Шестой ребенок короля Франции Генриха II и королевы Екатерины Медичи, дочери герцога урбинского Лоренцо и герцогини овернской Мадлен, (правнучки великого флорентийского тирана Лоренцо Великолепного), Александр-Эдуард де Валуа, названный в честь крестного отца, короля Англии Эдуарда VI и дяди, бастарда Александра, первого герцога Флорентийского, появился на свет в Амбуазе 20 сентября 1551 года без четверти час ночи, получив при рождении титул герцога Ангулемского.
Восприняв болезненность и наследственную «порченность» своей семьи, маленький принц, тем не менее, выгодно отличался от братьев и сестер грациозностью, миловидностью, «породистостью», за что сразу, неожиданно для всех, стал любимцем суровой и разобиженной на весь мир королевы-золушки, забытой и брошенной любимым супругом.
Первые 8 лет своей жизни Александр провел в Амбуазе в окружении матери, братьев, сестер и кузенов – Генриха де Бурбон – сына Антуана, короля Наварры, которого он терпеть не мог за грубость, дурные манеры и буйный нрав, и Генриха де Жуанвиль, старшего сына герцога Франсуа де Гиза, очаровательного блондина, ставшего ему верным другом.
Отца принц видел редко, почти не знал и не испытывал к нему никаких чувств. Поэтому когда 10 июля 1559 года Генрих II (годы правления 1547-1559) умер от ранения в глаз, полученного во время турнира в поединке с капитаном собственной шотландской гвардии Монтгомери, и безутешная королева на все оставшиеся 30 лет облеклась в траур, он не испытал никакой печали от этой утраты.
Изменилось общественное положение будущего государя. Наследником незадачливого короля-рыцаря стал его старший сын Франциск (годы правления 1559-1560)– слабый и болезненный юноша, словно торопившийся вслед за отцом в могилу. Второй сын Людовик к этому времени уже давно почил, сраженный корью, так что наследником престола отныне официально считался Карл, ставший герцогом Анжуйским. Александр таким образом не только сменил Амбуаз на Париж, но и вместо герцога Ангулемского стал Аланснсоким – братом государя без видов на французский престол, но с замечательными матримониальными перспективами.
Тогда же в жизнь восьмилетнего принца впервые вошли политическая игра и борьба за власть. В Амбуазе, вдали от Лувра, его детство протекало мирно, бури политической и религиозной борьбы почти не затрагивали их тихого уголка, и Александр имел о них только смутное, отдаленное представление.
В Париже все пошло иначе, этот город был сердцем смут и интриг, вместилищем королевского двора, со всей его грязью и ужасами. Потому отныне юного герцога Алансонского, неотлучно находившегося при матери, все события политической жизни Франции касались напрямую. Тем более, королева, так долго мирившаяся с положением золушки, теперь решительно двинулась на приступ долгожданных высот власти.
Сначала ей даже удалось держать победу: Екатерина изгнала свою вечную ненавистную соперницу Диану де Пуатье и напомнила всем, что фаворитки есть фаворитки, а она – королева Франции, мать нового короля, и считаться с ней просто необходимо. Но очень скоро Гизы вкупе с Марией Стюарт, вертевшей как угодно своим неразумным супругом – королем, быстро напомнили ей, что она всего лишь флорентийка, вдовствующая королева, и лучше бы ей сидеть смирно, если не хочет потерять тот минимум влияния и почета, который полагался ей по рангу.
Екатерина проглотила обиду и до времени смирилась, затаив бешенство. Александр - самый близкий ей человек - наблюдал его многократные приступы, когда мать оставалась наедине с ним в своих покоях. На публике королева играла превосходно: ее покорный и простодушный вид, глубокий траур и набожность вводили в заблуждение самых подозрительных. А закрывшись в своей молельне она исписывала страницу за страницей и потом передавала эти опусы странным гонцам чопорного вида в строгих одеждах.
Не станем утверждать, что юный принц понимал все тонкости происходящего, но эта удивительная игра, развернувшаяся на его глазах, не могла не произвести впечатления на восприимчивого восьмилетнего ребенка. Кожей, почти на физиологическом уровне он впитывал новую для него атмосферу двора, полную лжи и лицемерия, невольно учился искусству притворства и придворной игры, тем более, задатки и обстановка были самыми подходящими для этого.
