Я встретил ее на закате жаркого июльского дня.
Она стояла одна, на остановке, затапливаемой патокой летнего вечера, похожая на дуновение холодного ветерка майских сумерек. Пряная и сладкая. Теплый ветер играл с ее буйными черными, воронова крыла, волосами, трепал короткую юбочку, и казалось, что она – это застывший огонек, лепесток закатного багряница и ночи, сорванный солнечным ветром и принесенный на землю.
Обычно я боюсь и стесняюсь девушек, но она… Она была чем-то иным. Весь облик ее обжигал все мое существо, сворачивался томительным жаром, заставляя кровь бежать быстрее, а сердце биться чаще. В ней было что-то... Колдовское. Что-то сродни тонкой, невидимой паутинке, обвившей меня так, что я даже забыл как дышать. Мелькнула шальная мысль о том, что она чего-то ждала. Ждала от меня. Она хотела, чтобы я что-то сделал, и я лишь послушно исполнял ее волю. Мне было немного страшно. Страшно от этой темной, огненной красоты, которая лишила меня всякой возможности соображать. Страшно от того, что я ощущал в ней какую-то непонятную веселость, игривость при абсолютном спокойствии облика. Страшно от того, что водоворот эмоций и жгучих желаний захлестнул меня с головой. И я не хотел этому сопротивляться. Наверное, поэтому я и не отвел взгляда, когда она повернулась ко мне. И улыбнулась. Зыбко, как сирена, которая завлекает моряка навстречу гибели. И соблазнительно, как спелый плод, который так и искушает отведать его.
Сходя с ума от переполняющих меня чувств, я подошел к ней. Заговорил. Первый. Я ожидал насмешливого, но вежливого отказа – я не верил, что такая девушка могла заинтересоваться мною. Но по взгляду ее удивительно глубоких изумрудных – ярких, насыщенно зеленых! – глаз, я прочитал то, во что боялся и не смел поверить. Она ждала меня.
В ней было что-то необычное. Что-то, что отличало её от других девушек. Хотя и выглядела она типичной москвичкой. Разве что необычно зленые глаза и блестящие волосы, чёрные, как вороново крыло, в которых чудился винно-рубиновый отлив. Тонкое, нежное, правильно очерченное выразительное лицо, врезающееся в память точно жертвенный кинжал в сердце. Сама, гибкая, тоненькая, с аккуратными, соблазнительными формами, будто вышедшими испод резца талантливого влюблённого скульптора. Глубокий вырез белой облегающей блузки открывал взгляду пару упругих полушарий, между которыми поблескивал серебристый кулон на тонкой цепочке. Ее взгляд ласкал, манил. Голос, сладкий, но без приторности, нежный и сильный, в котором ощущалась изысканная, вызывающая томление мелодия, обволакивал сладкими чарами, обещавшими счастье...
Я не думал, что я вновь смогу ощутить влечение к женщине. Пол года назад от меня ушла возлюбленная. Кира давно говорила мне, что со мной что-то не так, что я как будто бы витаю где-то в иных мирах, среди образов и идей. Что я сам как бесплотный дух, блуждающий в пространствах между мирами, наподобие тех, о которых я писал. А ей нужен мужчина из плоти и крови. Стоит отдать ей должное, конечно, она терпела долго. И наш роман, начавшийся как сказка, закончился суровой прозой жизни. Моим стыдом и болью, её слезами и металлом в голосе. Она была права, уйдя от меня. Что я мог ей дать, кроме своей души, книг и рассказов, как я мог послужить ей опорой? Но это нисколько не утоляло той боли, что, казалось, навечно поселилась там, откуда, с её уходом, был вырван кусок живой плоти. Рана, которая, как мне тогда казалось, не заживёт никогда. Её уход выбил меня из колеи. От бутылки и петли меня спасло только творчество. Я с головой погрузился в миры, полные колдовства, ведьм и охотников на них, в миры духов, демонов, древних народов и тайных знаний. Рельность переплеталась с причудливой вязью образов, порождённых воображением. И если бы не мой друг, Пашка, я бы, пожалуй, прописался в Кащенко. Надолго. А то и навсегда. Пашка без устали тормошил меня, таскал по выставкам, клубам, барам, по театрам и вечеринкам. Несколько раз брал на страйкбол. А потом предложил поработать у него. Работа была не пыльная, творческая. Кое-что надо было делать и руками. И я постепенно вернул себе вкус к жизни. Но, вот, к женщинам подходить зарёкся. Слишком хорошо я помнил ту боль, как будто от тебя на живую оторвали кусок, и от этой сводящей с ума смеси злости, обиды, стыда, горечи, хотелось просто выйти в окно. Я бы не пережил это ещё раз. И что только на меня нашло?! Тогда, ведь, я тоже думал, что встретил ту, единственную. Почти как сейчас... Но сейчас, я просто знал, что должен подойти, должен заговорить. А заговорив, понял, что, как бы банально и пошло это ни звучало, я утонул в изумрудных омутах её глаз. И совершенно не хотел выплыть.
