О социальной ценности поэтического искусства рассказывает кандидат философских наук Елена Янушевская, автор книги «Век без поэтов»
Если сравнивать с популярностью известных блогеров, модных телеведущих, видео «прикольных» животных, интерес к современной поэзии в текущий момент незначителен. У самого известного из толстых литературных журналов, у «Нового мира», подписчиков, впрочем, немало, но в отношении к аудитории Ольги Бузовой их количество незначительно для многомиллионной страны. И, что еще значимей, программу о поэзии где-нибудь на центральном телеканале представить практически невозможно. Многие ли из непоэтов знают о поэтических передачах Александра Карпенко? Анны Арканиной на радио «Медиаметрикс»? Мы живем в технократической цивилизации, нечувствительной к поэтической лирике, хотя еще в 60-70 годы прошлого века культурная ситуация была иной, стоит это признать.
С другой стороны, говорить, что поэтов, при том поэтов в истинном смысле (а не поэтов-шоуменов) у нас нет, также неверно, хотя и уже ушедших Владимира Яковлева, Михаила Анищенко, и Геннадия Калашникова, и Светлану Кекову, и Дмитрия Мельникова (а всех вместе взятых, настоящих, их гораздо больше) в основном знают только те, кто находится внутри литературного процесса.
Чтобы понять, какое место занимает поэзия в современном мире, нужно отрефлексировать для начала само это представление: что же такое наш «современный мир». Будем говорить о западноевропейской цивилизации последних тридцати лет. О том обществе, которой получило определение потребительского. О том обществе, которое уверенно закрепило за собой статус информационной эпохи. С ключевыми его чертами – технократизмом, экономическим тоталитаризмом, потребительской идеологией и виртуализацией жизни. Что наблюдается в этих социальных условиях? В обществе потребления, выстроенном на цифровой платформе, происходит беспрецедентный скачок потребности в текстах, но практически все их производство переплавляется в прагматический дискурс: политический, информационный, рекламный. Интернет взрывается от предложений научить нас писать «продающие» тексты.
Но если, скажем, в Древней Греции на пике расцвета афинской демократии политическая борьба и востребованность ораторского искусства создавала благодатную почву для развития словесной эстетики, то в наши дни ситуация не столь однозначна.
На первый план в сообщении выходит информативность и лаконичность.
Как заметил Маклюэн: средство коммуникации определяет и форму, и содержание. На первый план выходит информативность, а там, где она не предполагается, манипулятивная эмоциональность. И всегда – скорость. Эти факторы уже значительно изменили литературную эстетику.
Современная проза, представленная крупными издательствами и отмечаемая литературными премиями, то есть подаваемая как культурный образец, тяготеет к сжатости и газетной простоте стиля. Информирование съело искусство изящной словесности. Сложно не сделать такой вывод.
Пруст, прикованный к постели, имел возможность конвертировать в изысканный текст свой сложный, тягучий поток сознания – современный прозаик такой возможности не имеет не только в силу экономических причин. Почему? Далеко не всегда современный читатель готов погружаться в «сложное»: нет времени, наш век живет на бегу. Возможность распространения информации в глобальном масштабе позволяет позиционировать сознание миллионов, управлять их потребностями и получать огромную прибыль. Человечество встает на конвейер.
Однако поэзия – культурное явление, явление ментального плана. Более непосредственное влияние, чем экономический фактор, на развитие поэтики оказывает мировоззренческий климат. Если говорить о России, он сформирован под действием названных глобальных факторов. А также особенностями национальной истории (советское прошлое) и, если говорить о текущем моменте, политическим контекстом последних 10 лет. Его заметной чертой был идеологический прессинг с акцентом на неоконсерватизме, «традиционных ценностях» и «патриотическом воспитании». Последнее, разумеется, прекрасно, когда осуществляется не в ущерб здравому смыслу, общечеловеческим ценностям и эстетике: чувство меры – принцип универсальный, но государству последние лет 30 было явно не до эстетики и культуры. Примерно с середины прошлого года, поэзия становится как будто востребованным способом литературного выступления. Но по сути лирика, разлитая по страницам в соцсетях, даже в исполнении признанных мэтров, выполняет роль народного эпоса, в который выплескивается и которым снимается, или расчетливо управляется, социальное напряжение. Вместе с тем показательно: в текущий момент, талантливые авторы, не пишущие на военную или антивоенную тему, если и пользуются внутрикорпоративным признанием, то не собирают сотни лайков, не говоря уже о стадионах, как это было в советский период.
