Сентябрьский нудный дождик моросит из серых облаков, завешивая небо мутной пеленой. Стеклоочистители, с противным скрипом, ползают по лобовым стёклам кабины туда-сюда. За каплями дождя просматривается тёмная тайга и серовато-коричневые болота с зеркальцами небольших озёр. В кабине вертолёта сыро и неуютно. Хоть печка и включена, но что-то не больно много толку от неё. Она гонит чуть тёплый воздух в правый бок командира. Из-за этих серых облаков и дождя, в кабине вертолёта какой-то полумрак и пришлось включить красный подсвет приборов. И теперь на циферблатах и шкалах появился красный отсвет. Кажется, что приборы своими круглыми, красноватыми глазами настороженно смотрят за экипажем. Чуткие стрелки слегка подрагивают, показывая метры, километры, градусы, секунды, обороты. Вертолёт, слегка покачиваясь, упрямо перемалывает лопастями низкое небо, оставляя за собой километры и километры осенней тайги и тундры.
Вообще-то этого рейса не должно было быть. Экипаж уже собирался закончить работу на подбазе. Четыре рейса уже было выполнено, но «Заказчик» попросил выполнить пятый. Целый день одно и то же. Бросать пятикубовые ёмкости с сырой нефтью с буровой Мусюршор-64 на буровую Лыдую. Зачем-то им там понадобилась сырая нефть.
Работа совсем не творческая. Стандартный вес подвески, около пяти с половиной тонн, тащить эту ёмкость нужно примерно сорок восемь километров. Ветер сегодня дует с одного направления и с одной и той же скоростью. Поэтому взлёт вертолёта с буровой выполняется с одним и тем же курсом. Короче, никаких « голландских кур вожу», как говорил Мимино.
Командир сидит, откинувшись в левом кресле и, глядя сквозь лобовые стёкла вперёд, думает о чём-то своём. Вертолёт ведёт второй пилот. Штурман, поглядывая на карту, на землю, на часы, привычно двигает бегунок навигационной линейки. Бортрадист, прикорнув за рацией, то ли слушает эфир, то ли дремлет, отвернувшись к своему маленькому прямоугольному иллюминатору. Бортмеханик привычно щёлкает переключателями, поглядывает за расходом топлива, его остатком в различных группах топливных баков, о чём и докладывает время от времени командиру.
Всё как всегда. Но не зря говорят, что двух совершенно одинаковых полётов не бывает. И до приключений экипажу осталось около получаса.
Пришли на буровую. Снизились, осмотрели площадку, хоты уже осматривали её до этого четыре раза, но того, что надо было увидеть, экипаж, в серой пелене дождя и не ярком свете осеннего дня, скоро перейдущего в сумерки – не заметил.
Зашли прямо на подвеску. На эту самую чёрную пятикубовую ёмкость с сырой нефтью, поблёскивающую под осенним дождём маслянисто-лаковым боком. Выпущенный на тросе крюк болтался под вертолётом. Вертолёт неторопливо чуть сместился поближе к ёмкости. Крюк с открытой защёлкой лёг на землю рядом с ёмкостью. Подцепщики сноровисто накинули петли тросов на крюк, закрыли защёлку и помахали руками, мол, давай, «Вира!», поглядывая вверх на грязное брюхо огромного вертолёта. Посреди этого брюха темнел прямоугольник открытого люка внешней подвески. В этот люк и втягивался наконечник троса, чтобы через несколько секунд быть намертво запертым в гидрозамке.
-«Трос в замке, замок закрыт!»- доложил бортоператор.
Перед носом командира, на приборной доске, загорелась зелёная лампочка. Вертолёт висел точно над ёмкостью. Наконец подцепщики отбежали в сторонку, троса натянуты, и тяжёлая ёмкость плавно оторвалась от земли.
Поскольку, ветер дует ровно, без порывов, и всё с того же направления, как до этого дул целый день, командир повернул нос вертолёта точно в просвет между буровой вышкой и жилым посёлочком, состоящим из полутора десятков домиков-балков. Толкнув «ручку» от себя, командир начал взлёт. Вертолёт, чуть опустив нос, стал разгоняться, набирая скорость. В наушниках звучит спокойный голос бортоператора:
« Высота метр, метр, полтора, два…».