Роман с прекрасной незнакомкой начался бурно. Её звали Мила. Она была студенткой Суриковского, училась последний год. Мила была начитанной, эрудированной, приятной собеседницей, что было несколько неожиданно при такой модельной внешности и явном скрупулезном уходе за собой. С ней было интересно обсуждать книги и фильмы. Ей нравилась психология и философия, и она даже цитировала наизусть пассажи из Платона, Аристотеля, Августина, Боэция. Она с состраданием рассказывала историю Абеляра. С выражением цитировала песни из Божественной Комедии Данте. С какой-то снисходительной иронией говорила о работах Триера и Бергмана. При этом, в её словах не было насмешки: так старшая сестра одновременно подтрунивает над корявыми рисунками младшего брата, но и, одновременно, поощряет его развиваться, думать и совершенствовать навык. Когда она узнала, что я пишу, она почти потребовала показать ей мои работы. Я это сделал, не без трепета. И, к моему счастью, она влюбилась в моё творчество без памяти. Особенно ей запала в душу моя повесть о демоне, попавшем в мир людей, и пытающемся научиться жить как люди. Она живо включилась в работу. Помогала с построением сюжета. А как тонко она чувствовала всю противоречивость природы того, кто был обречен творить зло, но всячески стремился вырваться из порочного круга, в который он заключён! Я даже настоял, чтобы её имя так же было на обложке книги, хотя, она и противилась этому. Как же мило она краснела…
Но больше всего меня поражали ее познания в эзотерике и средневековой демонологии. Она назубок знала иерархии Ангелов и демонов. Казалось, наизусть помнила гримуары мистиков и знала сложные ритуалы призывов.
Признаться, я немного побаивался ее. Особенно после нашей совместной работы о демоне. Я даже всерьёз начал считать её ведьмой. Знать бы мне тогда, насколько я ошибся! И как потом с этим жить…
А она как будто читала мои мысли. Тогда, она улыбалась. Гладила меня по щеке. Целовала, жарко приникая своими алыми, сладкими губами к моим губам, и жгуче шептала "глупый, какой же ты глупый! Зачем ты боишься меня?". А я тонул в ночном море сладкого запаха ее волос. В изумрудном огне ее взгляда...
"Ты – моя надежда, моя жизнь"... Ее голос обволакивал, проникал в самую душу. Пеленал последние сомнение и слабый скептический голосок: "все слишком чудесно, чтобы быть правдой"...
Каждая наша ночь была бурной. Я не помнил себя, я тонул в водовороте бешеного восторга и горячего наслаждения. Ее совершенное тело откликалось на малейшее прикосновение, на любое движение. Мы были как одно целое, и именно тогда, я чувствовал, как в ней, в таинстве соединения, просыпается что-то огненное, что-то, что напоминало о безумных оргиях менад в сумеречных рощах в дрожащем свете факелов. Об экстатическом, чудовищном восторге, в котором мешается кровь и вино, стоны наслаждения и крики боли. Что-то, что ассоциировалось с огромными кострами, что разрывали мглу первобытной ночи, сплетаясь с ней протяжным шаманским пением под ритмичные удары в разукрашенный бубен и диким, безудержным танцем, проникающим в глубинные пласты мироздания и пробуждающим древние, вечные, страшные силы. Каждая наша близость напоминала ритуал, старый, как сама Вселенная. Глубокий, как бездна, над которой распростёрто многоцветное полотно нашего мира. Я чувствовал, будто меня засасывает огненный вихрь, пламя и ночь, обжигая и лаская. Я забывал себя. Забывал о теле. Был только бесконечный полет и восторг. И большего мне было не надо. И она… Жадно приникала ко мне, осыпала горячими горстями поцелуев, покусывая, игриво царапая. Каждое движение её тела, каждая экстатическая судорога напоминала оргиастический танец. Дикая, как сама природа. Бешено нежная, как море. Настойчиво ласкающая, как ветер. Ненасытная, как пламя. Пламя, которому всегда будет мало, которое всегда будет голодно. Меня это одновременно, и приводило в ужас, и завораживало. Повергало в отчаяние, и захлёстывало бешеным восторгом одержимого. Мою душу резало бритвой чувства вины, будто я совершаю великий грех, и, одновременно, наполняло блаженством единения, будто бы мы были одним целым. Как в тех легендах, об андрогинах — могучих существах и женской и мужской природы, — расколотых на половинки, отчаянно ищущие друг друга, томимые тоской и одиночеством. И, как будто, я свою половинку нашёл.
