Пронзительная история еврейки, эмигрировавшей из России в Америку. Мэри Антин в книге воспоминаний "Земля обетованная" рассказала о своей жизни и напряженных отношениях между евреями и русскими в царской России. Эта глава посвящена быту в черте оседлости: религия позволяла евреям сплотиться в сложном положении, найти убежище от общества, в котором они были чужими. Мэри Антин рассказывает о религиозном образовании среди мальчиков и обучении девочек премудростям ведения хозяйства, ведь главным предназначением еврейской девочки считалась роль жены и матери.
Глава II. Дети Закона
Когда я сейчас оглядываюсь назад, я вижу, что за стеной полицейского надзора, воздвигнутой вокруг места моего рождения, была ещё одна стена, более высокая, прочная и неприступная. Это та стена, которую царь со всеми своими прислужниками не мог поколебать, священники со своими орудиями пыток не могли пробить, толпа со своими подстрекателями не могла уничтожить. Эта стена внутри стены — религиозная целостность евреев, крепость, воздвигнутая узниками Черты наперекор их тюремщикам; оплот, возведённый на руинах их разграбленных домов, и укрепленный кровью их убитых детей.
Преследуемый со всех сторон, ощущающий бесплодность любых своих усилий, ограниченный узкими рамками, почти потерявший человеческий облик русский еврей обратился к тому единственному, что никогда не подводило его — к традиционной вере в Бога. Изучение Торы излечило все его раны, точное соблюдение традиционных обрядов стало выражением его духовных устремлений, а мечтая о восстановлении Палестины, он забывал о мире вокруг. Какое нам было дело в Шаббат или в праздник, когда наша жизнь была сосредоточена в синагоге, до того, какой царь сидел на троне, и какие злые советники шептали ему на ухо? Их волновали доходы, политика и всякие эфемерные пустяки, в то время как мы были полны решимости возобновить наш древний завет с Богом, чтобы Его обетование миру исполнилось, и на Земле воцарилась Божья справедливость.
В пятницу днем магазины и базары закрывались рано. Стихал гул торговли, оседала пыль тревог, и покой Шаббата разливался по тихим улочкам. Окна даже самой жалкой лачуги лучились священным светом, чтобы путник, идущий во тьме, увидел Дух Божий, снизошедший на скромный кров.
Озабоченность, страх и притворство спадали с каждого лица, как маска. В глазах стояли слёзы и мерцал огонёк сокровенной радости. Над каждой головой, склонившейся над священным писанием, сиял ореол Божьего присутствия.
Не только по праздникам, но и в будни мы жили по Закону, который был нам дарован через нашего учителя Моисея. Как питаться, как мыться, как работать — всё было записано для нас, и мы стремились исполнять Закон. Изучение Торы было самым почитаемым из всех занятий, и те, кто занимался им, были самыми уважаемыми из всех людей.
Я не могу вспомнить того времени, когда я была слишком мала, чтобы знать, что Бог сотворил этот мир, и назначил учителей, чтобы они говорили людям, как в нём жить. Сначала пришел Моисей, за ним великие раввины, и, наконец, рав из Полоцка, который целый день читал священные книги, чтобы рассказать мне, моим родителям и друзьям, что делать, когда у нас возникали сомнения. Если моя мать, разрезав курицу, обнаруживала, что с ней что-то не так — какая-то травма или отметина, которой быть не должно — она отправляла служанку с курицей к раву, а я шла вместе с ней и видела, как рав заглядывает в свои большие книги, и что бы он ни решил, он был прав. Если он называл курицу «терефой», я не должна была её есть даже если пришлось бы голодать. Рав знал обо всем: о путешествиях, о ведении торговли, о женитьбе, о том, как очистить посуду для Песаха. Другим великим учителем был даян, который выслушивал в религиозном суде жалобы и улаживал споры по Закону, чтобы не пришлось обращаться в суды гоев. У гоев всё было фальшивым — судьи, свидетели и всё остальное. Они всегда благоволили к богачу в ущерб бедняку, к христианину в ущерб еврею. Даян всегда выносил справедливый приговор. Нохем Рабинович, самый богатый человек в Полоцке, смог бы выиграть дело против служанки, только если бы был прав.