Чопорные ли гонцы королевы сделали свое дело несколько рьянее, чем она просила, легкомыслие и честолюбие младшего принца Конде, тесные связи английского короля с оппозицией – неизвестно. Вернее, скорее всего, все «удачно» сочлось в нужном месте в нужно время. Но как бы там ни было, в начале 1560 года возник заговор с целью передачи власти Бурбонам. Раскрытый из-за неосторожности нескольких вертопрахов, он породил один из известнейших политических процессов того времени – так называемое Амбуазское дело. Власть была беспощадна, и заговорщики гроздьями повисли на стенах замка Амбуаз.
Сидя в праздничном наряде в окружении своей семьи, Александр в этот день впервые увидел церемониал смерти, узнал, что она может быть поставлена и сыграна, как спектакль.
Дальнейшие события развивались с невероятной скоростью. В начале ноября Александр застал мать плачущей на молитвенной скамеечке и на вопрос о причине услышал, что Антуан Вандомский, ныне король Наварры, и принц Конде скоро прибудут в Париж. Маленькому принцу уже не надо было ничего объяснять. Он не понимал всех тонкостей, но усвоил расстановку фигур, как в шахматах. Александр уяснил, что ловушка Гизов непременно сработает. В день прибытия высоких гостей он сидел запертый со своими братьями и сестрами в дворцовых покоях, и странный шум, внезапно возникший в Лувре, был для него сигналом, что дело сделано.
Но второй раз на спектакле смерти ему побывать не удалось. Вместо парадного камзола, приготовленного ради казни принца Конде, герцогу Алансонскому пришлось облачиться в траур и следовать за гробом внезапно умершего брата-короля Франциска II, над которым плакала только очаровательная Мария Стюарт.
С этой смертью в жизни девятилетнего Александра произошло очередное превращение. И дело было не столько в титуле герцога Орлеанского – официального наследника престола при новом короле Карле IX (годы правления 1560-1574), но в большей степени в том, что теперь Месье мог полностью ощутить все прелести этого положения. Неожиданно для всех кроткая флорентийская овечка показала зубы и, одурачив Гизов, обольстив Монморанси, запугав Антуана де Бурбон, стала официальной регентшей от имени десятилетнего короля.
В новом качестве Месье блеснул своей очаровательной внешностью на коронации брата 11 мая 1561 года и не без удовольствия услышал восхищенный шепоток дам в свой адрес.
А дальше все пошло как-то не так. При новом дворе теперь первую скрипку играли гугеноты, королева-мать так благоволила им, что Теодор де Без в разговорах с Кальвином называл ее «наша королева»[1]. Александр, воспитанный ревностным католиком, в какой-то момент с ужасом почувствовал, что его убеждения поколебались. И только влияние верного Жуанвиля спасло герцога от впадения в ересь.
Меж тем Гизы, видя, что регентша упорствует в покровительстве еретикам и не слишком спрашивает их мнения, в знак протеста решили покинуть двор. Это известие повергло принца в большую печаль, ведь отъезд клана означал разлуку с любимым другом. Его грусть была на руку герцогу Франсуа, который несколькими неделями раньше пытался убедить Екатерину позволить им увезти Месье в более безопасное место, чем королевский двор, под предлогом мнимой опасности от новых заговорщиков. Королева, которая боялась милых кузенов, как огня, естественно отказала. Зато сам Месье оказался непротив: при дворе было скучно, порой страшновато, а Жуанвиль расписывал ему увлекательные прогулки, красоты Вогезского края, доброту его старшей сестры – очаровательной герцогини Клод. Как тут не прельстится одиннадцатилетнему ребенку, которого лучший друг зовет в такое прекрасное и веселое путешествие, подальше от учебы, суровых протестантов, придворных условностей.
Заговор созрел. Осуществить побег было поручено герцогу Немурскому, младшему отпрыску Савойской династии – обаятельному авантюристу, который за несколько дней сумел настолько очаровать Александра, что тот отбросил последние сомнения. Но как мог ребенок сохранить такой секрет: принц в восторге поделился замыслом с одним из своих камердинеров, который не замедлил рассказать все королеве.
