. Неожиданно свою роль в будущем спасении сыграл давно покойный знаменитый Вобан, а вернее его творения. Именно северная граница Франции некогда была областью основного фортификационного строительства – и если первое вторжение прошло восточнее, то теперь австро-прусско-голландские войска встали под стенами крепостей. Нельзя сказать, чтобы эти бастионы были для них непреодолимым препятствием – вовсе нет, но они заставляли атакующих распылять силы и тратить время. Верные устаревшим представлениям, близким к кордонной стратегии, а так же не желая, как они полагали, повторять ошибки первой попытки вторжения, союзники действовали основательно, не оставляя в своём тылу никаких очагов сопротивления, налаживая снабжение и методично, но медленно и даже в какой-то мере робко после предшествующих побед, продвигаясь вперёд. Основные силы – 40 000 австрийцев и 8 000 пруссаков сосредоточились на высотах около маленького валлонского городка на самой границе с Францией - Кьеврена, резервный корпус Клерфе прервал сообщения между уже французскими крепостями Конде и Валлансьеном, генерал Отто и принц Фердинанд Вюртембергский обложили Конде осадой, а генерал Латур примерялся к ещё одной крепости – Мобежу.
После измены и бегства Дюмурье командование Северной армией досталось генералу Дампьеру. Огюст Анри Мари Пико маркиз де Дампьер родился 19 августа 1756 года. Он не был обладателем потрясающего военного таланта, удивительного чутья, или лисьей хитрости, но зато, несмотря на дворянское происхождение, очевидно, был верным республиканцем. Служа всю войну под командой Дюмурье, проявив себя ещё при Жемаппе, участвуя в его походе в Бельгию и попытке вторжения в Голландию, командуя центром в битве при Неервиндене, в ходе финального конфликта между своим командиром и присланными для расследования его сношений с противником четырьмя комиссарами Конвента, которых тот попытался арестовать, Дампьер встал на сторону последних. Вероятно, именно проявленная верность и стала причиной назначения. Помимо этого довольно ещё молодой 36-летний Дампьер был человеком смелым и исполнительным. Иной едва ли смог бы с набранной с бору по сосенке армией 1 мая 1793, предварительно произведя демонстрации к Валансьену, выступить для деблокады Конде против принца Фердинанда Вюртембергского. Атака была отбита, с незначительными, впрочем, потерями. 6 мая он атакует австрийцев вторично – с прежним результатом. Наконец 8 мая, получив подкрепления из Лилля и Дуэ, Дампьер атаковал в третий раз. Больше атаковать ему уже не пришлось – ядром ему оторвало ногу, и вскоре к исходу 9 мая упорный генерал скончался от раны.
И пусть все удары завершились безрезультатно – австрийцы были вынуждены отражать их, теряя время и отвлекая силы от осады укреплений. Они сделались ещё осторожнее в ожидании новых атак извне. Всё это выигрывало для Франции важнейший из ресурсов – время. Впрочем, им ещё нужно было умело воспользоваться – командование коалиции было убеждено, что французы уже ничего не смогут поделать с их превосходством. Медленно – не значит безуспешно. Это означает надёжно. Так полагали они, и, кажется, время лишь подтверждало их правоту. 23 мая принц Кобургский овладел укреплённым военным лагерем в Фамаре и обложил Валансьенн, 11 июня пал Конде, к которому так и не пробился ни Дампьер, ни кто-либо иной. 28 июня пал уже Валансьенн, на континенте появились английские силы во главе с герцогом Йоркским, который вместе с голландцами двинулся – ну разумеется, к побережью и порту Дюнкерку, чтобы взять наиболее близкие к району боевых действий морские ворота Франции, в то время, как принц Кобургский с основной массой войск двинулся к Кенуа – одной из последних невзятых крепостей авторства Вобана.
