В редакции газеты «Жесть» понятие «мелкотемье» не знали. Здесь могли написать о чем угодно. В обычных редакциях шарахались от сумасшедших. А в «Жести» их встречали с распростертыми объятиями и охотно про них писали. Поработав там, я стал гораздо терпимей к людям. И в то же время более недоверчивым к тому, что они говорят. Дели все на шестнадцать, советовали старшие товарищи. Почему была выбрана именно эта цифра, не уточнялась. Тогда я пришел к выводу, что чаще всего по редакциям ходят безумцы различной степени буйности.
Газета «Жесть» писала:
- про Аполлинария и его проект космической станции (он пришел с кучей чертежей, но переснять не дал, а то еще украдут идею);
- про женщину, которая двадцать лет спит с портретом покойного мужа (тихая такая старушка, фото в рамочке перед сном клала на подушку);
- про человека, который сделал макет храма из спичек.
Но всех их переплюнул заросший человек, пришедший в редакцию с просьбой напечатать его стихи. Они, видимо, были в затертой зеленой школьной тетрадке, он теребил ее в руках. Но смотрели все не тетрадочку, а на его руки. Дело в том, что ногти у этого человека были длинные и завивались колечками. Ну, такие кудряшки, по одному на каждом пальце. Да, согласен, мерзкое зрелище. Ему ответили, что стихов не печатают. А потом стало любопытно, что за стихи может писать такой персонаж. Сказали тогда: вы оставьте тетрадочку-то. Но дикий человек насторожился и быстро-быстро ушел, вместе с поэзией.
Это все присказка, а сказка впереди.
Приближались майские. В «Жести» узнали про самородка из Зернограда. И - мне интересно до сих пор, как. Самородок был флористом от сохи, и, как писала Журналистка - она-то, хитрая, пообщалась с ним по телефону - сделал к Дню Победы клумбу с надписью «С праздником 9 мая!». Хорошо быть пишущим, сказал я себе, когда стало ясно, что от поездки не отвертеться. Я-то отвечал за фотографию. Я любил свою работу, люблю и сейчас. Меня немного напрягало, что дорога туда и обратно занимала 5 часов. А сама съемка — 25 минут.
Уехать в Зерноград оказалось непросто. Более того, из расписания было ясно, что и вернуться будет не легко. На месте у меня будет часа два на все про все. А потом уйдет последний автобус.
Я приехал и отчаянно заблудился. Я спрашивал, как пройти к переулку Чапаева, и зерноградцы, не зная правильного пути, по доброте душевной, пытались показать хоть какой-нибудь. Как знаете, подходит к вам нищий, просит червончик на батончик, а вы ему отвечаете: братан, да не при деньгах, но вот, на тебе рубль. Причем, это не «На тебе рубль и отвали». А реально, ну вот из мелочи в кармане только рубль. Народный флорист и жил где-то на Чапаева. А меня отправили на Чкалова (почти одно и то же — один утонул, другой разбился), и я из этих кушерей довольно долго выбирался.
На дворе в самом разгаре были 2000-е, но Зерноград, казалось, цивилизацией был вовсе не затронут, словно какой-то местный Моисей раздвинул волны времени. Сплошной частный сектор и прочие «Мы поедем в Семикаракоры».
До нужного адреса меня подбросили ребята с автобазы, на которую я случайно забрел. Рабочий день у них заканчивался, ребятам или было по дороге, или просто пожалели приезжего чудака с камерой. В любом случае, это было кстати, я уже начинал чувствовать себя в фильме Спилберга (ET, твою мать).
Доехали. Частный дом, зеленый забор. Постучался. Вышел бодрый дядечка. Говорю ему, у меня мало времени, пойдемте быстрее к клумбе, автобус скоро, все дела. А он мне, ласково так, знаете, как болезному, говорит:
— Сынок, та никуда ходить-то и не надо. Вот же она.
Показывает, и тут я понимаю, что кусочек земли два на три метра перед забором это и есть клумба. То есть, что бы вы поняли - никакой газонной травы, просто коричневая земля. А десяток тюльпанов — это и есть надпись «9 мая».
Мы смотрели друг на друга, как два барана. Наши мысли были лентой Мебиуса: «Неужели он видит в этом клумбу?» и «Неужели он не видит в этом клумбу?».
А время-то шло. Песчинки воображаемых часов грозили превратиться в пыль под колесами отъезжающего автобуса. Я мог бы поругаться, но тогда бы точно опоздал. И я начал работать.
Сфотографировал дядечку отдельно. С лопатой. С тюльпаном в руке. Стоя. С тюльпаном сидя возле недоразумения, которое он считал клумбой. Крупно клумбу. На это ушло минут десять.
— А у вас есть домашние животные? — сказал я. — Любимый кот или пес? Давайте с ним вас снимем?
— Нету — развел руками дядечка. — Козел есть.
— Любимый?
Дядечка сделал неопределенный жест рукой. Примерно так водолазы показывают «Да так себе русалка».
— Давайте с козлом!
Он заартачился: да зачем с козлом, да соседи засмеют. И я пустил в ход последний аргумент:
— Вы же выпускаете его на улицу? Мы напишем, что козел настолько сознательный, что не стал есть клумбу — подарок ветеранам.
Главное по нашей запутанной жизни — это все объяснить. И вот, менаж-а-труа в одном кадре. Мужик, козел и клумба.
Обнимите, прошу, козла, как родного. И снимаю.
На автовокзал я бежал, как будто за мной гнался бешеный козел. Уф, успел.
Когда я рассказал Журналистке про сознательного козла, она была в восторге.
К моему удивлению, скудость клумбы никого не смутила. Все смотрели на сознательного козла, который в тексте стал еще и любимым. Это был почти Джек Лондон, история суровой мужской дружбы и верности.