Мать устроила грандиозный скандал: была удвоена охрана, замуровано окно в покоях принца, выходящее в парк, сделали попытку схватить герцога Немурского, даже в ответном послании к испанскому королю, пытавшемуся оправдать Гизов, обычно сдержанная и осторожная королева была резка. Она приказала в оба глаза следить за испанским послом Шантоне и сообщила обо всем Королевскому Совету. Так что, кроме бурного объяснения наедине с матерью, засыпавшей его упреками и залившей непритворными слезами, Месье был вынужден публично подписать протокол, представлявший дело так, что он получался лишь невинной жертвой черного замысла злодеев.
Глубоко униженный этим судилищем, мальчик не стал долго копаться в произошедшем. Нет, он не мог обидеться на свою добрую матушку, которую всю жизнь по-настоящему нежно любил. Принц затаил злобу на истинных виновников - Гизов, которые, как он теперь полагал, столь грубо и безжалостно воспользовались его доверием и искренностью чувств. После этого случая Александр потянулся к протестантским идеям, тяга зашла так далеко, что ее жертвой пали часослов сестры Маргариты и душевное равновесие испанского посла, которому наследник французской короны заявил, что скоро маленький гугенот в его лице станет большим гугенотом.
Это полуобращение Александра символично совпало с беспрецедентным событием: 17 января 1562 года был принят Пуасский эдикт[2], предоставлявший протестантам свободу вероисповедания. Событие было поистине революционным, ибо никогда еще европейская держава не признавала вторую конфессию наравне с государственной. Екатерина ликовала – извечный предлог для внутренних распрей наконец уничтожен, можно заняться наведением порядка в государстве и устройством будущего собственных детей.
Но, увы, это были только мечты. Две враждующие стороны отнюдь не хотели примиряться, религиозный фанатизм и личные амбиции заглушали голос разума. Гизы, поддерживаемые парижанами, начали резню, перепуганная королева-мать призвала на помощь принца Конде, но тот, памятуя о кануне кончины Франциска II, испугался и упустил шанс вместе со всей своей партией. Пока он опасался, ультракатолики действовали и переманили на свою сторону двор. А флорентийка, оскорбленная отказом протестантов, поняла, что опираться на них при управлении государством нельзя, ибо они отстаивают только собственные интересы. После этого царственная актриса снова сменила маску: теперь она изображала ревностную католичку и вновь подружилась с Гизами.
В такой ситуации ничто не могло остановить гражданскую войну. Королевство запылало: Гизы открыли границу для испанских банд, реформаторы впустили в Гавр англичан, во всей Франции не осталось ни одного уголка, где не шла бы война. В это жуткое время королева-мать со своей небольшой свитой и любимым сыном колесила по дорогам королевства, уговаривая, сражаясь, договариваясь…
Пожалуй, только вмешательство провидения спасло государство от катастрофы, обезглавив обе враждующие партии: король Наварский погиб при осаде Руана, Анн де Монморанси попал в плен к протестантам, Луи де Конде – к католикам, а главный смутьян Франсуа де Гиз был убит под Орлеаном пулей Польтро де Метре.
Екатерина снова осталась хозяйкой Франции. Не простив гугенотам сделки с англичанами, она решила расколоть их партию, опираясь на поддержку католиков, вновь признавших ее за свою королеву. Венцом этой ее деятельности стал Амбуазский договор, подписанный обеими сторонами 19 марта 1563 года[3]. После этого последовали долгие препирательства с Елизаветой Английской по поводу Кале и Гавра. Но и здесь флорентийка одержала верх, переупрямив рассудительную англичанку.
Регентша торжествовала. Пожалуй, даже Анна де Боже и Бланка Кастильская не смогли бы сделать больше в подобных обстоятельствах. Возвратившись в любимое Фонтенбло, она предалась мечтам о выгодных партиях для своих младших детей. Первое место в ее мечтах, естественно, занимал Александр, чье милое лицо и нежная улыбка столь часто утешали ее в течение последнего страшного года. Она грезила о короне для своего любимца и ради этого даже была мила с Филиппом II Испанским, с которым вела переговоры о браке дочери Елизаветы. Но этим надеждам не суждено было сбыться. Встреча в Байоне, откуда юная королева Испании отправилась к своему супругу, окончательно поставила точку под этим направлением матримониальной деятельности Екатерины: испанцы требовали от нее слишком много даже за королевский венец на голове любимого сына.