Имели успех даже испанцы на южной границе – 25 000 армия Антонио Рикардоса вторглась в Руссильон, разбила французов 25 апреля при Ла-Серда-Сере, а 19 мая – при Мазде, овладев при этом всей французской артиллерией, и вынудив их отойти к Перпиньяну. 23 мая Рикардос осадил крепость Белльгард к югу от Перпиньяна, где заперся французский отряд полковника Буабрюле (1200 человек с 4 орудиями). 24 июня крепость была взята.
Но и это ещё не все злоключения Франции – и здесь самое время сказать о внутренней политической и экономической составляющей описываемых событий. В одной из прошлых глав я уже предельно кратко писал о Конвенте, его составе и сути противоречий. К лету 1793 года они обострились до предела. Причин тому было немало. Первый крупный конфликт состоялся уже в период суда над Людовиком, о котором уже тоже было сказано ранее. Но основой было то, что жирондисты и якобинцы становились всё менее клубами и всё более приближались к партиям (хотя полностью уровня организации партий так и не достигли никогда), не просто оппонируя друг другу и споря (что с определённого момента едва не парализовало работу Конвента), но определяя свою позицию. Жирондисты, целый ряд которых был представителями уже сложившейся прежде политической элиты, почти сразу по формированию Конвента стали нападать на якобинцев-монтаньяров с их радикализмом. И в какой-то момент Болото основной массы депутатов было склонно солидаризоваться с ними, как с более безопасной, ограничивающей, в том числе революционный террор, силой. Но скоро жирондисты проявили властность, монополизировали руководящие должности, а главное при сохраняющейся популистской видимости поддержки всех начинаний и завоеваний революции (так, именно они вбросили лозунг: “Мир хижинам – война дворцам!”), в реальности стали всё более и более страшиться того, что сами породили. Они боялись казни короля и ее последствий, боялись того, во что превращалась война, боялись тех действительно тектонических сдвигов, которые происходили в это время во французском обществе, боялись монтаньяров и того, что они требовали, боялись Парижа и его ультрареволюционных санкюлотов. Страх приводил к метаниям и непоследовательности – то они желали быть “святее папы Римского” в отношении революционности и республиканизма, то налаживали контакты с роялистами, то проявляли силу и шумно подымались против якобинцев, то тут же быстро и пустопорожне сдувались.
Долгое время тем главным вопросом, который сплачивал Конвент, была война – за её ведение, причём до победного, были все. Часть депутатов из искренних революционных и патриотических убеждений, часть – сознавая и, как говорится, трезво содрогаясь от мысли, что с ними сделают эмигранты и их друзья, если у первых выйдет вернуться на иностранных штыках. Но когда положение в войне после Неервиндена резко стало критическим, то целый ряд депутатов по примеру Дюмурье стал искать для себя спасения в контактах на другой стороне – правда, не напрямую с вооружёнными силами врага, а с внутренними монархистами. Преимущественно это были именно жирондисты. Якобинцы в противоположность им почти в духе Буревестника Горького могли бы провозгласить “Пусть сильнее грянет буря!” – они решительно выступали за продолжение революции во всех отношениях и смыслах. Вообще чего было не занимать якобинцам-монтаньярам и что во многом и принесло им победу в споре с жирондистами – это решимость. Они не боялись требовать. Чего? Помимо военного и политического фактора никак нельзя забывать про основной – экономический.