После таких танцев, их финальных судорог, я опускался на сбитые простыни без сил. Выпитый досуха, опустошенный. Тогда, Мила ласковой кошкой приникала ко мне, разгоряченная и желанная, с гладкой, белой кожей, будто бы сияющей в лунном свете, касалась своими губами моих, в нежном, бережном и страстном поцелуе. Она казалась всё ещё голодной. Казалось, что она сдерживает этот страстный, дикий голод, ради меня. Будто боится сделать мне больно, боится, что её голод разорвёт меня на части. Этот её голод манил и пугал. Я знал, что даже моя жизнь не сможет утолить его. Но мне было всё равно. А ей – нет. Я засыпал, прильнув к её упругой груди, украшенной тёмными точками сосков, чувствовал её изящные пальцы в моих волосах, нежное прикосновение тёплых губ к моему лбу, чувствовал, как меня наполняет блаженство, вместе с ощущением полноты, целостности и неги.
Это произошло на излете лета...
Случилось так, что я взял кредит у кое-каких серьёзных людей, и не смог его вернуть вовремя. Зачем я это сделал? Я не хотел терять Милу так же, как когда-то потерял Киру. Я думал, всё будет очень просто. Я получу деньги, это даст старт нашей семейной жизни, а в скорости я получу гонорар за книгу, а ещё и впечатляющие комиссионные за её экранизацию — контракт с киностудией был уже подписан. Но что-то пошло не так. Где-то, что-то я не учёл, не увидел, не досмотрел. Или же условия контракта были составлены так, чтобы подцепить меня на крючок, я не знаю. Я надеялся быстро всё уладить. Надеялся, что мне удастся договориться с моими «благодетелями», что меня на время оставят в покое, и я смогу закрыть все долги.
Но в покое меня не оставили. Мой кредитор был неумолим. Я помню, я поделился своими тревогами и переживаниями с Пашкой. Пашка внимательно выслушал, живо откликнулся, обещал помочь. Но, видимо, так и не смог ничего сделать. Ну, или же не успел.
Впрочем, это было уже всё равно. В тот момент, моя прежняя жизнь закончилась. И не по той причине, о какой можно было бы подумать. И, я до сих пор не знаю, радоваться ли мне, или проклинать судьбу, что сыграла со мной в такую чудовищную игру. Но…в сущности, на что мне жаловаться? Имеет ли это хоть какое-то значение теперь?
Я помню свой ужас. Помню, как я дрожал, стоя на коленях, на палой листве среди кряжистых деревьев, и умолял выслушать меня. Я лепетал о том, что могу вернуть долг, все было готово, но нужно было подождать еще неделю. Но мой кредитор ждать не хотел. Его тоже можно понять. Выгоревшая душа, иссечённая постоянной борьбой за место под солнцем, за самую свою жизнь в бесконечных гонках на выживание и смертельных схватках, была глуха к мольбам. В мире, откуда пришёл мой «добродетель» не верили словам. Слово ничего не значило, потому что слово тоже было оружием. Оружием коварным, которое могло ударить исподтишка, которое могло стать медленным ядом, затаившимся скорпионом, который нанесёт смертельный болезненный удар в тот момент, когда его совсем не ждёшь. Поэтому единственное, что могло спасти и помочь добиться всех своих целей быстро и эффективно — это умение жёстко и жестоко отвечать на любое поползновение в твою сторону. А, может, моему кредитору просто захотелось покуражиться над нами. Посмаковать свою власть. Насладиться тем, что он может распоряжаться жизнями и судьбами людей. Просто потому что мог. Просто потому, что хотел.
