- Пшёл вон, мерзавец!..
И Олег пошёл: по гулким коридорам Дома культуры животноводов, через площадь с фонтаном, по тёмным улицам без асфальта и фонарей. Минут через двадцать миновал ржавый мост, перекинутый через речку-безымянку и остановился на окраине, где улица перетекала в судьбу.
Вот уже десять лет он приходил в литературное объединение "Вымпел", в заштатный ДК. Каждое воскресенье в одно и то же время. Раз тридцать звучало в обшарпанных стенах: "Пшёл вон", с десяток раз: "Я в тебя душу вложил" и столь же часто: "Подонок ты гнилой". Руководил литобъединением Павел Иванович Пружинин - склочный, тщеславный и не понятный до конца старик, создавший его в начале девяностых.
Олега привела в литобъединение однокурсница, улыбчивая Надя. Им, студентам филфака, было тогда интересно всё, что связано со словом, а уж при упоминании поэтов, живых поэтов, сердце трепетало. У Нади. А Олег усердно за ней ухлёстывал, и потому хвостиком ходил то в музей повышать культурный уровень, то в библиотеку на творческий вечер очередного заслуженного "больше чем поэта", рифмующего: "Россия \ мессия".
В городе таких поэтов оказалось немало. Вместе они составляли костяк писательской организации, коей руководил какой-то смурной седовласый дядька, вечно харкающий в платок и потом этим же платком промакивающий намечающуюся лысину. Годом позже этого дядьку несли под окнами студенческого общежития в открытом гробу, а соседка сказала, что известный писатель умер от рака лёгких. Шутить про платок сразу расхотелось.
Но это потом, а тогда, в беззаботной студенческой юности, они с Надей забегали в облупившийся типовой ДК и, не останавливаясь, кричали охраннику: "Мы к Пал Иванычу!".
Вечный пароль. Неподалёку, под лестницей, за реквизитом из детского спектакля "Репка", им с Надей было так жарко и хорошо, что на её стоны однажды сбежались и жучка, и внучка, и сучка. Обвинили в разврате. Но это позже...
Впервые в "Вымпел" они пришли слякотным осеним вечером, сбежав с поздних и никому не нужных лекций по зарубежной литературе. Джойса променяли на русских поэтов. Именно о них, великих и несчастных, с русской кровью и русскими именами вещал в тот вечер Палываныч.
Не сразу Олег и Надя отыскали нужный кабинет, спрятанный на втором этаже Дома культуры. В остальном здании уже потушили свет, и они в полутьме, на ощупь, двигались туда, где из-за неплотно прикрытой двери тянулась через коридор узкая жёлтая полоса, слышались приглушённые голоса.
- Входите, не топчитесь на пороге, - приглашающе махнул Палываныч и продолжил прерванный монолог. В тот вечер он рассказывал о поэте Павле Васильеве, часто заглядывал в потрёпанную книгу "Русский беркут", что-то из неё зачитывая, снимал и вновь надевал очки, а после каждого прочитанного стихотворения с полминуты эмоционально молчал.
Фамилия соответствовала характеру. Палываныч оказался неугомонным, напружиненным мужичком лет пятидесяти с всклокоченной седой шевелюрой и усами, скрывавшими, как рассказали потом Олегу, то ли волчью пасть, то ли заячью губу.
Потом Надя уехала в другой город, позабыв про Олега, и парень некоторое время по привычке, по инерции приходил на заседания "Вымпела", куда когда-то тянулся ради неё. Являлся он в Дом культуры пьяным, уверял, что пора переименовать лито, назвав его: "Выпил". Тогда напыщенные стихоплёты, ученики Палываныча, не дали ему спиться.
Прошли годы. Менялся и контингент лито. Вчерашние школьники и студенты уходили в армию и в запои, обзаводились семьями и долгами, бросались во все тяжкие, а один из страстных лириков - в окно, правда, с третьего этажа, но и этой высоты хватило, чтобы поэзия осиротела ещё чуть-чуть. Приходили новые люди, уходили, возвращались прежние. Всё как везде.
