О любви. Сегодня ночью мне приснилась девушка Варя, которую я сфотографировала на улице перед отъездом из Питера. Ее прекрасное лицо так запомнилось мне... Она имеет возможность читать мои тексты здесь, и утром я подумала, что должна написать о том, что непременно ее заинтересует. О чем же? О любви. Помните ли вы эти слова соловья из сказки Уайльда: "Вот он, наконец-то, настоящий влюбленный. Ночь за ночью я пел о нем, хотя и не знал его, ночь за ночью я рассказывал о нем звездам, и наконец я увидел его. Его волосы темны, как темный гиацинт, а губы его красны, как та роза, которую он ищет; но страсть сделала его лицо бледным, как слоновая кость, и скорбь наложила печать на его чело. Это настоящий влюбленный. То, о чем я лишь пел, он переживает на деле; что для меня радость, то для него страдание. Воистину любовь — это чудо. Она драгоценнее изумруда и дороже прекраснейшего опала. Жемчуга и гранаты не могут купить ее, и она не выставляется на рынке. Ее не приторгуешь в лавке и не выменяешь на золото."
Но нельзя не припомнить и рассказ Чехова, который так и называется - "О любви": "Мы, русские, порядочные люди, питаем пристрастие к этим вопросам, остающимся без разрешения. Обыкновенно любовь поэтизируют, украшают ее розами, соловьями, мы же, русские, украшаем нашу любовь этими роковыми вопросами, и притом выбираем из них самые неинтересные. В Москве, когда я еще был студентом, у меня была подруга жизни, милая дама, которая всякий раз, когда я держал ее в объятиях, думала о том, сколько я буду выдавать ей в месяц и почем теперь говядина за фунт. Так и мы, когда любим, то не перестаем задавать себе вопросы: честно это или нечестно, умно или глупо, к чему поведет эта любовь и так далее. Хорошо это или нет, я не знаю, но что это мешает, не удовлетворяет, раздражает — это я знаю."
И еще из того же рассказа, финальная мысль: "...и со жгучей болью в сердце я понял, как ненужно, мелко и как обманчиво было всё то, что нам мешало любить. Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе."
Эту похвальную мысль все знают (рассказ входит в школьную программу), но на деле поступают иначе. Как те Священники, которые женятся по расчету - после окончания семинарии, чтобы поскорее получить Священный сан и золотые одежды. О других даже и говорить нечего.
Было время, когда я любила смотреть на такого человека, а он любил смотреть на меня. В те месяцы, когда его жена вынашивала, рожала и кормила третьего ребенка, мы особенно сблизились, но после - стали стремительно отдаляться. В нашей любви была красота и трагедия. Она не могла остаться незамеченной - на третий год все вокруг стали завидовать этой любви. Все без исключения. Мне хотелось подойти и сказать каждому: "Разве вы не видите, что это не может закончиться ничем хорошим? И рано или поздно мне придется покинуть Собор. И со временем он утратит совершенно то странное чувство, которое поразило его в тот день, когда мы встретились." Мне хотелось сказать ему на прощание: "Виски в ладонях сжаты - жизнь разожмет. Младой военнопленный, любовь отпустит вас..."
Но он не знает и не узнает этих строк Марины Цветаевой, не знает он, куда я пропала и вернусь ли когда-либо. Неудивительно, что он заболел перед моим отъездом, когда уже была назначена дата. Недавно я видела его на фотографии - он выздоровел и вернулся в Храм.
Через время я вернусь в Питер, но жить буду в другом месте - ходить в другой Храм. Вряд ли это случится скоро, быть может, зимой или в конце осени. Я буду жить одна. Мы уже обо всем договорились - мой друг Митя будет жить рядом, минут в пятнадцати, и как прежде мне способствовать, и мы будем ходить друг к другу в гости. Нас объединяет высокое чувство - любовь к искусству. Все же этого недостаточно, чтобы жить вместе. Мы решили разделиться еще раньше, чем умерла наша собака. А когда она умерла, единственное, что препятствовало - это моя болезнь (и прочие обстоятельства). Но теперь я уже достаточно сильна, чтобы жить без него.