В это время (конец 1565 – начало 1566 гг.) уже четырнадцатилетний Месье, пока еще исполнявший роль пассивного наблюдателя за всем происходящим в королевстве, наконец официально вступил в общественную жизнь, из круга которой ему уже не суждено было вырваться до конца дней. Правда, поводом к этому стали события отнюдь не самые приятные.
Со времени подписания Амбуазского договора в протестантской среде росло недоверие к власти, грозившее вылиться в новый заговор или восстание. Чувствуя это, всевластный с момента принятия Муленского ордонанса (1566 год) [4] канцлер л'Опиталь, не посоветовавшись ни с королевой, ни с Советом, принял ордонанс[5], вносящий поправки в Амбуазский эдикт. Этот закон по сути разрешал исполнение кальвинистских обрядов в частных домах на всей территории Франции.
Естественно, этот шаг немедленно вызвал негодование католических вождей. Кардиналы Бурбонский и Лотарингский набросились на королеву с жалобами, требуя решительных действий. Екатерина в то время была больна и не вставала с постели, но пообещала вынести дело на Совет. Отлично! Однако кому же председательствовать – королева в немощи, король, меньше всего интересовавшийся делами государства, на охоте? Гордо и нежно улыбнувшись в ответ на этот вопрос, флорентийка позвала… Месье. Ее четырнадцатилетнее чудо, первый принц крови не растерялся. Глубоко вникнув в суть вопроса, он провел столь опасные дебаты с полнейшей ответственностью и серьезностью, хотя по-мальчишески не смог скрыть удовольствия, когда было принято решение об отмене ордонанса.
Это событие окончательно подвело черту под детскими годами юного принца. Отныне он вступил во взрослую жизнь, готовящую для него столько неожиданностей.
14 июля 1566 года Парижский парламент зарегистрировал королевские грамоты, определявшие апанаж Месье. Его домен включал герцогства Анжу, кроме Сюмюра; Бурбонне, Овернь, графства Бофор, Форе, Монферран, Монфор-Ламори, баронство Боже, сеньорию Юссон. Советники уведомлялись также, что Его Высочество, изменив имя по случаю конфирмации, отныне становится Генрихом, герцогом Анжуйским.
Почти год новоявленный Генрих безмятежно наслаждался жизнью. Спокойствие нарушали только бесконечные волнения вокруг Нидерландов, в которые протестанты постоянно втягивали королеву, или сообщения об очередном недовольстве самих гугенотов, возглавляемых теперь вечно беспокойным и не по годам пылким адмиралом Колиньи.
Но в сентябре 1567 неожиданно разразилась гроза: во время придворного праздника в Монсо принц Конде (вероятно вспомнив о проделках герцога Немурского) решил похитить короля. Ни Его Величество, ни регентша ничего не подозревали, да и сама мысль о таком безумии вызвала бы у рассудительной флорентийки только смех. Поэтому еще 24 числа она писала послания провинциям о соблюдении Амбуазского эдикта, а 27 ей сообщили, что орды кальвинистов недалеко от замка.
Эта выходка привела к возобновлению гражданской войны. Семидесятипятилетний коннетабль Анн де Монморанси, которому совсем не нравилась эта авантюра, вынужден был возглавить армию против собственных племянников. Первое решительное сражение произошло у Сен-Дени 10 ноября 1667 года. Оно было выиграно ценой жизни досточтимого старца, к тому же победа оказалась не очень убедительной: протестанты отступили, но не были разбиты. В такой ситуации новое назначение на эту должность было необходимо немедленно, т. к. война продолжалась и гугеноты не собирались складывать оружие.
Все ждали слова королевы. В одном из приступов безумной материнской любви Екатерина приняла решение, поразившее всех: не восстанавливать должность коннетабля, а назначить своего обожаемого сына наместником королевства.