Кроме рава и даяна были и другие люди, чьи профессии были связаны с религиозными традициями — шохат, который знал, как убивать скот и дичь; хаззан и другие служители синагоги; учителя иврита и их ученики. Неважно, насколько беден был человек, его нужно уважать и ставить выше других людей, если он сведущ в Законе Божьем.
В синагоге десятки людей днями на пролёт сидели над книгами на иврите, учились и дискутировали с раннего утра и до самого вечера, когда им приносили свечи, а затем до тех пор, пока эти свечи горели. Они не могли тратить время на что-то другое, если хотели стать великими учёными. Большинство из них были не из Полоцка, и у них не было другого дома, кроме синагоги. Они спали на скамьях, на столах, на полу; они ели везде, где придётся. Они приезжали из отдалённых городов, чтобы учиться у хороших учителей в Полоцке, и горожане с гордостью поддерживали их, давая им еду, одежду, а иногда и деньги, чтобы они могли съездить домой на праздники. Но бедные ученики прибывали в таком количестве, что не хватало богатых семей, чтобы обеспечить их всех, так что некоторым из них приходилось терпеть большие лишения. Ученика в толпе было легко узнать по бледному лицу и тщедушному виду.
К нам домой почти всегда приходил на обед бедный ученик. Его приход был назначен на определенный день, и в тот день бабушка старалась приготовить на обед что-то особенно вкусное. Гость, сидевший с нами за столом, выглядел оборванцем, но мы, дети, смотрели на него с уважением. Бабушка рассказала нам, что он был ламданом (ученым), и мы видели что- то святое в том, как он ел свою капусту. Не каждый мог надеяться стать равом, но ни один еврейский мальчик не должен был расти без хотя бы элементарного знания иврита. Даже из самого скудного дохода выделялись средства на обучение мальчика. Оставить мальчика без учителя было позором для всей семьи, вплоть для самого дальнего родственника. Для детей бедняков существовала бесплатная школа, существующая на пожертвования благочестивых людей. И поэтому каждого мальчика отправляли в хедер (еврейскую школу) вскоре после того, как он научился говорить, и обычно он продолжал учиться до своей конфирмации в тринадцать лет, или дольше, насколько хватало таланта и амбиций. Моему брату было пять лет, когда он поступил в школу. В первый день его несли в хедер, накрыв талитом, чтобы скрыть от всего нечестивого, и подарили ему булочку, на которой мёдом были написаны эти слова: «Тора, оставленная Моисеем — наследие сынов Иакова».
Поступив в хедер, мальчик становился героем семьи. Ему подавали еду раньше, чем другим детям за столом, и для него ничего не жалели. Если семья была очень бедной, все девочки могли ходить босыми, но у мальчика, учившегося в хедере, обязательно была обувь; ему полагалась тарелка горячего супа, в то время как остальные члены семьи ели черствый хлеб. Когда ребе (учитель) приходил днём в Шаббат, чтобы проверить знания мальчика в присутствии семьи, все садились за стол и радостно кивали, если он хорошо читал свой отрывок Писания; и в награду ему давали целое блюдце варенья, и его хвалили, и благословляли, и высоко ценили. Неудивительно, что в своей утренней молитве он говорил: «Благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты не создал меня женщиной». Быть девочкой не очень-то хорошо, как видите. Девочки не могли стать учёными и раввинами.
Иногда я приходила в хедер моего брата, чтобы принести ему обед, и видела, как учились мальчики. Они сидели на скамьях вокруг стола, в головных уборах, конечно, а из-под пиджака виднелись кисти цицит. Ребе сидел в конце стола, репетируя с двумя-тремя мальчиками, которые учили один и тот же отрывок, он указывал на слова деревянной указкой, чтобы не потерять место. Все читали вслух, самые маленькие мальчики пели алфавит, в то время как мальчики постарше нараспев читали свои отрывки, и все старались перекричать друг друга. Хорошие мальчики никогда не отрывали глаз от своей страницы, разве только чтобы задать ребе вопрос; но непослушные мальчики смотрели по сторонам и пинали друг друга под столом, пока их не заставал за этим занятиям ребе. У ребе была линейка, который он бил плохих мальчиков по рукам, а в углу комнаты к стене были прислонены длинные березовые розги для порки учеников, которые не учили свои уроки.
