В мультфильме Натальи Чернышёвой “Le Retour. Возвращение” автобус, фыркнув дымом, высаживает взрослую городскую девочку на дальней остановке. Девочка шагает туда, где виднеется дом с садом. Закон перспективы работает наоборот: при приближении домик уменьшается, и, когда девочка на месте, он ей уже по колено. Под ноги падают красные яблоки.
Что это желтеет в траве? Бабушкина шляпа! Бабушка поднимает голову, бежит навстречу и обнимает внучку за ногу - выше не дотянуться. Внучка вдыхает аромат бабушкиного супа и стремительно уменьшается в размерах. И вот уже на коленях у бабушки сидит крошечная внучка в жёлтой панамке, и обе блаженно улыбаются.
Машу, как ту девочку, давно тянуло вернуться в Курск. Но не пускал страх: вдруг она не узнает Курска? Или, что ещё хуже, ничего не почувствует при узнавании? Ведь острота восприятия со временем притупляется: помните, как в детстве первые весенние огурцы и камешки в лужах вызывали восторг, а теперь и камешки не так мокро сияют, и огурцы - вода водой.
А что, если дома 105 по Радищева вообще больше нет? Но гугл-карты услужливо подсунули картинку: первый этаж уже нежилой, занят магазинами и кафешками. Маша сперва расстроилась: осквернили. Потом обрадовалась: можно войти. И Маша решилась. Дальше - ей слово.
Любая, самая заурядная жизнь - если жизнь вообще бывает заурядной - достойна книги. И собственную жизнь, и жизни предков я читаю запоем, а потом, как свойственно книжным фанатам, хожу по описанным в книге местам.
Наконец, мы едем в Курск. Втроём: с племянницей и внучкой. На один световой день, туда-обратно, с ночёвкой в поезде. Вполне достаточно, чтобы навестить знаковые места.
Как в детстве, Курск начинается рано утром. Родное красное здание вокзала. Отсюда трамвай, весело гремя и трясясь, вёз нас с папой на площадь Перекальского. Трамваев не видно, мы прыгаем в автобус.
- Трамваев больше нет? - спрашиваю у пассажиров.
- Есть, просто остановка подальше, - отвечают. - Вы, наверное, давно не были в Курске?
- С 1995-го, - говорю.
И ужасаюсь: прошла вечность. Мои девочки недоверчиво улыбаются: это ещё до их рождения, каменный век. Я мамонт.
Мы на Перекальского. Осматриваюсь. Всё на месте! Вот магазин “Океан” с живой рыбой, он теперь в камуфляже “Пятёрочки”, но тот же старый знакомый. Вон - нарядный мединститут в зелени сквера. Вот булочная, куда Фрося отправляла меня за серым хлебом. Теперь рядом скульптура: влюблённый с букетом летит на свидание. Это я лечу на встречу с детством.
Ныряем на Павлова. Та же тень, запах прели, дряхлые деревянные стены и ставни. Поворот влево. Отсюда я всегда срывалась на бег и стучала в окно, чтобы уловить в глубине движение, увидеть дрожь вышитой ришелье занавески и за ней любимое лицо с лёгкой улыбкой.
Вместо Володиной комнаты теперь пивбар. Он ещё закрыт, но мы вернёмся. Фросино окно на месте, за ним пустота: “Сдаётся в аренду”. А на подоконнике - что? не верю своим глазам! - синеют фиалки. Фросины любимые. Детство подаёт сигнал: явка свободна.
Двор, как и я, изменился, но вполне узнаваем. По-прежнему сохнет на верёвках бельё, что-то цветёт на клумбах. Американский клён меня перещеголял: его юная поросль заняла полдвора. Но пропал стол, где мы резались в карты, рисовали бумажных кукол и вели песенники с иллюстрациями из модных журналов.
У вас же тоже такие были? Одну страничку положено было загнуть снизу, а сгиб подписать: “Секрет! Смотреть нельзя!”. Непослушный читатель натыкался на изображение поросёнка и отповедь:
“Ну какая ж ты свинья!
Ведь сказано - смотреть нельзя!”
Сегодня в партере двора нет публики. Не потому ли, что на сцене больше не кипит жизнь? Да, окна выглядят нежилыми, двери в подъездах металлические. Весь дом поглотили офисы, думаю я. Но в этот самый момент дверь открывается и выпускает женщину с собачкой.