Лишь Палываныч был вечен. Говорили, что он в своё время служил военным лётчиком и даже успел где-то повоевать, то ли в Афгане, то ли в Чечне, а затем, после несчастного случая под названием "распад СССР", уволился из армии и пошел работать в местный ДК. Дело было в начале девяностых и его без проблем утвердили на несколько пустующих должностей: библиотекарем, ночным сторожем, режиссёром массовых праздников. Тогда и появилось лито.
Пружинин и сам начал писать сначала стихи, а когда взаимоотношения с рифмой не задались, переключился на литературную критику. Ругать и всячески чихвостить местных литераторов он умел и никого не боялся. Тогда же его вдруг напечатали в крупном столичном журнале (единственный, впрочем, раз) и Палываныч сиял. Говорили, что он дружил с редактором того журнала, а Олег позже видел у Пружинина книгу про Сергея Есенина с автографом: "Паше от Станислава! Птице высокого полёта".
С момента своего прихода в лито Олег пытался понять, какие жизненные принципы и позиции у Палываныча, чем он живёт, чем интересуется, но тот всегда оставался загадкой. Или флюгером. На заседаниях объединения Пружинин то ругал власть, то вдруг бросался её защищать, если кто-то из воспитанников начинал поддакивать, мол, верно говорите, плохая власть.
С годами менялся и "репертуар" текстов, которые нравились ему. Олег, писавший "всю дорогу" короткие рассказы и настырно косящий в студенческие годы под Довлатова, то становился любимцем Палываныча, то попадал в опалу. Тот мог вдруг, ни с того ни с сего, во время обсуждения чьих-то текстов сказать:
- Олег, а ну-ка встань.
Парень покорно поднимался со стула.
- В тебе росту сколько?
- Метр семьдесят семь, - чеканно отвечал Олег.
- А у Довлатова сто девяносто... с лишним. Маловат ты пока, Олег.
К чему были эти внезапные переключения на него, парень так и не смог понять. Но подобное неровное отношение было у Палываныча ко всем, кто приходил в лито. Над Надей он порой откровенно измывался, пытаясь поймать её на незнании текстов зарубежных и отечественных писателей. Спроси он это у Олега - тот бы не ответил и на десятую часть вопросов, а Надя отвечала почти всегда, но стоило ей в чём-то проколоться, Палываныч коршуном пикировал на неверный ответ и принимался клевать жертву.
Иногда казалось, что Пружинин немного... того. То ли пьян, то ли не в себе. Но он не пил, это Олег точно знал, поскольку за все десять лет пребывания в лито, ни разу не видел Палываныча с рюмкой, а во время распития спиртного тот часто с пренебрежением бросал:
- Алкоголь туманит разум. Есенин никогда не писал пьяным.
- Так мы не пишем, - возражали ему, - просто расслабляемся.
- А вы и не напрягались, - отвечал он и величаво удалялся, оставляя парней и девчонок стоять в недоумении с пластиковыми стаканчиками.
Когда один из его воспитанников выбросился из окна, Палываныч пропал на пару недель. На звонки не отвечал, на работе взял отпуск за свой счёт. Потом появился как ни в чём не бывало. Судачили, мол, в запой уходил. Но Олег не верил. Скорее верилось в то, что Пружинин уходил в безалкогольную депрессию, глухую и чёрную. Ещё бы, один из твоих лучших поэтов, которого ты тянул из графоманского болота, шагает с третьего этажа и, казалось бы, не велика высота, но падает аккурат на расставленные под окном колышки с соседской рассадой. Не пишут о таком стихи. И прозу тоже. Года через четыре кто-то из парней сказал Олегу, что бедолага шагнул в окно вовсе не из-за несчастной любви, а потому, что Палываныч с глазу на глаз назвал того бездарным рифмоплётом. Так ли было на самом деле? Обижать Палываныч умел и делал это, как казалось Олегу, с нескрываемой садистской радостью. Больно жалил, чтобы не зажило потом. Клеймил. При этом на заседаниях лито постоянно рассуждал о высоком, духовном и призывал читать Новый завет.
