– Николай Максимович, вам, конечно, необыкновенно повезло – и с природными данными, и с учителями.
– Да, мне очень повезло.
– У вас был замечательный педагог в училище Петр Антонович Пестов, и в Большом театре вы сразу оказались под заботливым крылом Марины Семеновой и Галины Улановой. Такое редко кому выпадает.
– Наверно, мне просто было суждено стать артистом балета. Я в этом убедился. В моей жизни так складывалось, что в тот момент, когда мне был нужен именно этот балетмейстер или педагог, он появлялся. На первый взгляд, цепь случайностей, но теперь я понимаю, что была в этом некая закономерность.
– Это ваш ангел-хранитель помогает и направляет.
– Может быть. Давать оценку этому очень сложно и, наверно, неинтересно. Просто надо в какой-то момент отдаться воле случая. К сожалению, не всегда случается так, как ты хочешь. А иногда интуиция явно подсказывает верное решение, но ты поступаешь иначе и потом думаешь: «Какой я был дурак, что не послушал свой внутренний голос».
– А какую роль вы отводите интуиции в жизни и работе?
– У меня всегда в голове есть образ того, что я хочу видеть в итоге, некий конечный результат. И, наверно, нет более строгого судьи для меня, чем я сам. Я очень едкий на язык человек – все, кто со мной общается, это знают. Но себе врать мне меньше всего нравится. А насчет интуиции… Еще в детстве я интуитивно знал, кем стану, и все для этого делал. Хотя мои родители никогда не думали, что я свяжу себя с искусством, тем более стану артистом балета – этого моя мама даже в страшном сне не могла представить. Меня водили в театр, в музеи просто для общего развития, и еще до поступления в училище у меня был такой багаж насмотренного и начитанного, что когда я стал готовить роли, я точно знал, какую книгу открыть, какую картину посмотреть, как должен выглядеть мой персонаж. Это касается и костюма, поэтому я всегда приносил гримерам и костюмерам книги и настаивал, чтобы было так, а не иначе. Все в театре прекрасно знали, что, когда у меня спектакль, за два с половиной часа до начала все должно быть уже готово, отглажено и повешено. Зная мою дотошность и требовательность, и прежде всего к себе, все работники театра относились ко мне с уважением.
– Такой перфекционизм в работе.
– Нет, это просто профессионализм. Я по-другому не знаю и не умею. И, наверно, уже не научусь делать иначе.
– Вы перетанцевали почти весь классический репертуар, хотя за некоторые партии – Спартак, Базиль – не брались, помня завет Галины Сергеевны Улановой: лучше никогда, чем плохо. И все же есть у вас какие-то несбывшиеся желания – роли?
– Их очень много. Как кто-то верно заметил, каждый артист – это кладбище несыгранных ролей. Значит, не суждено было. Создатель лучше знает, что на чью долю должно выпасть. Я не могу пожаловаться: на мою долю выпало немало. Но, конечно, всегда хочется большего.
– А ваша работа в мюзикле «Ромео и Джульетта», что она вам дала?
– Ну, это был замечательный эксперимент для меня. Вообще все, что я делал не в балете, – мюзикл, телевидение, кукольный театр. Для меня сделали спектакль, где играют только мои ноги, точнее, мои стопы. Понимаете, все это для меня был как глоток свежего воздуха. Надо было иногда отходить от однообразной, рутинной балетной работы. У меня мозги закипали. Я не танцевал ногами, я головой танцевал – я много раз об этом говорил.
– Думаю, это естественно. Если только ноги танцуют, это уже не балет, а спорт.
– К сожалению, не все это понимают, судя по всему. Я не любил репетировать, не любил заниматься, я не получал от этого никакого удовольствия. Усталость, она же накапливается годами. Она у меня в голове. Поэтому если вы не будете отвлекаться, вам сложнее будет снова заходить в это поле.
– Поэтому вы любите оперетту?
– Я обожаю оперетту! Она мне настроение поднимает.
– Известно, что вы заядлый театрал и поклонник старого голливудского кино и фильмов Рязанова, Гайдая, Меньшова.
– Да, у меня дома очень большая фильмотека. Вообще я классический домохозяин. Мне бы дома сидеть – я был бы счастлив.
– В компании с кошкой и жирафом?
– Вы очень много обо мне знаете. Деревянный жираф – это просто деталь интерьера, которую я очень удачно использовал как вешалку для наград, мне его привезли из ЮАР. А кошечка… она – хозяйка дома.
– Думаю, что вы по натуре романтик и эстет.
– Ну, романтиков не люблю, хотя, наверно, склонен к этому. А что касается эстетизации жизни… По-моему, каждому человеку свойственно любить прекрасное, просто у каждого свой критерий.
– Если уж мы заговорили о критериях, каковы ваши эстетические идеалы в балете?
- В моем представлении, когда артист выходит на сцену, его внешний облик и внутренний настрой должны совпасть с волной, атмосферой, созданной художником, хореографом и композитором. Это и есть искусство. К сожалению, зачастую этого не происходит. На это способны лишь очень одаренные люди, очень большие артисты. Потому что они не всеядны и никогда не берутся за не свое дело.
К сожалению, некоторых великих артистов балета я мог видеть лишь на пленке – это Галина Сергеевна Уланова и Майя Михайловна Плисецкая, которую я видел на сцене уже немолодой в небольших номерах. Одна из самых моих любимых артисток балета – Надежда Павлова. Я был потрясен, когда в детстве увидел ее, потом я с ней танцевал спектакли. Очень любил Людмилу Семеняку.
– А в мужском танце?
- Мне не довелось видеть Михаила Барышникова на сцене, но какие-то его роли в балетах Баланчина и Роббинса я считаю идеальными, а какие-то не принимаю. Или Марис Лиепа в роли Красса в «Спартаке» – это идеальное попадание, а в других ролях мне неинтересно его смотреть. Я считаю одним из лучших исполнителей ролей в благородном репертуаре французского танцовщика Лорана Илера, а изумительными исполнителями романтического балета потрясающую французскую пару – Гилен Тесмар и Микаэля Денара.
– Увы, балетный век короток. Михаил Барышников, например, с возрастом перешел от классического балета к танцу модерн – от вертикали к горизонтали.
– Я считаю, что искусство танца имеет возрастной лимит, и я не видел ни одного хорошего исполнителя в 50 лет, каким бы гениальным артистом он ни был. Когда это единичный случай, например, юбилейный вечер, то, пожалуйста, но когда это становится на поток, к искусству это не имеет никакого отношения. Женщина более совершенно, если можно так сказать, увядает, а мужчине с определенного возраста не надо раздеваться и мучить своими телодвижениями публику.