- Тёть Маш, - оживляется племяшка, - смотри: тут люди живут!
- Здравствуйте! - окликаю женщину. - Скажите, пожалуйста, остался тут кто-то из старых жильцов?
Та оборачивается и вглядывается в меня:
- А кто вам нужен?
- Понимаете, я сюда в детстве приезжала каждое лето к бабушке…
- Маша?!
- А вы…а ты…
- Лена.
Ленка из второго подъезда, которая пугала нас злой старухой, главная кошатница двора. Я не вижу в её лице черты подружки из детства, но ухо улавливает знакомые переливы курского говорка.
У моих девочек округляются глаза. Внучка восхищённо выдыхает:
- Ба-а! Это прям трогательно! Я думала, так только в кино бывает!
А я ведь и взяла их с собой, предвидя и предвкушая что-то подобное. Хотела показать, что жизнь изобретательней сериала.
- Лен, выходит, не весь дом занят офисами?
- Нет, мы тут живём! Собак выгуливаем, кофе пьём утром у клумбы!
Ага, значит, есть и сцена, и зрители.
Шагаем во Фросин подъезд. Двери в квартиры исчезли под слоем штукатурки, на обновлённых ступеньках ни трещинки. Я вслушиваюсь и втягиваю носом воздух. Всё стерильно. Тишина вытеснила звуки радио и обрывки разговоров. Растаяли ароматы еды и подвала.
Лена рассказывает об общих подругах:
- Всех наших девочек вижу, только вчера сидели вместе на Ирочкином юбилее. И Таня была.
- А Аня тут живёт?
- Анька - нет, давно переехала. Я её тоже недавно видела: её сарай грабанули, я ей звоню: Анька, к тебе в сарай влезли, приезжай! - вот и повидались.
- Так сараи ещё целы? - радуюсь я.
- А как же! Сараи - наши! Мы сараи не отдадим!
- А подвалы?
- И подвалы! Мы за своё стоим!
Череда кирпичных сараев по-прежнему тянется вдоль двора. Белую краску давно не обновляли, местами сквозь неё сереет цемент и проступают водяные знаки граффити. Между стеной и асфальтом весело пробиваются кусты и трава, ветхие двери выцвели, но на них замки.
- Свой-то сарай помнишь? Узнаёшь? Нет? Как же так! Да вот твой сарай!
“Мой”. Как я могла забыть его, источник чудес и сокровищ? Это оттуда происходили коробки для моей гусеничной фермы. Я тогда бестрепетно выкинула из них Володины камни, считая никчёмным занятием собирать холодную неживую материю.
Сегодня разорение чужой коллекции, даже когда сам хозяин к ней охладел, кажется мне сродни разорению гнезда - как разорили Фросино, превратив его в площадь для сдачи в аренду. Впрочем, не ожидала же я, что Фросино гнездо так и будет десятилетиями меня ждать как музей-заповедник? И разве можно хранить всё на свете? Разве можно превратить планету сплошь в музеи, архивы и кладбища?
Кстати, и собирание камней недавно повернулось ко мне иным боком, тёплым и гуманитарным. На занятии в английском клубе мы обсуждали тему коллекционирования, и девочка Д. сказала, что собирает камни.
- Увлекаешься геологией? - уточнила я.
- Нет, беру камешек из каждой своей поездки, чтобы запомнить, что там со мной произошло.
- Как ты их не путаешь?
- Подписываю, - ответила Д.
Может, вам знаком этот тренд, но я впервые услышала о столь оригинальном способе вести дневник. Здорово, правда?
Этот день до краёв наполнен приятностями: мы обходим Полянку, смотрим на кукольный театр, который раньше был папиной школой, гуляем по Пионерскому парку с облупившимися гипсовыми пионерками, толкаемся на базаре, где уже не пахнет лошадьми, сидим в гостях у Тани.
Необъятный Курск моего детства неожиданно оказывается крохотным. Я счастлива, что он выстоял: дом цел и обитаем, с фиалками на окне, двор непроходной, добро хранится под замком в подвалах и сараях, а жильцы по утрам пьют кофе у клумбы.
Детство моё живо.
Начало наших историй можно прочитать тут.
Подписывайтесь, чтобы не пропустить продолжения.