Прежде всего, был ошеломлен сам Месье – в шестнадцать лет он становился фактически вице-королем. Не имея военного образования, систематических знаний и опыта управления государством, он теперь должен был решать исход войны и будущее монархии.
Истинный сын своей матери, Генрих, однако, быстро овладел собой. С чисто итальянской гибкостью, как настоящий ученик Макиавелли, новоявленный главнокомандующий очень быстро примирил всех амбициозных в собственном войске, засыпав каждого обещаниями и лестью, умело делая вид, что каждому предоставляет право самостоятельно принимать решения. Действуя таким образом, принц сразу же приобрел популярность в армии и развязал себе руки.
Тем временем протестанты отступали. Они поняли, наконец, что у короля слишком большая сила, и прислали наместнику предложение о мире. Юношеский пыл не помешал Месье понять необходимость и своевременность этого шага. 29 ноября он поделился этими соображениями с братом, и скоро в Немуре начались мирные переговоры, окончившиеся ничем, т. к. протестанты просто тянули время, дожидаясь помощи единоверцев из других стран.
Воюющие стороны были в странном положении: в королевском стане молодой командующий не мог справиться с собственными подчиненными, вплоть до того, что сама Екатерина была вынуждена примчаться на помощь к своему любимцу; у протестантов, чью армию наводняли иностранные наемники, кончались деньги. В стране, опустошаемой бессмысленными боями, царил хаос, королева-мать, снова бодрая и деятельная металась между враждующими сторонами и Парижем, уговаривала, грозила, договаривалась об иностранной помощи…
В конце концов деньги у кальвинистов кончились, и Конде ничего не оставалось, как предложить мировую. Король согласился не сразу – он не мог простить протестантам своего испуга и бегства из Мо, но Екатерина надавила и заставила сына пойти на компромисс. Мир был подписан 22 марта 1568 года. По его условиям Амбуазский эдикт оставался в силе, уход наемников оплачивался из королевской казны, зато у короля, в отличие от протестантов, оставалась вполне боеспособная армия[6].
Месье был на седьмом небе. Он трезво оценил все произошедшее, извлек необходимые уроки, но, чувствуя неизменную поддержку такой могучей и благосклонной матери, мнил себя властителем умов, не обращая внимание на холодную злобу и бешеную зависть, которые его красота, обаяние, успех у женщин, популярность при дворе и в народе, любовь матери вызывали у нецарствующего короля Карла.
Мартовский мир ни у кого не вызвал иллюзий, гражданская война в королевстве не прекращалась ни на минуту, и враждующие стороны не принимали никаких реальных действий, чтобы остановить ее. Напротив, уже 1 мая 1568 года на Королевском Совете стало ясно[7], что о терпимости можно забыть, причем Месье внес большой вклад в размежевание умеренных и радикалов, решительно поддержав вторых. Следствием этого стал новый виток войны и эдикт, запрещавший во Франции кальвинистское богослужение и обязывавший пасторов покинуть страну в пятнадцатидневный срок. Умеренные во главе с л'Опиталь решительно отказались ратифицировать его, но это привело только к отставке канцлера и победе ультракатоликов, возглавляемых кардиналом Лотарингским, ставшим чем-то вроде первого министра. Карл IX тоже горел жаждой убийства, ему было тесно в Лувре. Но Екатерина опять все сделала по-своему: одурачив Гизов и заперев в Лувре беснующегося короля, она вновь отдала всю полноту власти в руки любимому Генриху, а значит, и себе.
4 октября главнокомандующий вернулся в армию и принял на себя бремя государственных забот.
Второй этап его деятельности был более успешен, тем более, хитроумная матушка позаботилась и отдала армию и само любимое дитя в опытные руки графа де Таванна, слишком хорошо разбиравшегося в войне и ситуации, в которую он попал. Одержав победы при Жарнаке (13 марта 1569 г.) и Монконтуре (3 октября 1569 г.), прозорливый воитель без колебаний пожертвовал всю славу молодому принцу.
