Начало здесь
– Можно я тоже попробую, а то вдруг он действует так только на Вас?– спросил Световский. Алексей Михайлович предложил ему лечь на кушетку и стал смачивать салфетки электролитом. Сам он, видимо, когда испытывал прибор, не ложился, а сидел, но Всеволод Григорьевич не стал отказываться от предложения и лёг. Врач подложил ему под шею и затылок валик, потом пристроил шляпу. Пластины пришлись на лоб и темя. Щёлкнул выключатель, первую секунду Световский слышал гудение прибора, хотел отметить, что оно ровное и не вызывает беспокойства – и не успел. Кабинет, Алексей Михайлович, прибор – всё исчезло. Он сидел за столом в своём родном доме, и перед ним лежал учебник. За окном чирикали птицы, пахло жасмином. Он знал, что экзамен завтра, но не чувствовал волнения, как бывало перед экзаменами по другим предметам, потому что был неплохо подготовлен. Прикладная математика была его любимым предметом, он не пропустил ни одной лекции, собственные конспекты знал почти наизусть, оставалось только дочитать учебник, чтобы ответы на вопросы билетов, а главное – на дополнительные, были чёткими. Сева читал быстро, и материал укладывался в его голове логично, а Всеволод Григорьевич испытывал странное удивление оттого, что всё это он знает, много лет работает с этой информацией, но воспринимает текст учебника как нечто новое и незнакомое. Он подумал, что никогда больше не перечитывал этот учебник и просто забыл, какими именно словами, в каком порядке и объёме было там изложено всё то, что он потом читал многократно в других книгах и статьях и анализировал в собственных работах. Сева услышал, как на кухне что-то упало, а Всеволод Григорьевич вспомнил, как мама сокрушалась, что отбила кусочек эмали от своей любимой кастрюли, а достать такую же было проблемой. И тут вместе со звуками и запахами к Всеволоду Григорьевичу вернулось ещё одно ощущение: смесь печали, досады и растерянности оттого, что он постоянно думал о девушке, которая не обращала на него никакого внимания. В свои пятьдесят с гаком он совершенно не помнил этого ощущения – её постоянного присутствия во всём, что он делал. Вот между строк на долю мгновения появился её образ таким, каким он его видел, сидя сзади и сбоку в аудитории. Волосы завязаны в хвостик, а на шее – выбившиеся завитки. Вот она чуть повернулась в его сторону, и стала видна линия её щеки, высокая, почти восточная скула, длиннущие ресницы… снова отвернулась, пишет… Это был всего лишь проблеск, даже не мысль, не воспоминание, а так, – толчок, биение сердца. Сева, однако, продолжал читать, зная о том, что видения её, идущей мимо него по коридору или болтающей с подружками в буфете – будут постоянно появляться перед его внутренним взором. Взрослый Всеволод Григорьевич мысленно усмехнулся: надо же, какое значение молодые придают вещам, которые в нашем возрасте кажутся такой ерундой! – и продолжал читать, находя свой студенческий учебник всё более полезным в свете своих нынешних размышлений. И вдруг его сознание окончательно раздвоилось. Сева-студент, понимая, что его мысли убегают от того, что он читает, начал про себя проговаривать слова, по которым скользили его глаза, но это не помогало. Зато Всеволод Григорьевич вникал в смысл того, что он читал, почти не следя за тем, на что отвлёкся в молодости. А отвлекло его воспоминание о недавнем случае, когда он «подержал» автобус для той самой девушки, и она успела добежать и запрыгнуть в него. Это был единственный раз, когда она вообще осознала, что он существует, да ещё и обдала его благодарной улыбкой. Сева подсадил её, вскочил в захлопывающиеся двери сам и, пока возился, пробивая билетик, старался наскоро придумать, что сказать ей по этому случаю такого, чтобы потом можно было продолжить разговор… Но когда повернулся к ней, то увидел, что она встретила другую девушку из своей группы и уже болтает с ней о чём-то. И он так ничего и не сказал. Зато теперь, читая учебник глазами и губами, он мыслями был в том автобусе и воображал, как всё-таки заговаривает с ней, а потом едет провожать её до дома. А в это время взрослый Всеволод Григорьевич внутренне