Когда я сказала недавно подруге детства Тае, что мы не собираемся венчаться, а, напротив, хотим разделиться, мне показалось, она не восприняла всерьез мои слова. Людям кажутся неправдоподобными такие планы, но поверьте, мы оба более всего на свете хотели бы начать жизнь сначала.
Когда я сказала Иерею Андрею, что живу не одна, это было прошлой осенью или уже в начале зимы, и кратко объяснила все, я помню - он взглянул на меня совершенно по-новому, с какой-то странной улыбкой. Потом я обдумала и поняла: для него слова "жить одна" прозвучали как "гулять с кем хочу".
Но то время, когда я жила в городе - на Английской набережной, а мой друг Митя на даче в Комарово, было лучшим временем нашей жизни. Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что я искала встречи с кем-то новым. Но на самом деле мне до безумия нравилось быть одной, и главное - сидеть на террасе мясного, мужского, ресторана на Конногвардейском, осознавая свое превосходство над людьми. Однажды на Исповеди я услышала такой вопрос от Иерея Андрея: "А чего бы вам хотелось?" И я ответила: "О, у меня самые низменные желания!" И указала рукой вниз. Стоявший близко и слышавший это отец Феодосий, мне показалось тогда, чуть не засмеялся. Я продолжила: "Сидеть на террасе и ловить на себе взгляды."
А он вдруг произнес очень странно: "Ну, это можно и в церкви делать."
Часто я вспоминаю тот август, когда я ходила по городу в туфлях от Dolce&Gabbana, август 15-го года. Из текста "Сказка о молодильных яблоках": «Молодая женщина одна в мужском ресторане - это ведь что-то невероятное, но я могу себе позволить. И это ужасно надламывает людей. Но я продолжала ходить туда и стремилась проводить время весело. И ни разу, к счастью, никто даже не попытался заговорить со мной, но был один неприятный случай. Вечером, уже в темноте, я шла домой и решила завернуть в Строганоф и взять с собой какую-нибудь еду. Терраса ресторана была украшена красными, желтыми, белыми и синими цветами, и я любила сидеть и смотреть на высокие зеленые деревья бульвара, на людей, на небо, на кусочек Исакьевского Собора; в темноте все выглядит совсем иначе и я наслаждалась возможностью видеть одну из последних летних ночей в городе. Воздух был влажным и теплым, но с Невы тянуло морской прохладой, я была одета во все черное и мои волосы были распущены, официант принес мне чай и мед, и все было прекрасно, но вдруг из дверей ресторана вышли на улицу двое молодых кавказцев. Я их не видела, потому что сидела к ним спиной и смотрела на деревья, но услышала громкие голоса. Мои волосы были распущены и лежали поверх черной кожаной куртки, достигая середины спины. За одну секунду прекрасный вечер стал для меня отравлен. Но им самим вскоре стало страшно, потому что для них мысль о том, что я здесь сама по себе, просто невероятна, и настигло понимание, что ведь то спокойствие, с которым я полторы минуты выносила их голоса, говорит о том, что человек, которого я здесь жду... И они с криками "Харам! Харам!" бросили сигареты и побежали обратно в ресторан.
Я правда обрела это спокойствие, но оно мнимое. Это только иллюзия бесстрашия.
Но официанты с каждым днем все больше мною восхищались, так же привыкли ко мне и все три хостесши. Терраса всегда заполнялась людьми, стоило мне сесть за свой столик. И эти девушки любили постоять у входа в ресторан и ощутить это огромное внимание, почувствовать себя актрисой на сцене или царицей в паланкине. Но все это лишь фальшивые мечты - я видела, как с этой мечтой в глазах они уходили обратно в темный мясной ресторан, и казалось, что все эти люди и я в том числе - едим здесь человеческую плоть, и когда нам надоест эта девушка на входе, мы заменим ее другой, а эту пухлую брюнетку мы съедим. Она знала, так же как и остальные, так же как и весь персонал ресторана, что мое присутствие сильно влияет на людей (они начинают щедро тратить деньги, громко разговаривать, вести себя странно и очень неуверенно, они стремятся сесть поближе и часто заказывают то, что видят на моем столе), и знала также, что весь персонал ресторана пристально наблюдает за мной, и стремилась тоже понять, чем же вызвано это огромное внимание, которое я к себе притягиваю. Красивые женщины всегда, глядя на меня, объясняют это мистикой.