Мальчики приходили в хедер к девяти утра и оставались там до восьми или девяти часов вечера. Глупым ученикам, которые не могли запомнить урок, иногда приходилось оставаться до десяти. В полдень был час для обеда и игр. Хорошие маленькие мальчики спокойно играли на своих местах, но большинство мальчишек выбегали на улицу и прыгали, кричали и ссорились.
Не было ничего из того, что мальчики делали в хедере, чего не смогла бы сделать я — если бы не была девочкой. Для девочки было достаточно уметь читать свои молитвы на иврите и понимать смысл перевода на идиш внизу страницы. Чтобы научиться этому, много времени не требовалось — пара занятий с ребецин (учительницей) — и после этого с книгами для девочки было покончено.
Настоящая школа девочки — кухня её матери. Там она училась печь, готовить и управлять домом, вязать, шить, вышивать, а в сельской местности также прясть и ткать. И пока её руки были заняты, мать учила её законам благочестивой еврейской семьи, поведению, достойному еврейской жены, ибо, несомненно, каждая девочка надеялась стать женой. Девочки рождались исключительно для этой цели.
Как же быстро оно наступало, благочестивое бремя замужества! Сегодня девочка играет в фанты со своими смеющимися друзьями, а завтра её уже нет в их кругу. Её пригласили на разговор с шадханом (брачным посредником), который вот уже несколько месяцев расхваливал её таланты как домашней хозяйки, её благочестие, красоту и приданое среди семей, в которых есть сыновья брачного возраста. Её родители довольны зятем, которого предложил шадхан, и теперь, на последнем этапе, приводят девочку, чтобы её осмотрели и оценили родители будущего мужа. Если переговоры прошли гладко, составляется брачный договор, родители обмениваются подарками для помолвленной пары, и всё, что остаётся девочке от её девичества — это период напряжённой подготовки к свадьбе.
Если девочка из состоятельной семьи, то это счастливое время она проводит, посещая драпировщиков и портных, собирая бельё и перины, посуду из меди и латуни. Бывшие подружки приходят осмотреть приданое, с завистью щупают шелк и бархат наречённой. Счастливая героиня примеряет платья и накидки перед зеркалом, краснея при упоминании о дне свадьбы. А на вопрос «И как тебе жених?» она отвечает: «Откуда мне знать? На помолвке была такая толпа, что я его даже не видела».
Брак был таинством для нас, евреев Черты. Создание семьи и воспитание детей было служением Богу. Каждый еврейский мужчина и каждая еврейская женщина вносили вклад в исполнение древнего обещания, данного Иакову — в изобилии разбросать его семя по Земле. Поэтому считалось, что быть родителями — главное дело жизни. Но в то время, как мужчины, помимо производства потомства, могли заняться изучением Закона, единственным делом женщины было материнство. Угроза остаться старой девой, соответственно, была величайшей бедой для девочки, и для предотвращения этой катастрофы, девочка и её семья, включая самых дальних родственников, должны были приложить все усилия — либо внося вклад в её приданое, либо скрывая её недостатки от брачного посредника, либо держа пост и молясь о том, чтобы Бог послал ей мужа.
Все дети в семье не только должны найти пару, но и вступить в брак согласно старшинству. Младшая дочь ни в коем случае не должна выходить замуж раньше старшей. Дом может долго быть полон незамужних дочерей, если старшая не снискала расположения будущей свекрови, ни одна дочь не может выйти замуж прежде, чем это сделает старшая.
Моя двоюродная сестра была повинна в вероломном желании выйти замуж раньше старшей сестры, которую, к сожалению, отвергала одна свекровь за другой. Мой дядя опасался, что младшая дочь, обладающая жестким и деспотичным характером, сможет осуществить свои планы, тем самым опозорив свою несчастную сестру. Поэтому он поспешил заключить союз с семьёй, чей социальный уровень был гораздо ниже, и девочку поспешно выдали замуж за мальчика, о котором мало что было известно, кроме того факта, что он был подвержен чахотке.