Я был готов ко всему. Был готов, что меня изобьют до полусмерти, выбьют зубы, переломают руки, ребра, ноги.
Но я не был готов к тому, чтобы увидеть, как из багажника второй машины, как мешок, грубо вытаскивают Милу и швыряют её на грязь.
Земля ушла у меня испод ног. Это было подло! Неправильно! Ублюдочно!
Я забился в руках огромных телохранителей. У меня не было сомнений в том, что они собирались сделать, и не было иллюзий насчёт того, что они пощадят молодую девушку. Особенно, такую как она. Но я отчаянно умолял отпустить ее. Это, скорее, из-за глупого инстинкта, дарующего ложную надежду на милосердие людей, для которых это самое милосердие оказалось пустым звуком.
Более того, один из амбалов заявил, что мне нужно преподать хороший урок. И они сейчас это сделают. Они в красках расписали, как будут пользовать мою девушку, какие метки оставят на её теле нам на долгую память. А потом, что сделают со мной. Но я уже почти не слушал. В голове бил тяжёлый молот. Глаза заволакивал алый туман.
Милу распластали прямо передо мной. Один зажал ей связанные над головой руки. Другой задрал ей майку до подбородка, отпуская сальные комментарии о ее статях и фигуре. Другой стянул с нее штаны и трусики и резко развел ей ноги. Она даже не кричала. Как будто она не понимала, что происходит. А может, она даже не могла кричать от переполняющих её чувств. А я выл, истерил, бился в руках ублюдков, выламывая себе кости. Я вспомнил все ругательства и оскорбления, какие только мог. Получил даже пару раз по морде так, что мир помутнел и начал заваливаться куда-то на сторону. Твари знали свое дело. Знали, как тянуть из меня жилы. Когда один из подонков навалился на мою девушку, я подумал, что я сейчас умру. Что лопнет какой-то сосуд в голове, что разорвётся сердце. Да я и молил о смерти и желал, всеми силами желал выродкам гореть в аду. Кажется, именно это пожелание им я и выкрикивал.
Я приготовился услышать надрывный девичий крик...
Но вместо этого услышал:
— Не волнуйся, душа моя, – это голос, низкий, бархатистый, пробирал душу первобытным ужасом, – Они будут гореть. И начнут прямо сейчас.
На мгновение воцарилась тишина.
Мила, вдруг, резко извернулась, легко вырвавшись из хватки мужчин, бывших в десять раз сильнее и крупнее, чем она.
Один из амбалов выругался. Бросился к ней. Второй отошёл от шока, и последовал за товарищем.
Послышался треск ткани. Это Мила резким движением ног разорвала спущенные ниже колен штаны и трусы. Ещё одним движением разорвала путы на руках, и отскочила, напружинившаяся, будто хищная кошка перед броском. Её глаза нехорошо горели. Губы изогнулись в страшной, хищной улыбке.
— Что за…, – задохнулся один из амбалов.
Я не верил тому, что происходило! Я думал, что я сошёл с ума и брежу! Но там, где стояла Мила, вспыхнуло бешеное пламя. Как будто в костёр щедро плеснули горючим
Амбалы дружно заорали.
А спустя мгновение, вопль перекрыло радостное, дикое звериное рычание.
В волнах огня я увидел высокую, чёрную тень. Тень, которая издали смутно напоминала человеческий силуэт. Но это был не человек. За спиной существа, будто сотканные из дыма, развернулись могучие крылья. Огромные, перепончатые, оканчивающиеся когтями на сгибах и длинных фалангах. А на лице, обрамлённом ореолом развевающихся волос, словно нимбом пляшущей на горячем ветру гривы, вспыхнули изумрудные искры глаз. Глаз, что источали демоническую ярость, злость и голодную радость садиста-палача, в руки которого попалась трепещущая жертва, и который приводит в исполнение жестокий и справедливый приговор.
В воздухе удушливо запахло гарью и серой. Меня замутило.