Верите ли вы в бытие Светоносного? Из женщин мало кто не верит. И мне кажется, то золотое кольцо с карбункулом - его подарок. У Ахматовой есть слова о волшебном кольце, которое не служило ей так, как она хотела.
Девушкам-хостесшам нравилось воспринимать это внимание так сильно, что их зависть ко мне в такие моменты почти не чувствовалась. Ради этих взглядов они готовы терпеть настоящие ужасы. Но зачем же нужны той хостесше плотоядные взгляды обедающих и прогуливающихся, в особенности взгляды иностранцев? Ей нравятся иностранцы потому, что она их совсем не понимает. Ей нравится золото, но она не способна разглядеть красоту магических изображений на священном металле. И все те платья и украшения, о которых она мечтает, нужны ей только для того, чтобы получать эти взгляды. Но насмешка Дьявола над этой несчастной заключается в том, что никто не приглашает ее в рестораны, никто не дарит ей подарков, не присылает цветы каждый день, никто никогда всерьез не предлагал ей выйти замуж, и все деньги, которые она зарабатывает, приходится тратить на внешность, и денег всегда не хватает, и внешностью своей она не довольна никогда. Но рядом со мной она чувствовала себя такой же молодой, красивой и свободной. Поэтому думаю, что, когда я перестала появляться в ресторане, все три девушки были опечалены.
Официанты же, я уверена, были очень, очень расстроены моим исчезновением. Под конец месяца они меня сильно достали - навязывали алкоголь, носили следом за мной на террасу чашку кофе, расспрашивали о том, почему я так слишком хорошо выгляжу и вообще скапливались всегда там, где я сидела. Но нескольких я сильно унизила при всех, поэтому мной восхищались. Так же нравилось им видеть унижение богатых мужчин, нравилось следить за их нерешительностью и неожиданно раздражать, и доводить до ужасных страданий несчастных гаспромовцев и единоросов, чувствовавших себя рядом со мной совершенно раздетыми.
И когда после Эрмитажа я повела художника на ужин, то думала, что это будет весело. Но вышло так ужасно, хотя ничего ужасного не произошло. Но когда мы вошли (и еще эти кошмарные крутящиеся двери...), я с улыбкой оглянулась на него и увидела - как он сжался, как он испугался, как плохо ему стало. Очень мне запомнилось, как хостесша радостно воскликнула: "У нас сегодня вечером неожиданно много гостей!" Она отвела нас к маленькому столику в углу зала. Мой художник в ее глазах выглядел совсем иначе, чем в моих. Ей он показался таинственным иностранцем, и она попыталась заговорить с ним по-английски. Это было смешно, и я развеселилась, и заставила его съесть стейк с кровью, и сама съела маленький кусок, и мы выпили по рюмке водки и с большим воодушевлением говорили о живописи, и я цитировала Сезанна, и все вокруг понимали, что он - художник. Но все равно он чувствовал себя униженно в этом зале рядом со мной.
Уже когда мы вышли на улицу, я ему сказала: "Всем нравится сила. Никому не нравится слабость. Сила как способность удержаться от искушения."»
Я хочу снять маленькую студию недалеко от того ресторана, чтобы снова ходить туда. Вновь приходить к художникам на Невский. Гулять по набережным и видеть незабываемую красоту города.
Лето почти закончилось. Вероятнее всего, я никогда не выйду замуж. Сегодня утром я была в Храме. Был праздник, посвященный Кресту Господню. И на словах Священника в конце Литургии: "Всегда - ныне и присно, и во веки веков" я упала в земном поклоне, повторяя в сердце своем, что никогда не предам. На этих словах земной поклон положен тем, кто не причащался. В этот момент Священник держит в руках Святую Чашу и благословляет ею людей.
Но что мы можем знать о том, что будет? Я говорю себе: пусть даже я не смогу ходить на Причастие, но я никогда не отрекусь. Так же говорил когда-то апостол Петр.
На этом я хотела закончить, но вспомнила, что нужно сказать еще о том кольце с карбункулом из Тайной Комнаты Эрмитажа. Волшебное кольцо все еще мерещится мне иногда на пальце - я гляжу на него и думаю о том, что все в моих силах.