Москва деловито жужжала, как улей золотых пчел. Недавно собравшиеся с дачных просторов машины недовольно мычали и, мешая друг другу, ползли на бензопой. Все куда-то спешили, у всех глаза собраны в кучку. Даже младенцы в колясках смотрели буками. Только солнце пыталось всех развеселить, но не справлялось и грустило само, утираясь сыроватой с виду тучкой.
Чиновники тихо сидели в Интернете. Офисные заточники уместно улыбались начальству и выбирали очередную страну для двухнедельного «улизона». Школьники приглядывались к новым преподавателям, нашаривали их слабые стороны и мысленно составляли список заданий, которые можно не делать, и предметов, которые можно не знать. Такой же дух царил и в университете. Эйфория первосентябрьских встреч уже отгремела, и теперь студенты, отплевывая мраморную крошку, грызли фундамент науки.
Афанасий вышел из первого гуманитарного корпуса МГУ и остановился на крыльце, не узнавая Москвы. Оказалось, пока он ходил, успел пройти ливень. Самое удивительное, что теперь он закончился. Небо прояснилось. Горизонт зубатился четкими прямоугольниками многоэтажек. Казалось, столица улыбается той неуверенной, свежепромытой улыбкой, какая бывает у только что плакавшего человека.
По асфальту текли потоки воды, в низких местах достигавшие середины голени. Решетки стоков превратились в бурлящие омуты. В яме стояла заглохшая машина. Вода доставала ей до середины фар. Другие машины осторожно объезжали ее, вскарабкиваясь на бровку. Точь-в-точь стадо, обходящее убитую молнией корову.
То и дело Афанасию попадались жертвы дождя. Зонтики, пробитые ливнем, не спасали. Многие, отчаявшись, шли босиком, перекинув через плечо туфли, связанные за шнурки. Навстречу Афанасию, подняв выше колен длинную юбку, шла девушка с пакетом на голове. Ручки пакета были лихо заправлены ей за уши.
Афанасий отодвинулся, пропуская ее, поднял голову, и тотчас его окликнули. Афанасий оглянулся. Узнал геометрические полукружья бровей и пшеничные волосы. Гуля. Она схватила его за рукав и, щебеча, потащила по лужам. У Афанасия возникло ощущение, что они расстались не три месяца назад, а только вчера.
– Ты откуда? – спросила Гуля, стараясь затолкать его голову в один пакет со своей.
Афанасий сопротивлялся, отчасти из благородства, отчасти потому, что дождь закончился.
– Из университета! – сказал он.
– Учишься тут?
– Нет.
– И правильно делаешь! – одобрила Гуля. – Подозрительное место! Тут подруги друг о друге хорошо отзываются. Это противоестественно.
На середине проспекта, полного брызжущих водой автомобилей, Гуле пришло в голову остановиться и, подбоченившись, задать вопрос:
– А куда ты тогда делся? Я ждала звонка!
Зная, что ему все равно не поверят, Афанасий коварно соврал правдой.
– Был ранен. Валялся в медпункте. Суповна прокляла меня девяносто два раза. Ровно столько, сколько накормила… Это потому, что я до конца никогда не доедаю. Ее это добивает.
– Все с тобой ясно, северный олень! – сказала Гуля великодушным голосом человека, согласного не стряхивать с ушей лапшу.
Мимо пронеслась машина. Над ней вырос козырек воды. Афанасий торопливо закрыл рот и глаза. Остальное закрывать было уже бесполезно.
– Хам! – завопила Гуля, подпрыгивая как воробей. – Натуральный хам! Смотри куда едешь! Тут люди ходят!..
Афанасий осторожно взял Гулю в охапку и перенес на газон. Но и на газоне Гуля продолжала подпрыгивать и грозить машинам. Вопли были смешные и нестрашные. Как у ребенка, который бьет стол за то, что тот стукнул его углом.
Наконец она успокоилась.
– Я о тебе думала, – сказала Гуля, не то, чтобы делая признание, а просто информативно.
Афанасий забеспокоился. Он не привык, чтобы о нем кто-нибудь думал.
– Как поживает твой медведь? Он все такой же зеленый? – поспешно спросил он.
Они договорились встретиться завтра. На сей раз без отговорок.