Те, кто пытался схватить Милу, пятились, не смея даже кричать. Те, кто держал меня, в ужасе и изумлении, разжали пальцы, и хватка на моих плечах ослабла. Мне бы вскочить, да броситься на утёк. Но я не мог. Не мог… А, может, и не хотел. Я ждал…
— Девичей плоти захотели, – прошелестел вкрадчивый, бархатистый голос, отдающийся насмешливым эхом, ползущий, будто ядовитые змеи. – Думали, беспомощна бедняжка, и можно свой звериный голод с ней утолить?
Тень шагнула вперёд, обретая физическую форму.
Я смотрел, как заворожённый. Я даже не дышал.
— Что же случилось, человечки? – насмешка напоминала острый нож, приставленный к оголённой плоти. – Почему же вы так испугались? Идите ко мне, мои сладкие. Я исполню все ваши самые тайные и страстные желания! Взамен лишь попрошу всего ничего! Ваш страх, ваши слёзы…
Там, куда ступила нога тени — впрочем, это больше уже не была тень, — начала тлеть трава. А земля мгновенно высохла, пошла огненными прожилками трещин, будто кто-то безжалостно резал, терзал и жёг плоть земли.
Тень шла навстречу амбалам, трясущимся, как малые дети. Они медленно, судорожно дыша, отступали.
Тень протянула к ним изящные руки, пальцы которых оканчивались длинными, слегка изогнутыми, когтями.
— Лишь ваш страх, – медленные, грациозные шаги, – ваши слёзы. Вашу боль!
Последняя фраза прозвучала чудовищным, низким голосом, который, будто бы шёл из глубин преисподней.
Амбалы заорали.
Тень метнулась к ним волной дыма и пламени.
Человеческий крик перешёл в надрывный визг. Запахло горелой плотью.
Меня отшвырнуло. Я грохнулся на спину, больно ударившись о корни дерева. Ветер ревел. От жара, казалось, тлеет одежда, вот-вот пойдёт пузырями кожа. Воздух, казалось, обратился в огонь и выжигал внутренности. Серная вонь душила, слезились глаза. Орали люди. Это был страшный, чудовищный, полный неподдельной муки и страдания дружный вопль.
К ним примешивалось и жуткое эхо – рык и то ли вздох, то ли сладострастное постанывание соблазняющей красавицы. Я слышал звуки ударов. Выстрелы. Рикошет. Резкий, влажный хруст. К запаху серы примешивался запах горелого мяса, вонь выпущенных внутренностей.
А потом, всё, вдруг, резко стихло, замерев сдавленным криком и хрипом, вместе с влажным, почти нежным треском — человека как будто выворачивали наизнанку.
Когда я решился разлепить залитые кровью глаза... Я подумал, что точно сошел с ума.
Над дымящимися изломанными, изодранными, словно ветошь, трупами, стояла изящная фигура. Это была идеальная фигура прекрасной женщины. Только, вот, стройные мускулистые ноги ее изгибались назад. Грива чёрных, отливающих огненно-алым волос обрамляла голову с длинными загнутыми рогами и струилась на украшенные шипами плечи и спину. За сильной спиной расправились могучие перепончатые крылья. А тонкие и сильные руки оканчивались черными кривыми, как кинжалы, когтями.
Я хрипло застонал. Меня замутило. Я пополз назад.
Хотелось орать в голос, но крик так и замер в глотке. Хотелось рыдать, но слёз не было. Лишь глухие всхлипы и хныканье рвались у меня из груди.
Чудовище повернуло голову и посмотрело на меня. Глаза чудища пламенели изумрудным огнем!
Я попытался встать – ноги не слушались, тело было как не своё. Спиной уперся в ствол дерева.
Демон ловко перешагнул разорванный труп и поблескивающие перламутром выпущенные кишки, и в два по-ланьи грациозных прыжка оказалось рядом со мной. Длинный сильный хвост демона, оканчивающийся листовидным жалом, хлыстом вилял из стороны в сторону.
Я не мог кричать. Казалось, даже ужас перешёл ту грань, когда он перестаёт терзать твои внутренности, и ты растворяешься в нём. Эти черты... Никогда их ни с чем не спутаю!
— Мила? – лишь прохрипел я.
