Ника сидела дома и как обычно смотрела телевизор.
Времени уже было два часа, но она никак не могла оторваться от него. Но вдруг она услышала, какие-то странные звуки позади неё, и от испуга сразу же закрыла свои глаза.
Когда Ника раскрыла глаза, на экране уже почти ничего не было. Только громкое шипение видеопроектора напоминало о том, что до этого на нем что-то было, а в воздухе пахло высохшим мхом и палеными перьями.
Зато глаза начали понемногу видеть, и стало понятно, почему телевизор кажется таким холодным и мертвым — его кто-то выключил. Ника встала и включила его обратно.
Некоторое время она с удивлением рассматривала покрытые черной плесенью динамики, переходившие в красный глазок, который, как она решила, был фильтром для ее души — но вдруг телевизор ожил, стал показывать стенные часы и радостно заиграл ее любимую песню.
Ника поняла, кто выключил его, когда поняла это, она уже не боялась. Но все же это было опасно.
В этой квартире все — и она сама — были чужими и враждебными. Если кто-нибудь из них войдет в комнату — ничего хорошего не жди. И когда это произойдет, лучше всего спрятаться под стол — или куда-нибудь еще. Ника отлично знала, где прячется остальное человечество.
Знала, потому что часто видела это во сне — толпа изможденных, голодающих, забитых и плачущих людей, стоящая на месте в жесточайшем уличном цейтноте. «Вперед, вперед», — шептала толпа, молясь неизвестно кому и неизвестно о чем. «Не останавливаться», «мы победим»,— шептал народ — а сзади их давили грузовики, автобусы, ломали шеи, руки и душили десятками, сотнями способов — душил этот розовый туман, душило ощущение бессмыслия и безысходности всего сущего, мерзкое, тошнотворное, зловонное и почти физически ощущаемое, так что Никин голос, бравший первую высокую ноту в самом конце , больше не звучал в ее душе — она знала только одно: надо спешить, надо поскорее все это забыть.
Однако не все ее покинули. Перед ней сидели брат с сестрой и крутили в руках длинные зеленые бутылки — на каждой было написано по две буквы, «CL» и «NT». Брата звали Борис, сестру — Татьяна. Сейчас они пили из одной бутылки.
Борис глядел на телевизор, Таня — прямо перед собой. Смотрел, видимо, только Борис. Впрочем, сказать, будто смотрел он только на экран, было нельзя — несколько секунд экран не шевелился, словно там вообще не происходило никаких событий, потом … Нет, не похоже. Видно было, что парень смотрит в какие-то свои мысли — хмурился, щурился и даже покачивал головой, а глаза его то широко открывались, то сужались.
Таня вдруг взяла его за руку. Тогда Борис несколько раз моргнул, закрыл глаза и снова уставился в телевизор.
Прошло несколько минут, и он вдруг торопливо встал, пошел в ванную и через минуту вернулся, держа в руке несколько толстых зеленых газет. Потом вернулся к телевизору, наклонился и просунул их под журнальный столик — обтянутая серой тканью конструкция, образованная двумя плоскими сиденьями и натянутым на них белым полотнищем, оказалась как нельзя более удобным сиденьем.
Отодвинув его, Борис встал на колени и, уперевшись руками в пол, поднял за край лицо — и несколько мгновений в комнате стояла тишина, Ника и Таня знали, что лучше делать вид, что ничего не обычно не происходит иначе Борис может разозлится.
Затем он неожиданно повернулся, открыл входную дверь и исчез в темноте подъезда.
Через минуту оттуда донесся еле слышный звон разбитого стекла. Некоторое время они сидели молча. Наконец Таня сказала: — Что ему снова от нас нужно?
Но Ника промолчала.
Некоторое время в квартире было тихо, нарушаемое лишь тиканьем часов на стене да шумом воды в трубах.
Вдруг Борис вернулся и сказал: Это ты виновата.
И растворился в воздухе.
Борис давно погиб, ведь Ника не смогла спасти его от тумана.