Привет. Меня зовут Арина, я — редактор журнала «Прочтение» (одна из), и любовная любовь к книгам живет во мне лет с четырех. Начинается она приключениями Чебурашки, а продолжается многим: постапокалиптичным фэнтези (или фэнтезийным постапокалипсисом?), ироничными, почти дневниковыми заметками британского комика и журналистки о русской литературе, альтернативным прочтением классического мифа и чем только не.
Все эти книги так или иначе всегда приходились кстати — никогда не знаешь, что окажется созвучно жизненной ситуации здесь и сейчас: постап, где наступила вечная ночь и героя ждет путешествие из Минска в Непал на своих двоих, или автобиография писателя, который почти как Монте-Кристо, только без горы бриллиантов в тайной пещере.
Но только немногие книги из прочитанных становятся любимыми — и в этой подборке некоторые из них.
Толстой вместо психолога и человек, написавший себя сам
Вив Гроскоп. Саморазвитие по Толстому / пер. с англ. Д. Шабельникова. — М.: Individuum, 2019. — 248 с.
Всегда любопытно узнать, как тот или иной человек, особенно иностранец, пришел к чтению русской классики. Если с русскоязычным читателем все более-менее понятно — неожиданно зашло на школьных уроках литературы, случайно наткнулась и понравилось, перечитал в детстве всю домашнюю библиотеку, — то в других случаях немного сложнее. Чехова и Толстого, допустим, знают во всем мире, но Булгаков, Гоголь, Ахматова?
Вив Гроскоп, журналистка The Telegraph и профессиональный комик, открывает для себя русскую литературу, когда пытается найти свое место в жизни: сначала попадает на отделение славистики в университете, затем приезжает в Россию, посещает похороны, учит стихотворение Ахматовой и делает множество других странных (во всяком случае, для зарубежного читателя), но несомненно любопытных вещей. Ее эссе — это не пространные размышления о судьбах великих и незабвенных, но самый настоящий и очень личный читательский дневник: литература у нее как никогда тесно переплетается с окружающей реальностью. И оказывается, что русская классика (в которой, как известно, страдает либо герой, либо читатель) помогает разобраться в себе не хуже, чем книга из категории self-help: «Гроскоп не боится делать “Войну и мир” или “Преступление и наказание” инструментом самопознания и вообще вставать с авторами чуть ли не на одну ступеньку» (Елена Васильева), и может быть, это именно то, чего иногда не хватает русскоязычному читателю.
Джозеф Конрад. Личное дело / пер. с англ. мастерской литературного перевода Д. Симановского — М.: Ад Маргинем Пресс, 2019. — 416 с.
Автобиография Джозефа Конрада, написанная им после «Лорда Джима», «Ностромо» и «Сердца тьмы» — произведений, сделавших его, по словам Томаса Манна, «первым повествователем эпохи», — абсолютно пристрастна и необъективна. В этой книге автор предстает не человеком, которым был, а человеком, которым хотел бы быть, особенно — в глазах английской публики: «он, сын польского повстанца, всю жизнь говоривший на английском языке с несносным славянским акцентом, стремился доказать, что “джентльмен из Украины способен не хуже них управлять судном и ему есть что сказать им на их же языке”» (Татьяна Сохарева).
«Личное дело» дополняют рассказы, читая которые, веришь: их и в самом деле писал другой человек, тот Джозеф Конрад, каким он хотел бы остаться в вечности. В этом сборнике лирические зарисовки, полные влечения к морю и неукротимой стихии, соседствуют с текстами, в которых нет ни одного лишнего слова. Реальный Конрад оказывается не менее интересен, чем Конрад идеальный, и кто знает, о чем еще мог бы рассказать человек, двадцать лет ходивший под парусом, позволь он себе выйти за рамки «приглядного» образа.
Лучший из ахейцев и девочка-которая-не-умерла
Мадлен Миллер. Песнь Ахилла / пер. с англ. А. Завозовой. — М.: АСТ : CORPUS, 2019. — 384 с.
Беря за основу миф об Ахилле, Мадлен Миллер едва ли привносит в него нечто новое: «она, как по учебнику, грамотно играет с выбранным фэндомом, переносит акцент с внешнего на внутреннее, раскрывает периферийных персонажей — и все это выходит гармонично, складно и аккуратно» (Ксения Грициенко).