Склонность к чахотке не считалась чем-то ужасным в эпоху, когда суеверия были более популярны, чем наука. На одного пациента, который обращался в Полоцке к врачу, приходилось десять, которые шли к нелицензированным лекарям и чудотворцам. Если у моей мамы была сильная зубная боль, от которой не помогали проверенные домашние средства, она отправлялась к Двоше, благочестивой женщине, лечившей с помощью огнива — она произносила тайную молитву, высекая при этом искры. Во время эпидемии скарлатины мы защищались, нося на шее красную шерстяную нить. Перец и соль, завязанные в углу кармана, эффективно оберегали от сглаза. Были счастливые знаки, счастливые сны, духи и хобгоблины — жуткая коллекция, собранная из демонологий Азии и Европы нашими странствующими предками.
Такой же древней, как и народные поверья, была организация нашей небольшой общины. Это была кастовая система с чётко выраженными социальными уровнями, и семьями, объединёнными клановыми узами. Богатые смотрели свысока на бедных, купцы — на ремесленников, а в рядах ремесленников выделялись более высокие и низкие классы. Дочь сапожника не могла надеяться выйти замуж за сына лавочника, если только за ней не давали огромное приданое, и ей пришлось бы смириться с пренебрежительным отношением к ней золовок и деверей.
Лишь одно могло поднять человека выше его социального уровня, и это учёность. Мальчик из трущоб имел все шансы войти в богатый дом, если он был способным и имел склонность к изучению Священного Писания. На ярмарке женихов бедный ученый был предпочтительнее богатого невежды. По выражению наших бабушек, мальчик, напичканный знаниями, стоит больше, чем девочка, напичканная деньгами.
Простое благочестие, не подкрепленное обучением, имело аналогичную ценность в глазах хороших семей. Особенно это относилось к хасидам, секте энтузиастов, которые ставили религиозную экзальтацию выше раввинских знаний. Экстаз в молитве и фантастическое веселье в дни религиозного ликования делали хасида героем среди своих. Дед моего отца, чьих знаний иврита едва хватало, чтобы учить начинающих, прославился в Черте своей святой жизнью. Его называли Исраэль Киманьер, по названию деревни Киманье, откуда он был родом, и люди гордились тем, что имели с ним даже шапочное знакомство. Исраэль был практически нищим, но он молился больше других людей, никогда не нарушал предписанного евреям, делился последней коркой хлеба с каждым встречным нищим и ночи напролёт общался с Богом. Среди его родни были коробейники, голодающие ремесленники и неудачники, но Исраэль был цадиком — благочестивым человеком — и слава о его праведной жизни искупила весь его несчастный род. Когда его внук, мой отец, решил жениться, он хвастался тем, что был прямым потомком Исраэля Киманьера, и выбирал себе невесту из лучших семей.
Возможно ещё стоит тот маленький домик, который благочестивые евреи из Киманье и соседних деревень построили для моего прадеда около ста лет назад. Он был слишком беден, чтобы построить свой собственный дом, поэтому добрые люди, которые любили его и которые были почти так же бедны, как и он, собрали несколько рублей, купили участок и построили дом. Построили, да будет известно, своими руками, ибо они были слишком бедны, чтобы нанимать рабочих. Они носили на плечах балки и доски, а по дороге пели и танцевали, как они пели и танцевали при внесении свитка Торы в синагогу. Они таскали, пилили и колотили, пока не был забит последний гвоздь; и когда они вели святого человека в его новое жилище, их радость была больше, чем от коронации царя.
Эту маленькую лачугу необходимо сохранить как памятник идеализму, который редко встречался за пределами Черты.
