Приближался рассвет. В небе начинали проступать первые серые пятна. Хотя тьма еще клубилась, не желая сдаваться. В эти часы — самый глубокий сон.
Но Якубу Мцене не спалось, он ворочался с боку на бок, стараясь удобнее пристроить голову на попоне. Не выдержав, зажег лучину. Огонь успокаивает и дарить спасительное расслабление. Еще вино. Но Мцена давно уже бросил эту привычку — пить, чтобы лучше и быстрее заснуть. Вино, он считал, хорошо тогда, когда душа в переизбытки радостных чувств и готова выскочить наружу — в такое время душе нужен хозяин. И вино хорошо подходит для этой роли. Но если душа в тревоге или в смятении, то лучше ей дать спокойно самой разобраться.
Он смотрел на тонкое пламя лучины, скрестив ноги на восточный манер и положив мощные кисти рук на колени. Смотрел и ждал, когда откинется полог и в палатку просунется лицо Сосновского.
- Не спите, пан Мцена? Я проходил мимо и увидел свет! - лицо разведчика было таким, как будто он совсем не ложился. - Вы ничего подозрительного не слышали?
- Нет. - Мцена вытянул ноги. - Но от того не легче.
- Согласен с вами. Где-то ржал одинокий конь. - кивнул Сосновский.
- Заползайте. - палач подвинулся. - Войлока хватит.
- Никогда еще не был в палатке палача. - Сосновский задернул за собой полог.
- Зато ветра нет. С чем пожаловали?
- Странное дело: мы в пустую сходили в разведку, протаскавшись по непроглядной тьме более трех часов и, казалось бы, должны спать, как убитые. Но я глаз не сомкнул.
- Возможно я более толстокожий — мне удалось выпасть часа на три. Но потом, как рукой сняло... Давненько не было слышно воя. Даже скучно становится!
- Сплюньте, Якуб.
- А мне показалось, Друджи, что вы тоже скучаете.
- Якуб, а почему вы перестали носить маску. Говорят в войнах со шведами вы ее не снимали, даже когда ложились спать. Никто не видел вашего лица.
- Однажды я понял, что палач — это не самое ужасное, что есть в этом мире. Это просто работа, которую далеко не каждый способен выполнить. Поэтому открыл лицо. И все увидели, что я такой же обычный человек, с полученными на войне шрамами.
- А что для вас самое ужасное?
- А зачем мы здесь?
- Они, - Сосновский мотнул головой в сторону Смоленска, - ведь можно сказать, наполовину язычники. Подтверждений тому бесчисленное множество. Вполне логично, если передовые взгляды берут верх над животной дремучестью.
- Вы их презираете? - палач криво улыбнулся
- Не то, чтобы... Но считаю, что самостоятельно они собой управлять не могут.
- Склонять к добру не менее ужасно, чем потакать злу. Я давно понял, что не существует ни того, ни другого.
- Вот как?
- Однажды я наблюдал, как один палач вырезает коленные чашечки у пленных. Мне едва тогда стукнуло девятнадцать. Я наблюдал за мучениями и, странное дело, хотел оказаться в их шкуре.
- Пресвятая Дева Мария! - Сосновский побледнел так, что в палатке стало светлее.
- О, вы не знаете, что может сделать одна голодная крыса с лицом человека, если натереть его жиром!
- Я ничуть не сомневаюсь в вашей опытности.
- И вот я обратился к тому палачу с просьбой, чтобы он подверг меня мучениям. - Мцена усмехнулся. - Мы договорились, что пытки не должны привести к окончательному уродству. Для чего я это сделал? Да просто на себе хотел испытать пределы человеческого терпения. И вот, к какому выводу я пришел: удивительно, человек привыкает к физической боли так же, как он привыкает к голоду. Нужно только потерпеть первые полчаса. Но в том-то и заключается вся соль: чем выше искусство палача, тем дольше пытуемый не может привыкнуть. Это ерунда, что к боли нельзя привыкнуть. Еще как можно! Но при условии — если меняется разум. То есть человек становится безумным. Бывали такие случаи, когда безумцы сами приходили к нам и, как милостыню, выпрашивали боль. Они уже не могли без нее. Те, кто не мог прийти самостоятельно, приползали. Они были похожи на трясущихся пьяниц возле кабака, жалобно выпрашивающих глотка спасительного алкоголя.
- Господи, Мцена!
- Через пару лет обучения я узнал все о человеческом теле. Я могу пытать медленно, доводя человека до безумства, а могу только показать инструменты и этого будет достаточно. Я умею причинять боль и лечить боль. Я умею менять местами лицо с затылком. Мои знания бесценны, пан Сосновский. И теперь я готов поделиться этими знаниями с варварами. А ведь знания — это всегда свет! А значит я несу в мир добро! Что вы на это скажете?
- Я бы назвал это сопутствующей необходимостью. - нижняя челюсть Сосновского буквально ходила ходуном.