Король не нашел в себе сил поступить также: явившись в армию в самый ненужный момент, он не позволил ненавистному брату закончить эту бесконечную войну за месяц. Отменив намерение Таванна добить остатки войска адмирала, он приказал осадить Сен-Жан-д’Анжели, где армия, утопая в грязи, напрасно протопталась шесть недель, понеся огромные потери. За это время кальвинисты восстановили свои силы и вновь начали побеждать, сведя на нет все прежние успехи королевских войск.
Результатом этой «замечательной» военной кампании стал новый мирный договор – Сен-Жерменский (8 августа 1570 г.), по которому гугеноты получали полную свободу совести, свободу богослужения на основе Амбуазского эдикта и четыре первостепенных крепости: Ла-Рошель, Монтобан, Ла-Шарите и Коньяк[8].
Последующие два года после Сен-Жерменского мира Генрих купался в лучах своей славы и с увлечением придавался амурным утехам. Увлекающийся и экспансивный по природе, он отнюдь не чурался любовных приключений, тем более, многочисленные придворные дамы сами были готовы пасть перед красавцем принцем, овеянным бранной славой. Многие прелестницы познали сладость его объятий, но ни одна из них, даже мадемуазель де Шатонеф, которой он посвящал донельзя томные любовные элегии, не привязала его надолго.
Истинная страсть проявилась неожиданно в отношениях с младшей сестрой – прелестной Маргаритой, с которой еще во время военных действий их связала крепкая дружба. Близкие по духу брат и сестра находили истинное удовольствие в общении. Однако сердце Марго оказалось доступно не только братской любви, но и стрелам Амура. Красавец–блондин Генрих де Гиз покорил принцессу, и она забыла о милом Месье. Сам бы принц ни о чем не догадался, но его нынешний фаворит Дю Га, видевший в Маргарите опасную соперницу для своего влияния на герцога, открыл ему глаза на любовные шашни сестры.
Ярости Анжу не было предела, тем более, похитителем сердца сестры оказался бывший близкий друг, а теперь главный враг и соперник. В порыве досады он рассказал обо всем матери, а та, практичная, как всегда, усмотрела в этой любовной игре политическую, решив что таким образом лотарингцы снова хотят получить при дворе первые роли, если не хуже – брачным союзом обеспечить себе права на французский трон. Королева устроила Маргарите бойкот, с радостью поддержанный оскорбленным Генрихом и двором, от чего принцесса тяжело заболела. Месье тут же забыл обо всех обидах. Заливаясь слезами, он дни просиживал у постели сестры, молясь об ее выздоровлении. Господь внял его молитвам, но выздоровевшая Маргарита так и не простила ему обиду, в их отношениях больше никогда не было прежней теплоты.
За всеми этими событиями пристально следил король. Его ненависть к брату переросла в нечто патологическое. Словно назло Генриху он сблизился с Маргаритой, нежно именуя сестричку «толстушкой Марго», увлеченный идеей освобождения Фландрии из-под власти Испании, он стал ближайшим другом Колиньи, который чопорностью, надменностью, манерами бесконечно раздражал своего недавнего победителя, ведя себя при дворе почти по-хозяйски.
Эта дружба стоила Генриху должности главнокомандующего. Затаив злобу, он с не меньшим пылом бросился в словесные баталии в парламенте и Королевском Совете, горячо протестуя против авантюры, затеянной Карлом в Нидерландах при горячей поддержке адмирала. Ради такого дела он даже временно примирился с Гизом. Эта троица (Месье, Гиз и Таванн) при поддержке королевы-матери одержала верх, и большинство Совета проголосовало за мир[9]. Король подчинился, но не забыл брату очередного унижения.
Одновременно не прекращались попытки найти для Генриха подходящую корону. Новой претенденткой на руку очаровательного Месье неожиданно стала перезревшая Весталка Запада (Елизавета Английская, ей в то время было около 40), которая на этот раз сама высказывала живую заинтересованность такой перспективой. Игры в переговоры шли долго. Генрих, хоть и понимал соображения и чаяния матери, длительное время не мог дать согласия из-за вполне естественного отвращения к будущей невесте. К счастью, ему не пришлось идти на подобную жертву: стороны соревновались в дипломатическом искусстве, выторговывая поблажки и уступки, и в конце концов, переговоры затихли сами собой, без открытого разрыва отношений.