Этому есть рациональные объяснения, подкрепленные фактами из общественной жизни. Низкий интерес к поэзии в современном обществе связан с такими направленными процессами, как ампутация вкуса; атрофия чувств, поэтического чувства особенно – способности отыскивать в чувственном опыте «невыразимое» и получать наслаждение от поиска его вербальных выражений; с подавлением продуктивного воображения и свободной фантазии.
Что подразумевает ампутация вкуса и как она происходит?
Примета современного общества – очевидный отказ от таких ориентиров, как традиция и образец. Но именно они – инструменты культурного формирования личности, ее социализации и лежат в основе, в том числе, воспитания эстетического вкуса. Знакомясь с образцами, молодое поколение научается отделять эстетически ценное от неценного, прекрасное от безобразного. Нельзя сказать, что современное образование стало плохим. Оно, что более точно, стало другим, во многом благодаря цифровизации социальной жизни и невероятному росту доступности информации. За последние годы, как на дрожжах, вырос пул частных образовательных услуг онлайн. Одновременно Россия переживает кризис классического фундаментального образования, следствие – Болонского процесса. Приток информации разного качества, с одной стороны, буквально бешенство информации, отсутствие критериев ее сортировки и систематизации и отношение государства к вопросам информационной безопасности, когда она не касается политической власти, все это в том числе объясняет, почему Александра Ревича знает только «узкий круг», хотя, как поэт, он заслуживает не меньшего внимания, чем, положим, Владимир Высоцкий.
Отказ от образцов, отказ от мышления в соответствующих категориях – вполне управляем. Повсюду, когда дело касается популярности, а значит, прибыли, наблюдается подтасовка: художественная, эстетическая ценность приписывается тем объектам, которые ею не обладают. Хрестоматийный пример – заформалиненная акула Дэмиена Херста, проданная на аукционе за 12 млн долларов. Таким образом происходит подмена понятий: заинтересованные агенты приучают широкую публику воспринимать как «прекрасное» то, что им не является.
Губительна для поэзии и атрофия чувств. Этот процесс в цивилизованном обществе вместе с угасанием пассионарности, похоже, становится необратимым. Современные люди боятся не только сильных переживаний, но и чувств как таковых. Технократически, а значит, механистически мыслящие «учителя жизни» (коучи, психологи, религиозные деятели) указывают на преимущества безэмоционального подхода к жизни. Тогда как реальная личностная проблема заключается не в эмоциях как таковых, а в том, что способен сделать с ними человек, духовно развитый или, наоборот, примитивный. Поскольку все это: переживания, эмоции, аффекты, чувственность – основа экзистенции, полноценного существования. Чувственность непосредственно связывает человека с биологическим измерением жизни, где правят бал инстинкты. Ее стигматизация и подавление, характерное для религиозных систем, тем не менее сами по себе, что очевидно, не возвышают, а уродуют сознание, вместо того чтобы направлять естественное человеческое стремление к наслаждению в культурное русло, придавать ему социально желательную форму, объединять с этическим отношением к жизни. Эмоциональное богатство и даже эмоциональные риски – неисчерпаемый источник творческого роста. На этом следует сделать особенный акцент. Об этом писали и русский поэт Михаил Кузмин, и американо-британский поэт Томас Элиот. Последний выразился буквально так: поэт растягивает мир известных человеку переживаний в поэтическом слове. Иными словами, делает объектным и вербально выразимым уникальный опыт, который через медиумическое действие текста распространяется на других. Любовь, к примеру, стала поэтическим открытием древнеримского поэта Катулла. До Катулла любви в ее современном, романтическом, понимании не то, что бы не было – не было подходящих «каналов речи», чтобы о ней говорить. В этом смысле поэт, «магистр вербальной магии», воссоздает жизнь в ее надприродном качестве. В конце концов, наша реальность распространяется настолько, насколько мы способны ее переживать и осознавать. Поэтому поэзия, как и философия, по сути, представляет собой культ сознания в его высшей потенции.