— Моё настоящее имя Миланараэль, – голос чудовища был низким грудным и напоминал мурлыканье огромной кошки.
Она наклонилась ко мне. Те же чувственные губы. И глаза... Глаза... Той, что я так любил.
— Это я, Олежка, – она как будто прочитала мои мысли. – Я, настоящая. Форма человека мне нужна для того, чтобы жить среди вас.
Она протянула ко мне когтистую руку, желая погладить по щеке. И эти руки когда-то ласкали и обнимали меня!
— Нет! – взвизгнул я, – Не подходи! Не трогай меня!
Она отдернула руку, будто обожглась.
— Я тебя не обижу, – голос прозвучал еще ласковее. – Понимаешь… Я хотела всё тебе рассказать, подготовить тебя как-то… Но, вот, всё не решалась.
Она помолчала.
— Может быть, даже и хорошо, что всё это случилось. Иначе, я бы не могла тебе открыться. А продолжать тебе врать, носить перед тобой маску, я не хотела.
Я сглотнул. Сердце колотилось о рёбра, словно пленник о прутья решётки.
— Знаешь, а те истории, что ты сочинял… и сочиняешь… они, ведь, как будто про меня, – она улыбнулась. Это было бы даже трогательно, если бы не пара клыков, обнажившихся в улыбке. – Когда я начала их читать… Я подумала, что, может быть, ты сможешь меня понять. Ведь ты и сам чем-то похож на меня. И у тебя большое сердце. Сердце, которое сможет полюбить и чудовище. Но, одно дело, истории, а другое дело, реальность.
Она снова замолчала. Я не знал, не понимал, что со мной происходит. Но, я с удивлением отметил, что почему-то, больше её не боюсь. Что-то откликнулось во мне. Что-то глубокое, смутно ощутимое. Но настолько сильное, что не признать это я не мог.
— Ты знаешь, а, ведь, мне самой очень страшно.
Что такого было в этой простой фразе, что так зацепило меня? Что откликнулось жгучим состраданием, подкатило к горлу.
— Что с тобой случилось? – прошептал я.
Я ничего не соображал. Я просто пожирал её взглядом. Ужас, сострадание, сомнение и отчаянное желание помочь боролись во мне.
— Я сбежала из преисподней, – призналась она. – Меня не должно быть здесь, в мире людей. Я здесь чужая, и меня тут не ждут. Но… Я хочу душу. Настоящую, живую. Как у вас, у людей. Я хочу жить... Я устала от бесконечного голода. И только с тобой я почувствовала, что от него можно избавиться. Только с тобой я почувствовала, что я могу быть свободной от него. И ты даже не представляешь, какое это счастье. Чувствовать себя…живой. Чувствовать, что впереди ещё есть надежда, а не уготованное мне, как демону, вечное отчаяние, голод и злоба. И теперь, я хочу быть с тобой.
С удивлением, я почувствовал, как за страхом и ужасом, во мне шевельнулась жалость. Я увидел, как две капли крови потянулись от ее полыхающих глаз по скулам, вниз, оставляя поблескивающие алые дорожки. Она плакала!
— У нас есть поверье, что если нас полюбит человек, то и мы сможем спастись, – в ее взгляде и голосе читалась неподдельная боль. – Прошу, не отталкивай меня. Я не хочу обратно в ад...на вечные муки… Я хочу быть с тобой. Я хочу любить. Хочу быть любимой… Я в твоих руках…
Страх ушел. Осталась боль. И сострадание.
Я приподнялся. Протянул к ней руки. Бережно коснулся гладкой, теплой кожи плеч. Горячая. Несчастная. Сжавшаяся в комок, словно испуганный зверёк. Ребёнок, отчаявшийся получить родительскую любовь. Нет, она не заслужила тьмы.
Мгновение, и я заключил ее в объятия. Такую сильную... и беспомощную. Ее крепкое тело дрожало. Она плакала. Я льнул к ней, прижимая к себе. Я больше ее не боялся. Мы были с ней похожи, она права.
— Я тебя никому не отдам, – прошептал я.
От нее совсем больше не пахло серой...
***
Если история понравилась, порадовать автора нравкой и (а вдруг!)) подпиской можно тут, на странице сборника с мистической/ужастиками
Заранее огромное спасибо) внимание читателей для автора особенно ценно)