Утро 9 мая началось с залетевшего в ленту отрывка из воспоминаний генерала Эйзенхауэра о беседе с маршалом Жуковым. Оказывается, американца покоробила советская тактика разминирования минных полей. Жуков, по словам Эйзенхауэра, откровенничал:
«Когда мы упираемся в минное поле, наша пехота продолжает наступление так, словно бы его там не было. Мы рассматриваем потери, понесённые от противопехотных мин, как равные тем, которые мы бы понесли, если б немцы решили защищать данный участок плотным сосредоточением сил вместо минных полей».
Среди комментариев, в основном возмущённых бесчеловечностью Советов (автором поста был человек соответствующих взглядов), попалась ссылка на статью, довольно убедительно разъясняющую целесообразность подобной практики. Поскольку противник меньше ожидает атаки на свои позиции со стороны заминированных участков, то и прикрываются они меньшими силами. В результате, суммарные потери наступающих от противопехотных мин и вражеского обстрела оказываются меньшими, нежели если бы атака вражеских позиций велась с незаминированной стороны. Это если вообще есть возможность подобраться к противнику в обход минных полей. Кроме того, замечает автор, нередко перед наступающей стороной стоит задача как можно быстрее преодолеть минные заграждения, чтобы не попасть под артиллерийский обстрел.
Первое естественное отторжение жуковской тактики поутихло, но какое-то невыраженное соображение всё-таки засело в мозгу. На первый взгляд всё логично, не подкопаешься: из двух зол выбирается меньшее. Командование использует тот вариант действий, который приводит к наименьшим потерям. Но что же здесь всё-таки не так?
А вот ещё одна история. В годы войны немецкие бомбардировщики сбрасывали на ночные города так называемые зажигалки - зажигательные бомбы, которые, попав на крыши зданий, резко вспыхивали, становясь причиной многочисленных пожаров. Дабы уберечь свои дома от огня, жильцы по ночам несли дежурство. Как только такая бомба падала на крышу, дежурный должен был быстро подхватить её щипцами и сбросить вниз, где уже его товарищи окунали «зажигалку» в бочку с водой или в ящик с песком.
Так вот, как-то, ещё в 90-е годы, реакционная антидемократическая газета «Советская Россия» напечатала заметку, где приводилась история, за достоверность которой не могу ручаться, ибо нигде больше не встречал ей подтверждений. Якобы немцы, прознав о тактике борьбы с их зажигательными бомбами, придумали снабжать «зажигалки» минами, которые взрывались, когда человек подхватывал бомбу щипцами. В целях экономии, минировались далеко не все «зажигалки», а только одна из какого-то множества. Что, понятно, превращало противопожарные меры в своеобразную лотерею.
По-разному отреагировали на это нововведение страны-союзницы. Когда горожане начали то тут, то там подрываться на «зажигалках», власти Великобритании немедленно забили тревогу и сочли нужным оповестить население. После чего перепуганные британцы перестали дежурить на крышах и по ночным городам забушевали пожары. В СССР же, как утверждала патриотическая газета, под страхом сурового наказания было запрещено распространять любую информацию о смертельной лотерее. Так что, хотя один из сотни и подрывался на мине, всё же число пожаров было сведено к минимуму. По итогам, количество лондонцев, погибших в пожарах, значительно превысило число москвичей и ленинградцев, погибших от пожаров и от взрывов минированных «зажигалок».
Эта история приводилась «Советской Россией» как убедительное доказательство преимуществ советской системы перед западной, как наглядный пример жизненной необходимости в цензуре и безусловной пользы сильной руки вообще и государственной монополии на распространение информации в частности. И опять же, как тут поспоришь? Чистая арифметическая целесообразность становится здесь синонимом гуманности. Ведь людей-то гибло меньше.
А теперь вспомним классическую моральную дилемму. По железнодорожным путям несётся неуправляемая вагонетка. Впереди на рельсах привязаны пять человек. Вагонетка неизбежно раздавит их, если ничего не предпринять. Но есть стрелка, переключив которую, можно увести вагонетку на боковой путь. Правда, на этом пути к рельсам привязан шестой человек. А вы стоите у стрелки. Как поступите в данной ситуации?
Подавляющее большинство людей выбирает вариант с переводом стрелки на ветку, где погибнет только один человек. Причём такой выбор делается в независимости от религиозных убеждений опрашиваемого. И католики, и протестанты, и православные, и мусульмане, и атеисты делают выбор в пользу меньшего числа жертв. Как маршал Жуков. К слову, исследователи приводят результаты подобных опросов в качестве одного из доказательств отсутствия связи между моралью и религией. Но сейчас не об этом.
Чуть усложним эксперимент. Та же самая вагонетка, те же пять жертв. Но теперь у нас нет бокового пути, зато есть нависающий над рельсами мост, а на краю моста уселся массивный толстяк. Если столкнуть толстяка на рельсы, он своим обширным телом остановит несущуюся вагонетку и пятеро несчастных будут спасены. Как вы поступите теперь? Арифметика та же самая – пять жизней против одной. Однако на этот раз большинство опрашиваемых отчего-то выбирает гибель пяти человек вместо одного. Почему?
Потому что моральный закон Канта понимается большинством на интуитивном уровне: нельзя использовать человека в качестве средства даже ради достижения благой цели. Переводя стрелку в первом мысленном эксперименте, мы используем для спасения пятерых запасной путь. Стрелка, а не человек, наше средство. Мы предвидим гибель одного, но не имеем намерения убить этого человека. Во втором же эксперименте для спасения пятерых нужно прямо пожертвовать одним, чтобы другие остались живы, то есть использовать человека без его добровольного согласия в качестве подручного массивного средства.
Вот откуда берётся неприятный осадок после знакомства с двумя вышеизложенными военными историями. Посылая солдат в атаку, командующий не имеет намерения убить их, хотя и предвидит, что многие неизбежно падут. Заставляя же солдат разминировать своими телами минное поле, командующий в значительно большей степени использует людей в качестве подневольного ходячего мяса.
Принесение в жертву тех несчастных, в чьих руках взорвётся коварная «зажигалка», без их добровольного согласия на эту жертву, также выглядит сомнительным с точки зрения кантовской, а на самом деле, общечеловеческой морали, какие бы благие цели не преследовала эта мера.
Я ни в коем случае не возьму на себя дерзость судить маршала Жукова или советское военное командование в целом. Я прекрасно сознаю, что у меня нет на это ни права, ни тем более соответствующей компетенции. Я всего лишь хочу заметить, что чатлан и пацаков, на которых давно разделилось наше многострадальное общество, вполне возможно отличить друг от друга и без визатора с зелёной и оранжевой лампочками. И один из параметров, по которому проходит разделение человечества на две неравные части – кантовский этический принцип. Либо ты принимаешь этот принцип, и тогда любая война, даже самая священная, будет вызывать в тебе невольное отторжение, по крайней мере, некоторые её страницы. Либо ты подавляешь в себе зов морального принципа, и тогда: цель оправдывает средства, а лес рубят – щепки летят. Правда, это, как правило, лишь до того момента, пока кто-нибудь не решит принести в жертву тебя самого во имя очередной светлой цели, непременно связанной с достижением всеобщего безграничного счастья.