Такая же опасная вещь, как атрофия чувств, – стремление заставить человека поверить в то, что «невозможное – возможно». Так происходит подавление воображения. А между тем мысль о «невозможном» стимулирует как поисковую активность, так и свободную фантазию. Различение «возможного» и «невозможного» очевидно лежит в основе формирования социальной реальности. Поиск путей перехода от второго к первому предпосылает конструктивное усилие, необходимое для переплавки желаемого-воображаемого-возможного в наличное. В реальный результат, в социальное действие, в социальную ценность. Достаточно обратиться к истории, чтобы увидеть: вся прежняя культура строилась на идее преодоления. На требовании готовности к большому личному и коллективному усилию. Сегодня же, если верить рекламе, достаточно надеть кроссовки «Адидас» – и «невозможное становится возможным».
Итог подавления воображения – трансформация социального опыта, мышления и сознания, как коллективного, так и индивидуального. Изменяется и тот, кто пишет, и тот, кто читает, но изменения, происходящие с владеющими словом, имеют гораздо большую социокультурную значимость. От того, какой поэтический опыт остается возможным, от закрепляющих его дискурсивных стратегий в конечном итоге зависит, как будет отражена в тексте культурного значения жизнь общества и будет ли отражена в принципе. Когда общество отменяет мысль о возможном, продуктивное воображение и фантазию, в поэтических текстах закрепляется установка – на «понятность», однозначность, прямолинейное выражение смысла, минуя обогащающее иносказание. Лишенные метафоричности поэтические тексты утрачивают свой главный смысл – расширять мир чувствуемого и мыслимого. Не находя удовлетворения своих интуитивных запросов, большая часть людей образованных, но, в силу разных жизненных обстоятельств, не наученных отыскивать в массивах информации поэтически ценное отстраняется от поэзии в принципе.
Круг замыкается. Чтобы обогащать людей и косвенно – общественную жизнь (напрямую это, разумеется, невозможно), поэзии нужны подходящие социальные условия. Не стоит думать, что описанные процессы просто потому, что они осознаны, перестанут воздействовать на культурную матрицу, в которую загнаны уже целые поколения. Но напоминать о них как о подводных рифах современности – лишним все же не будет. Не стоит забывать. Вырабатывая надбиологические стратегии приспособления к миру, культура имеет адаптивный смысл. Общество, вошедшее в стадию цивилизации, культивирует иллюзию ее избыточности. Но, как мы видим, стоит только пошатнуться зданию «благополучной повседневности», и механизмы коллективного невроза запускают острую потребность в катартических переживаниях. Проще говоря, примириться с жизнью иногда получается только некоторым конкретным способом – обдумывая и закрепляя новый эмоциональный опыт в образцовом слове. Текст, несмотря на существование других видов культурной аккумуляции, не перестает быть для этого самым подходящим «накопительным устройством». Самый экзистенциальный, самый энергоемкий текст – поэтический: по своей сущности, в силу своей языковой анатомии, он приближается к заклинанию. Именно поэтому в художественной литературе, если брать шире, есть абсолютно все, что нужно человеку, чтобы социализироваться, познавать жизнь и искать путь к человеку в себе, в котором, цитируя классика, «прекрасно все».