Еще когда король Людовик созывал Генеральные штаты, положение страны в экономической сфере было не блестящим. С тех пор многое изменилось. Траты на многочисленные реформы, на Национальную гвардию и на Армию, закрытие рынков всё большего числа стран, с которыми Франция вступала в конфликт, после начала войны с Англией с одной стороны прекращение поставок дешёвого английского импорта, разорявшего французского производителя, а с другой – мощнейший удар по морской торговле и связям с колониями. Самой же большой проблемой быстро стала инфляция – правительство раз за разом вбрасывало всё новые ассигнации. В феврале 1793 года их цена упала до 50 процентов от номинальной стоимости. Последствия были, можно сказать, классические – потом похожие вещи будут повторяться еще в очень и очень многих странах: эмиссия новых денег концентрируется в основном в городах, как следствие быстро растёт диспропорция между денежными средствами крестьян и горожан – горожане легко покупают продукцию сельского хозяйства, а селяне не могут купить никакой продукции в городе. Затем процесс переворачивается – крестьяне смекают, что к чему с деньгами, и либо держат товар у себя, либо продают его перекупщикам по хорошей цене, а те, причём ещё пропустив через несколько рук, по просто баснословной в городе. Городская беднота, причём часто беднота полубезработная, не имеющая стабильного заработка, оказывается перед перспективой едва ли не голодной смерти. Вот только у этой бедноты, у которой может быть нет даже штанов-кюлот, есть опыт самоорганизации, смелость, революционные лозунги и вера в свою силу! Нет хлеба? Королева Мария Антуанетта тоже предложила им есть бриоши – и где она теперь!?
Особенно сильно ситуация накаляется в Париже – столичных жителей провинция дружно полагает богатыми, а потому там цены самые высокие, но в то же время в реальности именно там больше всего самых бедных санкюлотов. И Париж начинает решительно требовать борьбы со спекуляцией и установления максимума цен, создания государством возможности для получения хоть минимального дохода на общественных работах. Якобинцы поддерживают эти требования. Жирондисты почти по инерции выступают против. С течением времени это приведёт к самому резкому конфликту между ними и Парижем. Нужно добавить то, что жирондисты довольно долго стремились показать себя сторонниками свободы на местах. Революция переменила радикально прежнее полуфеодальное территориальное деление Франции, дав вместо того 83 департамента. Сейчас Франция – государство унитарное, но в те годы полномочия и роль департаментов ещё не были уточнены. Жирондисты желали опереться на региональные элиты (тем боле, что сами начинали как группа депутатов от департамента Жиронда), а потому ступили на скользкую дорогу подпитывания конфликта центра с периферией. Нет, они не называли Париж зажравшимся (как сейчас у нас нередко именуют Москву), но объявляли его эдаким коллективным диктатором страны. Регулярно раздавались их требования перевести Конвент в другое место, но реально сделать этого не удавалось. Во время одного из очередных приступов показной силы жирондисты совершили большую ошибку.
Беспорядки и агитация за максимум цен продолжалась всю весну 1793-го и Конвент создал Комиссию Двенадцати по их расследованию, в которую вошли только жирондисты. По приказу комиссии были арестованы несколько секционных агитаторов, и 25 мая Коммуна Парижа потребовала их освобождения, в то же время общие собрания секций (секция близка по смыслу к нашему понятию района) Парижа составили список 22 видных жирондистов и стали настаивать на их аресте. В ответ, Максимен Инар, который председательствовал в Конвенте, произнес обличительную речь против Парижа, которая довольно сильно напоминала манифест герцога Брауншвейгского: «...Если во время одного из этих непрекращающихся волнений будет совершено покушение на народных представителей, то, объявляю вам от имени всей Франции — Париж будет уничтожен!...».
На следующий день якобинцы объявили себя в состоянии восстания. 28 мая секция Ситэ призвала другие секции встретиться для организации восстания. 29 мая делегаты, представляющие тридцать три секции, сформировали повстанческий комитет из девяти членов.
И тут выяснилось, что позиции жирондистов весьма слабые. Долгое время до этого, как уже было сказано, они подминали под себя все формально руководящие посты – и теперь на них разом свалилась ответственность за всё: за цены, за восстание в Вандее (о нём ещё будет сказано в следующих главах), за провалы на фронте и неумение вести войну, за всё ещё не принятую новую конституцию – обезглавившая короля Французская республика жила с конституцией 1791 года, по которой он был главой государства, и так далее. Но что ещё важнее – выяснилось, что у жирондистов нет особенного влияния в армии и в нацгвардии. И здесь самое время поговорить о таком специфическом институте как Комиссары Конвента. Внимательные читатели должно быть уже задумались и заинтересовались – что это были за четыре человека, которых пытался арестовать Дюмурье и которые в итоге не позволили ему повести за собой на измену армию. Вообще в нашей стране при слове комиссар сразу возникает знакомый образ в кожанке и с маузером, но в реальности первенство здесь именно за французами и нельзя позволять нашему стереотипу заслонять реальность (хотя отечественные комиссары появились именно по примеру французских).