Странный он был. Всё намешано. Олег порой замечал за собой, как сам повторяет действия и фразы Палываныча, словно стал его продолжением.
Когда началась война на Донбассе, совсем зелёные ребята из лито начали писать рассказы и повести, бравурные оды о том, как "хохлов" и "америкосов" прижмём к ногтю.
Олегу было противно читать весь этот псевдопатриотический бред, а вот Палываныч хвалил, смаковал каждое слово. "Америкосы" - звучало из его уст, - "хохлы".
Однажды он иронично сообщил:
- Я тут в "Одноклассниках" вчера общался с нашей общей знакомой. Скородод её фамилия сейчас. Живёт на Украине. Некоторые из вас, ребятишки, её помнят. Олег, ты должен помнить. Надя... Вы с ней зажимались под лестницей у нас лет пять, а то и десять назад. Олег тогда студентом был, это он сейчас важный человек, юрист, а тогда - сопляк. Под Довлатова косил. И эта вертихвостка с ним всё таскалась. Не писала ничего, только всем указывала. А сейчас в Киеве живёт. Фамилия по мужу Скородод. Нарожала укронацистов там, поди. Что за "скоро", что за "дод" не понятно. Я её спрашиваю: Наденька, а как ты относишься к событиям в Славянске?..".
- Пал Иваныч! - рявкнул Олег, - сколько в вас яда?
Пружинин словно этого и ждал:
- Много, милый мой. Думаешь, я не вижу, как ты вместо того, чтобы писать про войну, продолжаешь свои сопливые рассказики крапать. Закрываешься в скорлупу. Здоровенный лоб, а всё страдаешь по этой своей Наде.
- Да мы разбежались давно...
- А что ж ты оправдываешься?
- Да идите вы на!..
- И ты иди. Взял вещи и вышел отсюда! Понял? Пшел вон, мерзавец...
И вот он шёл по вечерним улицам. К чему был этот нелепый разговор? Так Палываныч нередко превращал беседы в откровенный обмен оскорблениями. Радовался от этого? И вся чушь про Киев, Донецк. Зачем это? Зачем это ему сейчас?
Да, с Надей было хорошо. Они любили, мечтали. А потом их пути разошлись. Девушка уехала, как теперь выяснилось, в Украину, а он остался. Два года прошло. К чему Палываныч вернулся к этой теме? Чтобы вечный студент Олег и годы спустя не забывал своего места? Но ведь сам неделей ранее радовался, когда рассказ Олега приняли в "Юность".
Нащупав в кармане мобильник, Олег машинально открыл список контактов, нашёл номер Нади. Она была записана под старой фамилией - Степанова. Набрал, приложил трубку к уху.
Изо рта вырвался пар, по асфальту стучало, под ногами хлюпало. Булькало и в трубке. Да не ответит она, в Украине российские сим-карты не действуют поди...
- Алло, - раздался знакомый голос, - Олег, это ты?
Парень немного помолчал, "эмоционально помолчал", потом сообщил:
- Привет тебе из России.
Вышло тупо, нелепо и карикатурно, но он ведь должен был хоть что-то сказать.
- Из России? - переспросила Надя, - ты там в порядке?
- Да, в полном. А у тебя как дела? Война, всё-таки.
- Олег, какая война? Ты о чём?
- Ну, на Донбассе.
Теперь молчала Надя. Трубка сочилась тишиной и недоумением.
- А я тут при чём? - наконец выдала она, - ты пьяный, что ли?
- Почему ты так решила?
- Два года не общались, и вдруг звонишь. Про какую-то войну начинаешь.
- Ты же в Киеве живёшь, - пробубнил на автомате Олег.
- Ты точно пьяный, - Надя хмыкнула, - Я в Твери уже год живу, - и зачем-то добавила, - с бывшим сюда переехали.
