После Гулиного письма Тамара совсем поникла.
Иван Иванович подошёл к Насте и спросил:
— А что Тома прижухла?
— Усталость может, ребёнок всё из неё забирает до сих пор. Может его в лес с вами, чтобы мать уже не сосал. А то что от Томочки останется?
"Кромка льда" 66 / 65 / 1
— Э-э-э, не в усталости дело, — вздохнул старик. — Тут другое что-то. Поникла она. Что-то ест её изнутри. Ты бы с дочкой по душам… Ну вот по-бабьи… Может влюбилась в кого, или обидели.
— Хорошо, — кивнула Настя, — спрошу.
Тамара перед матерью отнекивалась.
— Не влюбилась, не обидели, не болею. Что за допрос такой?
— Да вот Иван Иванович интересуется, душа у него за тебя болит, — ответила Настя.
— А у тебя не болит? — голос Тамары был ехидным.
— А у меня не болит, — Настя удивлённо посмотрела на дочь. — А отчего ему болеть за тебя, если всё хорошо. Жан растёт богатырём, никто не болен. То старик себе от слабоумия надумал.
— От слабоумия, — удивилась Тамара. — Да, кажется, он умнее всех нас вместе взятых.
— Ну не скажи, — заспорила мать. — Старый он уже. Выдумки свои говорит. То, что он на ноги встал и в родах тебе помогал, не значит, что здоров. Это какой-то зажим у него. Как бы худо не было.
Тамара воскликнула:
— Типун тебе на язык, тьфу… Мы без деда тут пропадём. Он ещё нас всех переживёт.
Настя ничего не сказала, вышла из комнаты.
— Ну что, поговорила? — налетел на неё в коридоре Иван Иванович.
Настя аж подпрыгнула от неожиданности.
— Поговорила, хорошо всё с ней. Работать ей надо, чтобы грусть унять. Чай не белоручка, чтобы на шее сидеть, — пробормотала Настя.
— Чай не на твоей шее сидит, — возмутился дед. — Ты не забывайся, Настя!
После этого разговора отношения Ивана и Насти ухудшились.
Видя злость старика к себе, Настя пришла просить прощения.
Обнялись.
К Тамаре на разговор он пошёл сам.
Она не стала ничего скрывать. Протянула письмо.
Иван Иванович читал и присвистывал. А потом произнёс:
— Гля, какая… Судейщица… И поёт, и судит… Ты, Тамара , выброси из головы. Мы вот там когда все будем, — Иван Иванович показал на потолок пальцем, — там ответим. А если и быть судьями нам сейчас, то и Гуля не без греха. При живом может муже цалуется с чужим. Ну и что, что он вдовец, она ведь не вдова. Хоронить — не хоронила… Значит грешит, а сама других судит. Вот пусть только вернётся. Я ей задам…
Тамара удивилась такой реакции деда.
Уставилась на него.
— Да это я так, бурчу про себя. Ты, Тамара, выбей эту чепуху из головы. Главное сейчас — быть хорошим человеком. А у моего правнука не может быть плохой матери! Мой внук не мог выбрать себе плохую жену. Сожги к чертям это послание, чтобы вши дома не завелись.
Так убедительно, так успокаивающе говорил Иван Иванович, что Тамара даже улыбнулась. Впервые за последние несколько дней.
После войны поселению дали название, и из райцентра туда потянулись семьи. Лесная артель официально была переименована в лесодобывающее и лесоперерабатывающее предприятие.
На его базе открыли производство деревянной посуды. Руководителем там временно поставили Ивана Ивановича.
Он взял себе в ученики почти всех детей поселенцев и Настиных ребятишек.
И дети, и взрослые с радостью осваивали новую профессию.
Тамара пошла туда работать уборщицей.
После окончания рабочего дня большой метлой убирала дощатый пол.
Ей нравилось.
Запах деревянной стружки, хвои, обожжённого дерева уносили её куда-то далеко.
В своих мыслях она держала за руку Сашку-Жана, улыбалась ему, целовала.
Истосковалось её сердце по любимому. Не было покоя этому огненному шару в груди.
Оно временами выжигало Тамару изнутри до такого состояния, что казалось вот-вот наступит смерть. Так тоскливо было на сердце. Любовь губила её как будто.
Иван Иванович стал частым слушателем её историй о самочувствии.
Жалел.
Когда уходил в лес, обнимал вековые деревья и говорил:
— Вы, могучие великаны, вам виднее свысока, где нынче мой внук Сашка. Вы ему вершинами своими поклонитесь. Дайте знать, что любовь его ждёт неземная. Что дед никак помереть не может спокойно, что отец хиреет от тоски.