Возникли они из трёх потребностей и мотивов. Первым был момент простой информированности – при отсутствии современных средств связи самым эффективным способом получить реальные, а не заботливо и даже изящно подкорректированные в чьем-либо письме сведения о ситуации было личное присутствие. Когда на смену монархии пришли представительные органы, то оказалось, что они вполне способны выделять из своего состава людей для получения сведений с мест. Касалось это и армии и удалённых от Парижа департаментов и других вопросов. Практиковать это начало ещё Национальное собрание. Вот только изначально это была просто командировка, где депутат был, конечно, человеком уважаемым, но особыми прерогативами почти не пользовался. Вторым пунктом была боязнь узурпации власти исполнительной её сферой, особенно же власти военной. Один из лидеров якобинцев Сен-Жюст сказал об этом наиболее полно: “Если управляющая (исполнительная) власть не зависит от вас (депутатов), тогда создаётся положение королевского режима”. Военной диктатуры (с перспективой монархической реставрации) боялись ещё до измены Дюмурье, а уж потом – особенно. К слову, как показал пример Бонапарта, в конечном итоге обоснованно… Ну и ещё одной причиной было то, что жирондисты страстно желали услать куда угодно побольше якобинцев из обожающего их Парижа. И вот появляются Комиссары Конвента – не просто командировочные, а обличённые всеми полномочиями представителей высшей политической власти люди, направляемые в силу собственных предпочтений и опыта на те или иные важные участки, прежде всего как контролёры, но порой и как деятельные помощники. Из примерно 120 человек, отправившихся из Парижа как комиссары, 82 были якобинцами, которые, как уже говорилось, ответственности не боялись.
В итоге жирондисты загнали себя в ловушку – не помирившись со столицей и не ослабив там влияние якобинцев, они сами подорвали свой реальный авторитет в армии. Что было ближе и генералу и солдату – парижская говорильня, где половина роялисты и шпионы, а вторая – просто трусы, или находящийся прямо с ними на передовой решительный оратор, который разъяснял им, что и как с точки зрения политики и какова их задача и роль в деле обороны Отечества?
2 июня не только и не столько восставшие санкюлоты, сколько 80 000 вооруженных нацгвардейцев с пушками, окруживших Тюильри, где заседал Конвент, решили дело падения жирондистов. Конвент сам проголосовал за вывод из своего состава и за арест двадцати девяти жирондистов вместе с министрами Клавьером и Лебреном, но настоял, что они должны быть подвергнуты домашнему аресту, а не сидеть в тюрьме. Сути это уже не меняло. Разумеется, про славные события 31 мая – 2 июня 1793 года можно было бы рассказать куда подробнее, но тогда я бы совершенно отошёл бы от военной тематики. Так или иначе, но власть теперь находилась в руках тех, кто был готов ею действенно пользоваться – якобинцев-монтаньяров.