Вот-вот несущий винт перейдёт на косую обдувку, и вертолёт проскочит режим «трясучки». Командир привычно перевёл взгляд вперёд и увидел…. А так же услышал тревожный крик штурмана: «Трос!!!».
Как потом выяснилось, бурмастер от буровой вышки до своего балка кинул «воздушку», т.е. телефонную линию связи, а чтобы телефонный кабель не порвался, его привязали к хорошенькому такому толстому тросу и протянули как раз по этому просвету между вышкой и балками, точно поперёк курса взлетающего вертолёта. И сделали это в течение последних полутора часов, именно после четвёртого взлёта вертолёта МИ-6 с этой буровой.
Счёт пошёл на секунды. Трос висел на такой высоте, что как раз попал бы во втулку несущего винта, опутывая её и перерубая вертикальные тяги от автомата перекоса до рычагов лопастей. Остановить тяжёлую машину, набравшую скорость, до троса невозможно! Проскочить под ним, - высота мала, огромный вертолёт не пролезает. Перескочить через трос, - не хватит мощи. Дёрнешь «шаг», потеряешь обороты, тут же ляжешь вместе с подвеской. Влево отвернуть нельзя. Там высоченная буровая вышка, с её длинными боковыми растяжками. Растяжки эти, толстенные троса, которые удерживают буровую вышку, парируя её колебания от сильных порывов ветра. Не хватало ещё въехать вертолётом в буровую вышку. Вот это будет огненный фейерверк!
Оставалось валить машину в правый крен, пытаясь по дуге проскочить мимо домиков. Уворачиваясь от жилых домиков, командир увеличивал правый крен. А чем больше крен, тем больше машина проседала к земле, и понятно было, что не вытянуть…
Всё, как в сказке: прямо пойдёшь – коня потеряешь, налево пойдёшь – голову потеряешь, а вправо пойдёшь – видимо ёмкость потеряешь…
Командир крикнул: « Сброс!!!», и нажал кнопку аварийного сброса груза. Бортоператор успел отскочить в сторону от люка, и наконечник троса подвески с лязгом вылетел из гидрозамка. Тяжёлая ёмкость с нефтью улетела вниз. Вертолёт, освобождённый от тяжкого груза, со свистом лопастей и воем заходящихся на взлётном режиме двигателей, проскочил над самой крышей крайнего домика. Но сквозь этот рёв и свист, командир услышал, почувствовал всем существом своим хруст, с которым ёмкость врезалась в крайний, самый ближний к лесу балок.
-«Всё! Капец! Если там люди, я их убил!!!».
В голове какой-то заунывный звон и пустота. Руки и ноги сами делают привычное дело. Вертолёт, как огромный злой шмель, крутанулся в коротком вираже и ткнулся колёсами в посадочный щит, без зависания.
Охладили, выключили двигатели, затормозили несущий винт. Весь экипаж, топая ногами, скатился по грохочущему трапу и помчался по пружинящим под ногами доскам-дорожкам к крайнему домику. По пути попался перепуганный, с округлившимися глазами и трясущимися руками, бурмастер. На все его попытки объяснить: « Так, мол, и так, хотел, как лучше, кто же знал, и т. д. и т. п….», командир засветил ему кулаком под глаз, и экипаж помчался дальше.
Снаружи картинка была ещё та. Балок слетел немного в сторону с брёвнышек, на которых он стоял. Весь угол был разворочен, в него вмялась накренившаяся ёмкость, из горловины которой текла сырая нефть, распространяя вокруг удушливый, неповторимый запах, который собственно издаёт именно сырая нефть.
Командир обошёл угол балка, трясущимися руками открыл скрипучую дверь и шагнул в маленький тамбур. Внутрь балка вела вторая дверь, которая с трудом открылась.