- А, ну раз в Твери... - Олег остановился посреди улицы, под моргающим фонарём, - Мне просто Палываныч сказал...
- Палываныч? Как он там? - оживилась Надя.
- Да как всегда... Учит всех, ядом плюётся. Растит будущих гениев. Он мне про тебя всякого наговорил, мол, ты в Украине живёшь... А там война.
Надя ничего не отвечала, тогда Олег продолжил заполняя неловкую паузу, делая ситуацию ещё более неловкой:
- У нас разница в два часовых пояса. Я тебя не разбудил?
- С кем разница? С Украиной?
- А, да... Ты же в Твери. Тогда это у меня на час позже.
И замолчал.
- Ты сам-то как? Чем занимаешься? - неуверенно спросила Надя.
- В администрации городской работаю пресс-секретарём. Тексты выступлений пишу, пресс-релизы... Ты у нас, в городе бываешь?
- Нет.
- А может я вдруг в Твери окажусь. Это такой город, куда все дороги ведут...
- Может, - тон Нади не стал холоднее, он просто утратил жизнь.
- Рад был тебя слышать.
- И я тебя. Правда.
- Это ведь Палываныч нас с тобой тогда рассорил. Ты же помнишь эту историю...
В трубке тишина. Олегу показалось, что из напружиненной немоты вдруг донёсся едва различимый всхлип. Но лишь показалось.
- Пока, Олег.
- Я приеду?
- Пока.
Трубка сделала своё дело. И Пружинин сделал.
Олег прокручивал этот разговор много раз. Вновь и вновь, пытаясь понять, где должен был сделать иной ход, что сказать, чтобы встретиться с Надей. А зачем? Следующей весной он встретил девушку по имени Вера, - чёртов символизм повсюду! - и полюбил её как никогда никого не любил, даже себя. Даже Надю. Ещё через пару лет Вера родила ему первенца, которого счастливые родители назвали Юрой, в честь Гагарина, хотя Вера изначально предлагала по имени своего дяди - Павлом, но Олег поморщился:
- Вот только Павлом не надо.
Ещё через год, когда Олег получил повышение, они переехали в столицу. Уже в шумной Москве закончил роман, который писал долгих десять лет. В тексте ничего от Довлатова. Всё пространно и водянисто, но именно таким автор видел своё дитя. Можно сказать, второго ребёнка. В романе Олег прописал своих друзей и подруг, фанерную фигурку колобка под лестницей ДК, взъерошенного руководителя лито. В книге он всё же доехал до Твери и встретился с Надей. У них даже на страницах романа в итоге ничего не получилось, но там он доехал. А книжный Палываныч, получивший фамилию Неустроев, так и не завершил сюжетную арку, потому что Олег не знал, чем закончить его историю.
В родном городе он побывал лишь однажды, приехав на могилы родных. Там же узнал, что Палываныч ездил на Донбасс, где был тяжело ранен и до сих пор не расстаётся с тростью, заново учась ходить.
Олег специально приехал в ДК, сказал очередному безликому охраннику: "Я к Палыванучу" и прошёл в здание.
Вот та лестница, под которой когда-то он чувствовал себя героем-любовником, вот тот коридор, по которому они с Надей шли знакомиться с лито. Стены перекрасили, на лестничных маршах сделали подъёмник для инвалидов, видимо, специально для Палываныча, но в остальном всё было по-старому.
Потянув на себя жалобно скрипящую дверь, заглянул в кабинет, где десять, да нет семнадцать лет назад встретился с Палыванычем впервые, откуда семь лет назад уходил, ловя спиной: "Пшёл вон, мерзавец".
Пружинин стоял возле письменного стола, раскладывая по стопкам какие-то книги. Сгорбленный, усохший.
- Я просил не беспокоить! - надтреснуто выкрикнул старик, - Закройте дверь с той стороны.
И Олег закрыл. Не о чем им было говорить. Уже не о чем.
2021 г.