Анжу вздохнул с облегчением и бросился в очередное любовное приключение, тем более, к нему наконец пришло настоящее чувство. Избранницей Месье стала очаровательная Мария Клевская – воспитанница суровой Жанны д'Альбре, матери Генриха де Бурбон. Эта девятнадцатилетняя красавица впервые появилась в Париже по случаю своей свадьбы с младшим принцем Конде. Генрих влюбился сразу же и безнадежно. Он вздыхал при Луне, сочинял элегии, как влюбленный школяр, целыми днями не отходил от своей прелестницы. Наивная девушка беспечно поддалась этой страсти, по утверждению Брантома, она без борьбы уступила своему принцу дар, хранившийся для мужа.
Но любовная идиллия продолжалась недолго. Влюбленным предстояло расстаться так как каждый из них еще до встречи был связан другими обязательствами.
Марии предстояло стать супругой уродливого карлика – принца Анри де Конде, самого большого смутьяна в стане протестантов, а Генриху… - надеть долгожданную, с таким трудом найденную корону.
Дело в том, что 7 июля 1572 года умер король Польши Сигизмунд Август (годы правления 1548-1572), последний из великой династии Ягеллонов. Преемника ему должен был избрать Сейм. Претендентов было двое: царь и великий князь Московский и всея Руси Иван IV, сама мысль о котором ужасала поляков, и сын императора эрцгерцог Эрнст, поддерживаемый Святым Престолом, жаждавшим таким путем заполучить императора и Польшу в Христианскую лигу. Эта перспектива тоже не радовала польских протестантов и умеренных. Тогда Ян Замойский, бывший паж Франциска II, произнес имя герцога Анжуйского. Это устраивала и поляков, и Екатерину, уже видевшую «ремень», которым ее сыновья свяжут Австрийский дом, ей грезилась возможность претендовать на императорскую корону и в союзе с Турцией контролировать Средиземное море, то есть, положить конец тягостной гегемонии Испании.
Довольны были все, кроме Генриха: перспектива ехать в далекую варварскую страну, где дремучие леса и лютые морозы, где до сих пор шастают татары, язык невозможен на слух, а манеры людей отвратительны, его вовсе не прельщала.
Но ни добрая матушка, ни друзья, ни, тем более, Карл, исполненный злорадства, не хотели ничего слышать об отказе. Король, подстрекаемый Колиньи, который разыграл удивление, что Месье за год с легкостью отказывается от второй короны, чем немедленно возбудил черные подозрения брата, с пеной у рта и рукой на рукояти кинжала приказал ему царствовать. Генрих уступил, прибавив к своей ненависти к адмиралу очередную порцию злобы, еще усилившейся, когда стало ясно, что придется расстаться с Марией. Поддавшись чувствам, он сделал попытку не потерять хотя бы ее, раз уж его гонят прочь из дома. Заливаясь слезами, он пылко рассказал матери о своей любви к мадемуазель Клевской, умоляя государыню не выдавать ее замуж за ненавистного урода. Но это исступление испугало Екатерину. Ей показалось, что другая женщина может отнять у нее обожаемого сына. Выслушав Генриха, она заговорила о суровом долге, интересах государства, в утешение подарила роскошные жемчуга. Месье был в отчаянии, а королева приняла меры для ускорения свадьбы.
События, последовавшие за бракосочетаниями принца Конде и Беарнца слишком хорошо известны и сложны, как отдельный объект исследования, чтобы здесь останавливаться на них подробно. Оговорюсь только, что Генрих вынужден был принимать активное участие во всем этом безумии, как первый принц крови, наместник королевства и единственная реальная опора своей матери. Машина убийства была запущена, ни одна из враждующих сторон не сделала попытки остановить ее, напротив, только подливала масла в огонь, доводя до экстатического безумия и без того крайне возбужденные толпы народа.
Нет смысла оправдывать или осуждать Месье: бездоказательны утверждения о его личном участии в резне, зато известно, что он сделал попытку остановить Гиза, ограничить его жажду мести только кровью адмирала (Генрих де Гиз не без основания считал его виновником гибели отца), известно также, что маршал де Косе-Бриссак именно ему обязан своим спасением. Конечно, из личных мотивов Месье была выгодна и приятна смерть Колиньи и Конде, но когда принц предпочел мессу смерти, и тайная надежда Генриха рухнула, он испытал только горькое разочарование, но не поддался той безумной ярости, которой все эти дни был охвачен его царственный брат.
