Кот смотрел на щель в шкафу.
Я распахнул дверцу. Рубашки висели как-то не так. Я передвинул их в угол. Кот продолжал напряжённо пялиться в сумрак шкафа. Я вынес рубашки и положил их на кровать.
Кот сидел перед открытой дверцей. Хвост его одеревенел, торчал, как палка, шерсть плавно вставала дыбом.
— Хрен с тобой! — я принёс настольную лампу и поставил её в шкафу.
Кот заныл, инфернально и жутко.
— Что, блин, там такое?
По стенке шкафа бежала едва заметная трещина. Я сходил за отвёрткой, ковырнул ею обои. Лоскут отошёл с влажным хрустом. Я увидел пятно.
Кот уже не ныл, он говорил самым стрёмным кошачьим голосом.
— Ты хочешь, чтобы я раздолбал стену?
Меня бесил его ор. Почему бы не двинуть этой меховой подушке?
— Это съёмная хата! — заорал я на кота. — Где жить будем, пушной ты придурок?
Кот сёк хвостом линолеум. Он уже разодрал его когтями на пару сантиметров вглубь.
— У-у-у, скотина, — шуганул я кота и залез в шкаф. За обоями была дыра, старая, хорошо заделанная и выровненная.
Внезапно я понял, что кот больше не орёт. Лопатками я чуял, как он сверлит мне спину взглядом. Шпатлёвка легко поддалась отвёртке. Несколько тычков, и я поддел крупный кусок и вывалил на пол. Дыра была маленькой, туда без проблем пролезала рука, но не больше. Я посветил лампой. Ничего.
— Ну, — обернулся я к коту, — и чего орал?
Мороз когтями прошёлся по коже. У меня никогда не было кота. Я медленно поставил лампу на пол. Мелкие волоски встали дыбом на руках, поднялись вдоль хребта.
Я не мог уйти. Ноги примёрзли к полу.
Я посмотрел на дыру.
Там висела эта скотина, истлевшая, высохшая в мумифицированный труп. Кто-то повесил его за шею.
Кот повернул голову. Глаза у него были огромные и очень живые.
Потом он велел мне перерезать верёвку