Может наш Сашка думать о нас забыл. Так вы его хлестаните ветром посильнее, пусть в нашу сторону поглядит, да вспомнит про родичей. Вы, могучие великаны, не стесняйтесь сделать ему больно. Боль заставляет думать об истоках!
То ли оттого, что Тамара так сильно любила своего Жана, то ли оттого, что дед обращался к могучим деревьям, Сашка вернулся-таки к истокам.
Июньским днём 1948 года он вышел из машины в райцентре.
Прошёлся по центральной улице. Удивился, как всё изменилось с момента его последнего приезда.
Решил вспомнить дедовские тропы, махнул через тайгу.
В самую глубь не полез, побоялся, что заблудится.
Шёл и не знал, что ждёт его впереди.
— Жив ли дед? — говорил он вслух. — Добралась ли до него моя Томочка? А отец как?
Сердце выскакивало из груди. Жану казалось, что оно сейчас выпрыгнет и покатится впереди него, показывая дорогу.
Когда перед его глазами развернулось поселение, он даже отпрянул назад.
— Во дела! — прошептал он. — Когда дед о землянках писал, я и представить не мог, что всё так будет.
— Это ж к кому такой бравый молодец вернулся? — кокетливо произнесла девушка, пристроившаяся рядом с Жаном.
Он не ответил. Улыбнулся.
— У нас таких не держат. Неужто заблудился, солдатик?
— Не заблудился, — ответил Жан. — К своим пришёл. К Горшуновым.
— Ой, божечки, — воскликнула девица, — так тебя похоронили давно. Настька говорит, что все уже с войны вернулись и тебя ждать ни к чему.
— Настька? — удивился Жан. — Нет у на таких.
Девица засмеялась. Махнула рукой и сказав: «Шутник ты, солдат», юркнула за высокий забор.
— Неужто дед женился? — сказал вслух Жан и ускорил шаг.
Иван Иванович ремонтировал сарай. Оторвал сгнившую доску, примерял новую.
Жан подошёл неслышно, тронул его за плечо и как заорёт:
—Дед! Жив! Жив мой родненький!
Старик, не успев оглянуться, присел на корточки, задрожал.
— Ну ты и сучoнок, — прошептал дед. — Решил меня прямо тут похоронить.
А потом резко подскочил, расставил свои крепкие руки и сжал внука в своих объятиях.
— Чего мы тут лобызаемся с тобою по-бабьи? Беги скорей в дом. Сберёг я твою Тамару, сына твоего сберёг. Жаль, отца дома нет. В тайге он. На неделю ушёл.
Жан освободился от объятий деда и рванул в дом.
Ворвался так, что чуть дверь не слетела с петель.
Тамара сидела в кресле, вышивала.
Была суббота. На работу идти не требовалось.
Рядом с ней за столом пыхтел над книгой с большими буквами её пятилетний сын.
— Ма-ма, Ро-ма…
— Вот вернётся отец, а ты уже и читать умеешь.
В это время Жан и ворвался в дом.
Тома только оглянуться успела, а он был уже рядом.
Рухнул на колени, схватил её руки, стал целовать.
Мальчик испугался и закричал:
— Дед, дед! На мамку мою напали!
Он выскочил на улицу и заголосил там:
— Дед, дед! Помоги!
Иван Иванович поднял мальчика на руки, подбросил его вверх, поймал с трудом.
Чувствовал, что слабеет с каждым днём.
— То отец твой напал на неё. Пусть поборются маленько, пока дома никого нет.
Маленький Жан смотрел на деда с удивлением.
— А баба Настя сказала, что нет папки у меня, что все с войны уже пришли. А мой не придёт.
— Тьфу ты, — выругался Иван Иванович. — Ну Настька, ну змея…
***
Тома, кажется, забыла все слова.
А Жан не скупился.
— Родная моя, жива! Золото моё драгоценное, любовь моя несравненная! Звезда моя яркая… Томочка… Нежная моя девочка, родная…
Он рыдал, целуя её руки.
Тома склонила голову, уткнулась носом в его макушку.
А потом пришло время поцелуев.
Жан поднял Тамару, она обвила его шею руками.
— Показывай, где наша с тобой комната, — прошептал Жан.
Тамара ответила:
— Ты что, дома дед.
— Он на улице подождёт, не боись… Дед — свой человек.
Продолжение тут