Ещё 1 января 1793 года был создан так называемый Комитет национальной обороны, состоящий из представителей Конвента и стоящий над обычной структурой министерств, с целью координации военных и дипломатических мер в войне. При формально больших возможностях реальная его роль долгое время была ничтожной – как и многие другие комитеты периода Жиронды он был, но не функционировал. Набранный из частью карьеристов, а частью дилетантов, работающий при открытых дверях (а значит подвергающиеся постоянной уничтожающей критике в Конвенте), состоящий 50 на 50 из жирондистов и монтаньяров, реально исполнять обязанности главного органа обороны – эдакой Ставки ВГК на французский манер,он не мог, да и не был в реальности предназначен своими создателями. Комитет должен был не столько контролировать, сколько не допустить полной утраты контроля. И сделать этого, в общем, не смог. После открывшейся измены Дюмурье 5 апреля 1793 года по собственной инициативе он был сменён другим органом с частично другим составом. 6 апреля появился Комитет общественного спасения. Здесь всё было уже во многом иначе. Реальным руководителем Комитета являлся Дантон, а это был, пожалуй, самый выдающийся из жирондистов, не боявшийся власти и не обделённый способностями организатора. Кроме того, Комитет теперь заседал ежедневно при закрытых дверях. Действовал он в качестве исполнительной власти, отдавая непосредственно приказания гражданским и военным чиновникам. Он отправлял комиссаров в армию, вел переписку с ними, руководил дипломатией. И всё же это было лишь предтечей будущего Комитета, который сами французы именуют Великим. Формально причиной ухода в отставку действующего состава 1-го Комитета общественного спасения были дипломатические неудачи и разрастающееся восстание в Вандее, но реально он просто не мог остаться прежним после событий 31 мая – 2 июня 1793. 10 июля декретом Конвента число членов Комитета Общественного спасения было уменьшено до 9. Дантон был исключен из его состава. Остались Жанбон Сент-Андре, Барер, Гаспарен, Кутон, Эро де Сешель, Сен-Жюст, Робер Ленде, к которым присоединились Тюрио и Приер (из Марны). 27 июля 1793 в связи с болезнью Гаспарен был заменен человеком, который очень скоро станет фактическим главой Революционной Франции - Робеспьером.
Разумеется, само по себе это ситуации не изменило – положение оставалось критическим (и стало даже более – жирондисты в провинции отнюдь не желали мириться с поражением): началась осада Дюнкерка, Мобежа, силы союзников вроде бы прочно освоились в Северной Франции и готовились двинуться с прежней неотвратимостью к югу. В ставшей уже далёкой Германии 11 июля 1793 года пала крепость Майнца, защищаемая 20 000 французов, что освободило для действий до половины сил прусской армии. В Майнц вернулся курфюрст, начались репрессии против так называемых «майнцских клубистов», то есть членов «Общества друзей свободы и равенства» и активных участников революционного движения. Поддержка французов была так велика, что её не истребило даже официальное присоединение 19 марта 1793 года решением Конвента Майнца к Франции. И было отчего - 15 декабря французский Конвент издал в Майнце декрет, провозглашавший суверенитет народа. При этом также была проведена полная отмена феодальных пережитков и повинностей. И за это многие были готовы сражаться до конца…
Всё же Майнц пал и одним из формальных последствий этого падения стала казнь действующего французского командующего Северной армии (фактически главнокомандующего) генерала Адама Филиппа де Кюстина. Аристократ, по типажу напоминающий Лафайета, хотя и побледнее: очень молодым поступил на военную службу и обратил на себя внимание ещё в Семилетнюю войну. Участвовал в 1780 г. в войне за независимость Америки. В 1789 был депутатом от лотарингского дворянства в собрании Генеральных штатов. Потом Кюстин командовал Рейнской армией в период, когда она взяла Майнц, на руководство Северной армии был переброшен именно как один из немногих командиров, ещё не терпевших значимых поражений. И вот 28 августа и он, и бывший его доверенным лицом и защитником его сын лишились головы на гильотине. Можно считать это зверством кровавых творцов террора, можно – печальной издержкой шпиономании и паники – после Дюмурье дули на воду и с большой вероятностью Кюстин пострадал отнюдь не за сданный уже не им Майнц, а за секретные переговоры с союзниками, факт которых не стали афишировать, чтобы избежать ещё большей паники. Казалось бы, такие вещи должны были лишь дополнительно ослабить армию, но реальность оказалась сложнее. Кюстин был командующим достаточно средних дарований, а его смерть открыла дорогу человеку, который станет маршалом Франции, а Наполеон сделает его ещё и графом и сенатором – это Жан Батист Журдан, которому на тот момент был всего 31 год.
С рассказа о его первом успехе мы и начнём следующую часть.