Как ни странно, под потолком горела лампа. Видимо электрические провода не порвались, и свет в комнатке был. Командир стоял в дверях и смотрел в тот угол балка, правый от двери, который был развален, и в пролом была видна накренившаяся ёмкость с вытекающей из неё нефтью. Из-под ёмкости был виден край раздавленной кровати. Бельё, одеяло и подушки были перемазаны нефтью. Командир пытался разглядеть, есть ли там, в этом месиве, человек.
За спиной командира шумно сопел и дышал прерывисто экипаж, да слышались причитания бурмастера.
Внезапно, слева от двери, раздалось какое-то сдавленное хрюканье и может быть всхлип. Командир повернул голову влево. На полу, возле кровати, по диагонали, находившейся в противоположном от разбитого, углу сидел мужик. Он был в трусах и майке. Тапочки, слетевшие с голых волосатых ног, валялись рядом. В руках он держал штаны, прижимая их к груди. В зубах была зажата иголка, из ушка которой тянулась длинная чёрная нитка. Выпученные глаза неотрывно смотрели на развороченный угол. Волосы на голове у мужика торчали дыбом.
Командир наклонился, осторожно вынул иголку из зубов мужика, аккуратно воткнул её в коврик на стене, зачем-то бережно расправил нитку. Наклонился к самому лицу мужика и спросил: « Мужик, ты как?! Ты один в домике?».
Мужик очумело смотрел на лётчика, губы шевелились, но изо рта вырывались какие-то нечленораздельные междометия. Пришлось легонько постучать мужика по щекам, то есть отвесить пару оплеух. Речевой аппарат и мозг включились, но видимо не до конца. На повторный вопрос: « Мужик, ты цел?! Ты один в домике?!», последовал ответ: « Ц-ц-е-е-л! О-о-д-д-ин!».
Так, всё понятно! Мужичка экипаж быстренько одел в десять рук. Носочки, штанишки, рубашечку, сапоги, фуфайку, шапочку не забудьте! И быстренько поволокли к вертолёту, как муравьи божью коровку, потому что ножки у мужичка ещё не шли, и он мучительно сопел, и опять что-то нечленораздельно бубнил себе под нос. Видать охренел от такого сервиса.
Бурмастер предусмотрительно держался подальше от всей процессии. Любопытные буровики смотрели со всех сторон.
Мужичка затащили в вертолёт, забрали крюк внешней подвески, захлопнули дверь, запустились, взлетели и умчались к себе на подбазу.
Уже у себя, в норке, мужику налили спиртику, и процесс реанимации значительно ускорился. А после второй и третьей инъекции, мужик окончательно пришёл в себя, порозовел, двигательные, мыслительные, говорительные функции восстановились полностью.
Вот его рассказ: « Сижу на кровати, никого не трогаю, зашиваю штаны, слышу, снаружи вертолёт гудит, летает. Ну, дак он целый день гудит и летает, чего на него смотреть. Только сунул иголку в зубы и потянулся за ножницами, или за пуговицей, не помню. И тут хлопок! Очнулся в другом углу. Ничего не пойму! А тут вы! Вы такие путёвые мужики! Налейте ещё!».
Видимо, пока ёмкость ломала угол балка, она за доли секунды успела его тряхнуть, прежде чем раздавить угол, и от этого толчка мужик успел перелететь через всю комнатку.
Повезло, и мужику, и командиру, и экипажу, и бурмастеру. Экипаж на радостях тоже немного пригубил спиртику за чудесное спасение мужичка. На следующий день его, тёпленького и хмельного, отвезли обратно на буровую. Ему долго завидовали коллеги. Надо же! На вертолёте катают туда и обратно, спиртом угощают. Вот это жизнь! Жизнь, которая продолжается. Вместо сломанного балка, на заброшенной буровой стырили другой, притащили вертолётом, бурмастер его отремонтировал. Ёмкость тоже привели в порядок, разлив нефти был небольшой. Кабель с тросом бурмастер убрал. Экипаж с ним помирился, хотя сначала хотели прибить. В жизни всё бывает. Бывает этак, а бывает и так!