Что же было основным источником благочестивого энтузиазма, благодаря которому был построен дом моего прадеда? В чём заключалась суть проявления иудаизма в Черте? Лишённая гротескной маски формальностей, обрядов и средневековых суеверий, религия этих фанатиков была просто верой в то, что Бог есть, был и будет, и что они, дети Иакова, были Его избранными посланниками, чтобы нести Его Закон всем народам. Под громадными томами талмудистов и комментаторов скрижали Моисея остались нетронутыми. Из лабиринтов каббалы чистое учение древнего иудаизма нашло дорогу в сердца верующих. Секты и школы могли возноситься и свергаться, оглушая простых людей шумными спорами, и все же еврей, уединившись в своей душе, слышал голос Бога Авраама. Время пророков, мессий и чудотворцев, возможно, ещё придёт, но еврей понимал, что для общения с Богом ему не требуется посредник, что он, как и каждый из миллионов его братьев, должен был выполнить свою часть Божьего промысла. И эта тесная связь с Богом была источником силы, которая помогала еврею пройти все испытания в его жизни в Черте. Сознательно или бессознательно, еврей отождествлял себя с делом добродетели на земле, отсюда и героизм, с которым он встречал батальоны тиранов.
Никакие пустые формальности не смогли бы произвести на ещё нерождённых детей Черты впечатления достаточно глубокого для того, чтобы они были готовы к добровольной мученической смерти почти сразу же после того, как их отлучали от материнской груди. Пламя купины неопалимой, ослепившей Моисея, всё еще освещало мрачную темницу Черты. Под лицедейством, обрядами и символической атрибутикой был скрыт истинный объект поклонения еврея — лик Божий.
Это неоднократно доказывалось теми, кто сбегал за пределы Черты оседлости. Воодушевлённые внезапной свободой, они хотели одним махом избавиться от всех пут своих древних уз. Желая слиться с лучший миром, в котором они оказались, сбежавшие заключенные поставили себе целью изменить своё мировоззрение, свои взгляды, свой образ жизни. Они наслаждались своей трансформацией, думая, что от их прежнего рабства не осталось и следа. А потом однажды, оказавшись в тисках какого-то решающего испытания, еврей с тревогой заглядывал в глубь своей души и находил там образ Бога своих предков.
Весело играли скрипачи на свадьбе моего отца, который был внуком Исраэля Киманьера, светлая ему память. Самые благочестивые мужчины в Полоцке танцевали всю ночь напролет, их пейсы раскачивались, в благочестивом экстазе разлетались полы их длинных сюртуков. Среди приглашённых гостей толпились нищие, надеясь на щедрые подаяния от людей, чьи сердца горели набожностью. Свадебный шут превзошёл сам себя тонкими намёками в адрес друзей и родственников, которые подносили свои свадебные подарки по его веселому приглашению. Шестнадцатилетняя невеста, задыхаясь под тяжелой фатой, смущённо краснела от множества тостов за здоровье её будущих сыновей и дочерей. Весь город был взбудоражен радостью, потому что благочестивый отпрыск благочестивого рода нашел благочестивую жену, и молодая ветвь древа Иуды вот-вот должна была принести плоды.
Когда я приходила полежать на груди у матери, она пела мне колыбельные на возвышенные темы. Я слышала имена Ревекки, Рахили и Лии, как слышала имена отца, матери и няни. Моя детская душа была очарована печальными и благородными каденциями, когда моя мать пела о моем древнем доме в Палестине, или оплакивала опустошение Сиона. Вложив в мою руку первую погремушку, надо мной произнесли молитву о том, чтобы в жёны меня взял благочестивый человек, и чтобы среди сыновей моих был мессия.
Меня вскармливали мечтами, наставляли пророчествами, учили слышать и видеть мистические вещи, открытые лишь тонкой душе. Меня учили называть себя принцессой, в память о моих праотцах, которые правили нашим народом. Скрываясь под маской изгоя, я ощущала нимб над головой. Меня осаждали безжалостные враги, незаслуженно ненавидели, сотни раз истребляли, но я всякий раз поднималась с гордо поднятой головой, веря, что в конце концов обрету своё Царствие на этой Земле, пусть я и заблудилась в изгнании; ибо Тот, кто провёл предков моих невредимыми через тысячу препятствий, направлял и мои стопы. Бог нуждался во мне, а я нуждалась в Нём, ибо у нас было общее дело, согласно древнему завету между Ним и моими праотцами. Я была наследницей этой мечты, как и все печальноокие дети Черты. Это живое семя я нашла среди фамильных ценностей, когда научилась очищать их от колючей оболочки, в которой они перешли ко мне по наследству. И каков же плод этого семени, и куда ведут такие мечты? Если ответ должна дать я, то пусть мои слова будут правдивы и смелы.