По природе отнюдь не воинственный, с детства чуравшийся грубых мужских игр, он не мог радоваться виду залитого кровью и заваленного телами Парижа утром 24 августа 1572 года. Это воспоминание в последствии будет терзать его всю жизнь, чем отчасти и объясняется его веротерпимость. Молва, не без помощи королевы, приумножили его «заслуги» в эти страшные дни, в результате чего его популярность в католической партии многократно возросла, но на репутации появилось первое пятно, которое ему будет суждено носить даже через столетия после смерти.
После Варфоломеевской ночи почти год Европа бурлила, как котел. Протестанты стали вновь показывать зубы, кинув клич своим единоверцам в других стран, поляки заартачились, вдруг задумавшись, может ли ими править головорез... Перед Месье замаячил призрак нового династического брака: в благодарность за Варфоломеевскую ночь Екатерина потребовала у короля Испании руку инфанты (впрочем, очередной матримониальный мираж скоро рухнул).
Сам же Генрих на короткое время познал счастье: униженный принц Конде в нынешнем положении не смел ревновать, и голубки заворковали снова, милая сестричка Марго хоть и не пожелала развестись с грубияном Беарнцем, внезапно вернула брату свое расположение, даже Генрих де Гиз вновь стал милым и приятным в общении.
Но счастье не продолжается долго. Как генеральный интендант и первый принц крови, державший в своих руках фактически всю реальную власть, Месье был вынужден заняться политикой и войной, тем более, рядом с ним больше не было Таванна, внезапно умершего на первых подступах к Ла-Рошели. Осада закончилась ничем, кроме огромных потерь времени и войска. Булонский эдикт 6 июля 1573 года фактически закреплял сложившуюся ситуацию: свободное исповедание кальвинистской веры в Ла-Рошели, Ниме и Монтобане[10].
Посреди всей этой суеты даже рождение у короля дочери не принесло принцу особой радости, хотя оставляло его официальным наследником престола.
Все было не кстати: явные признаки тяжелой болезни короля, предсказание придворного астролога Рене, которому Генрих, как и мать, безгранично верил, о близкой смерти Карла, рождение у государя девочки. Эти события могли бы подарить принцу тысячи надежд. Но именно сейчас поляки наконец-то приняли решение в его пользу, и Анжу понял: теперь ему не избежать Кракова. Заявление Карла IX о том, что король Польши остается наследником престола выглядело почти как издевка – его сарматский край так далеко от Франции, что пока туда дойдут нужные вести, в Париже уже все свершится без его участия.
3 декабря 1573 года Генрих пересек границу своего нового королевства, чтобы начать стодвадцатидневное царствование.
[ 1] Эрланже Ф. Генрих III. СПб: Евразия, 2002. С. 38.
[2] Документы по истории гражданских войн во Франции. 1561 – 1563 гг. Под ред. А. Д. Люблинской. М.-Л., 1962.
[3] Там же.
[4] Ордонанс устанавливал новые основы судебной системы и управления, по которой канцлер наделялся очень широкими полномочиями.
[5] Малов В. Н. Французские государственные секретари в XVI – XVII вв.// Средние века. Вып. 29. М. 1966.
[6] Уваров П. Ю. Религиозные войны и тираноборчество во Франции XVI века // Средневековая Европа глазами современников и историков. М., 1995.
[7] Лучицкий И. В. Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции. Киев, 1989. С. 143.
[8] Новоселов В. Р. Религиозные войны во Франции: военные перед лицом гражданской войны // Из истории социальных конфликтов и народных движений в средневековой Европе. М., 2001. С. 76.
[9] Лучицкий И. В. Католическая лига и кальвинисты во Франции. Киев, 1991.
[10] Новоселов В. Р. Религиозные войны во Франции: военные перед лицом гражданской войны // Из истории социальных конфликтов и народных движений в средневековой Европе. М., 2001. С. 89.