холодел от того, что всю свою жизнь в науке бился, стараясь подтвердить или опровергнуть вот этот самый абзац из учебника, который много лет назад прошёл мимо его сознания. Он вспомнил, как его научный руководитель смотрел на него испытующе, не зная, верить ли тому, что его талантливый, многообещающий дипломник (а потом аспирант) – хочет подвергнуть сомнению общеизвестную вещь? И потом, очевидно, решив, что талант как раз и выражается в неординарности подхода, помогал ему разрабатывать математические методы для этого исследования, а эти методы потом с успехом применялись в смежных и не очень смежных областях, и они, разработчики, писали статьи, потом книги, получали учёные степени и звания – только оттого, что студент когда-то невнимательно прочитал учебник и усвоил азбучную истину под несусветным углом зрения…
Таймер щёлкнул, и Всеволод Григорьевич, пытавшийся перечитать злополучный абзац, хотя глаза Севы уже бегали по строчкам ниже, – оказался лежащим на кушетке с валиком под шеей и старой шляпой с электродами на голове. Первой его мыслью было, что этот учебник наверняка есть в библиотеке, хотя по нему уже не учатся, а второй – что писать надо не один, а два обзора, по двум смежным темам, тогда всё как раз уляжется! Он не сразу включился в происходящее здесь и сейчас, поэтому смотрел на Алексея Михайловича молча, но тот понимал, что с ним происходит, и тоже молчал. Наконец Всеволод Григорьевич вспомнил, что хотел сказать ещё до своего путешествия в прошлое.
– Вот, видите? Вы тоже не отправлялись ни на Домбай, ни в какие другие места в прошлом. Этот прибор избирательно активизирует память, так что его наладка и модификация – сугубо ваше, медицинское, дело. Думаю, разные участки памяти будут открываться в зависимости от того, как именно вы наденете эту шляпу: прямо или набекрень. А путешествовать во времени физически невозможно.
Световский видел, что Алексей Михайлович расстроен, даже покусывает губу.
– Н-да, а я-то, когда прибор включал, гадал, как вы исчезнете: мгновенно или по частям, и как шляпа опять на Вас наденется, когда Вы вернётесь! Она-то должна была тут остаться и свалиться на кушетку…
Всеволоду Григорьевичу стало ясно, что за те две минуты, что врач просидел с ним рядом, пока он делал открытия в своём прошлом, он уже сам всё понял и обдумал. Но Световскому хотелось дополнить его понимание, поделиться тем, что сам он думал:
– Время как четвёртое измерение, как мы привыкли его себе представлять, не существует. То, что прошло, – исчезло, совсем, а то, что ещё не наступило – пока не существует, нигде. Есть только наша память и способность предвидеть. А секунды, часы и тысячелетия – условность, инструмент, созданный нашим сознанием для удобства сортировки того, что мы помним, и того, что мы предвидим.
– Значит, вся фантастическая литература про путешествия во времени вовсе не научная? Жаль, многие книги теперь будут читаться совсем иначе, – Алексей Михайлович психологически расставался со своим нечаянным изобретением, которое больше суток казалось ему реальным и способным изменить мир. Всеволод Григорьевич перевёл его мысли в более реалистическое русло:
– Ваш прибор наверняка сделает революцию в науке о высшей нервной деятельности. Я бы на вашем месте как можно скорее связался с кем-нибудь, кто занимается изучением памяти. Если им удастся воспроизвести ваши результаты – это будет открытие почище машины времени.
Световский подошёл к главному корпусу. Отдыхающие как раз выходили из кинозала, обсуждая картину и свои планы на завтра. Его жена тоже вышла, и, попрощавшись со своими приятельницами, направилась к нему.
– Фильм был очень хороший, жаль, что ты не смог посмотреть. Как твоя голова? Надо было выпить обезболивающее, просто свежим воздухом в нашем возрасте ничего не вылечишь.
– Мне подвернулась возможность получить процедуру «электросон», – ответил Всеволод Григорьевич, улыбаясь. – Так что я даже и забыл, что она у меня болела. Зато вспомнил кое-что другое. Пойдем, прогуляемся перед сном, и я тебе расскажу, что мы, становясь взрослыми и старыми, начинаем считать ерундой самые важные в жизни вещи!