Однако в подобных романах интересно не что, а как: финал читателю известен заранее, и больше волнует не то, к чему все придет, а то, как это случится.
«Песнь Ахилла» — это своего рода фантазия по мотивам, только здесь допускается не другое развитие событий, а другой рассказчик: как бы все выглядело, расскажи историю почти божественного Ахиллеса его ближайший друг, а затем и любовник, Патрокл?
Что чувствует Патрокл, впервые знакомясь с великим героем, которому на роду написано прославиться и стать сильнейшим среди смертных? Каково ему же быть слабейшим среди сверстников? Какие мысли приходят, когда он надевает доспех Ахиллеса, сына Фетиды, чтобы вселить в соратников уверенность и поднять их боевой дух?
Как, наконец, об этом будет рассказано: сухо и кратко, словно в газетной сводке, освещающей военные действия, или лирично и нежно, как часто говорят о первой любви и вечной преданности?
Интерпретация мифа — задача непростая, но Мадлен Миллер с ней справляется.
Диана Сеттерфилд. Пока течет река / пер. с англ. В. Дорогокупли. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2019. — 512 с.
Однажды глухой ненастной ночью в трактир, стоящий на берегу реки, приходит раненый человек с мертвой девочкой на руках. Но вскоре покойница оживает — и так начинается третий роман Дианы Сеттерфилд «Пока течет река».
Кажущаяся поначалу мистической и нездешней, история подобна тщательно продуманной, начерченной с десяти разных ракурсов конструкции: воскрешению девочки (потерявшей голос, а потому неспособной ответить на вопросы обеспокоенных взрослых) способствует не магия — биология, а пугающие совпадения объясняются обычной закономерностью. Однако это не идет во вред роману: «Осознавая, что являет собой природа таланта, Диана Сеттерфилд не рассчитывает на то, что боги нашепчут ей в уши второй несомненный бестселлер, и пишет новую историю — воспринимать ее следует разумом, не сердцем. “Тринадцатая сказка” обволакивает, тянет за собой, как любой продукт вдохновения; в романе “Пока течет река” атмосфера именно что выстраивается» (Мария Лебедева).
Эта история — не детектив, а одна из тех небылиц, что ценятся не меньше денег в трактире «Лебедь». Сказка, в которой важен дух, а не буква.
Постапокалипсис сегодня
Виктор Мартинович. Ночь. — М.: АСТ, 2019. — 475 с.
Роман белорусского прозаика Виктора Мартиновича начинается так: однажды во всем мире гаснет свет и наступает вечная ночь. Вместе с ней — вынужденный режим радиомолчания: связи нет, узнать, что произошло с людьми, живущими не то что в другой стране, а в соседнем городе, практически невозможно. На дорогах свирепствуют мародеры и каннибалы, интернет не работает, каждый выживает как может.
Главным героем этого постапокалиптического романа становится Книжник — человек, который читал книги, когда остальные их жгли, и теперь может по лицу случайного знакомого понять, какой текст у него любимый, и прочитать его наизусть. Это «и есть та самая “суперспособность”, не раз спасавшая ему жизнь» (Елена Васильева): Книжник не сидит на месте и, прихватив верную собаку Герду, отправляется на другой конец света — из Минска в Непал, где в начале блэкаута оказалась его любимая.
Так и получается, что в конечном итоге эта история, как и многие другие, все-таки о любви, а не о конце света.
Линор Горалик. Все, способные дышать дыхание. — М.: АСТ, 2018. — 448 с.
Постапокалиптический мир Линор Горалик фэнтезийнее, но при этом страшнее мира Мартиновича: здесь есть и свет, и связь, и возможность покинуть город или страну не пешком, но неожиданно оказывается, что себя и своих демонов не покинешь и не оставишь, как ни старайся.
В мире романа произошла катастрофа — асон — после которой до этого немые животные обретают дар речи, а значит — становятся наравне с человеком, но не становятся людьми: мыслят и живут они иначе, и мораль у них совершенно другая, и человечность и человеческое им чужды. Но несмотря на это, «Все, способные дышать дыхание» — история не про ненависть, а, «по задумке автора, про любовь, точнее, про умение найти в себе эту любовь — к тому, кто так или иначе от нас отличается» (Полина Бояркина).
Иллюстрация на обложке: Giovana Medeiros