- Сейчас вы сами себе не верите. Представили себя на месте того, кому вырезают коленные чашечки? Это больно. Но самое ужасное не в физической боли, а в осознании того, что ты никогда уже не будешь человеком. Если вам вырежут когда-нибудь чашечки, то возможно вы выживете, но будете ползать. Ноги будут гноиться около года. Вы никогда не сможете стоять на коленях во время молитвы, никогда не сможете возлечь на женщину сверху. Вы начнете ненавидеть здоровых людей и будете в числе первых ползти, нет не на брюхе, так было бы слишком просто, а на спине, чтобы посмотреть на мучения других. Вы вновь и вновь будете расковыривать и теребить свои раны, показывая их прохожим и прося милостыню. Боль для вас станет самым важным ощущением, самым сладким. Вы будете причинять себе боль не ради милостыни, а ради самой боли. Она станет вашим богом. И вы будет служить единственно ей. Даже на смертном одре вы не успокоитесь: раскалите над свечой иглу и медленно проткнете себе глаз. Вот какие знания мне открылись, пан Сосновский. А знания — это всегда свет, свет — всегда добро!
- Уже рассвело. Я, пожалуй, пойду, пан Мцена! - Сосновский направился к выходу.
- Пойдем вместе и посмотрим, что стало с лошадьми.
- С чего вы решили, что с ними что-то стало?
- Вас удивляет? Ну, конечно, мы же эту ночь провели вместе! - палач бросил пристальный взгляд на Сосновского.
- Удивляет. Ни вы, ни я сегодня не пытались войти в сон загадочного волка.
Они вышли из палатки. Лагерь еще спал. Кое-где вился дым погасших костров. На восточном горизонте медленно поднималась полоса бледного света. Мцена развел в стороны, согнутые в локтях руки: затрещали суставы. Сосновский сделал тоже самое, но его плоть не отозвалась. Накинув полушубки, они направились к месту, где ночевал табун.
- А вы не задумывались никогда, Мцена, что получать боль и причинять ее — это что-то очень родственное? Во всяком случае, я знаю много наемников, которые идут на войну даже не из-за денег, а за получением удовольствия. Любое сражение — это часы, а вся военная кампания — это месяцы и даже годы.
- Наемники умирают не за деньги. Деньги нужно тратить, а не умирать за них. Естественно они идут для исполнения других своих желаний. За романтикой и героическими подвигами следуют юнцы, но они не делают погоды в войске. Наступательную войну всегда выигрывают наемники, оборонительную — патриоты. Так вот, наемников гонит не столько жажда наживы, сколько звериный инстинкт, подаренный человечеству дьяволом. Инстинкт, на который согласился Бог. И палачи работают не только за деньги. В конце концов, мы не так много зарабатываем. Вы встречали когда-нибудь палача, живущего в собственном дворце? За всю свою карьеру мы даже лошади себе позволить не можем. Но обратите внимание на конкуренцию. Палач — презренный человек, но как только объявляется вакансия, приходят толпы желающих попробовать себя в этом ремесле. Да-да, мой друг, и женщин тоже достаточно. И поверьте мне, женщины еще более ретивы и недостатка в физической силе не испытывают. Но им увы недостает должного хладнокровия и , как это ни странно будет звучать, бережного отношения к клиенту. Они более жестоки, чем мужчины, к тому же часто забывают о том, что болевой порог у всех людей разный. А клиент, перед тем, как умереть, должен дать необходимые показания следствию, а следствие должно получить признание от клиента. Трупы нужны эшафоту — это уже заключительная часть дела. Палач не убийца, он исполнитель. Убийца тот, кто подписывает смертный приговор.
Хотя я знал одну, ее звали Каролина. Где она обучалась никто не знает. Но однажды я попросил ее сделать со мной то, что она делала с клиентами. Мы, естественно, договорились не доводить дело до серьезных последствий. Так вот, меня подвесили за ноги вниз головой и стали вливать воду, но не в рот, а в нос. Жуткое ощущение — твой мозг заполняется водой и тяжелеет до такой степени, что голова вот-вот оторвется. Хорошая промывка мозгов. Но Каролина часто использовала кипяток или горячее масло. Она ни с кем не делилась секретами мастерства и не брала учеников. Мне повезло, правда, продолжался единственный урок недолго.
- Мцена, что с вами сегодня? - Сосновского мутило так, что он едва держался на ногах.
- А вот и поле. - Мцена легко перешел на другую тему.
- Где же лошади?
- Сейчас! - Мцена оглушительно свистнул и над вздрогнувшим ковылем мгновенно поднялось живое озеро из плоти и крови с растекающимися во все стороны черными, огненными, белыми волнами.
- Идемте скорее. - палач быстро зашагал в сторону табуна.
При виде людей лошади отпрянули в сторону, обнажив место ночевки. На земле навечно остались лежать шесть породистых коней. Шесть больших луж крови стали продолжением горла.
Мцена оглядел раны и, присев на корточки, долго вглядывался в нарастающий восход.
- Не находите ничего странного? - после долгой паузы произнес он.
- Вы хотите сказать, что характер ран...
- Именно, Друджи. Именно это я и хотел сказать.
- Что же вас смутило?
- Не будь я Якубом Мценой по прозвищу Легкий Ворон, если это не польский чекан! Вы владеете чеканом, пан Сосновский?
- Не приходилось.
- А, если бы владели, то ни с чем бы не перепутали. Значит еще один народный мститель появился! - Мцена поднялся в полный рост.
- Что значит, еще один?
- А то... Это удар зазубренным клювом чекана. Раны, которые мы наблюдали до этого, нанесены другим способом.
- Вы думаете, что искать сегодняшнего ночного преступника нужно в нашем стане?
- Совсем необязательно. Чекан, как вид рукопашного оружия, широко распространен и у русских. Жаль, следы обнаружить невозможно — здесь уже прошелся табун лошадей. Но, если бы... Мне что-то подсказывает, что убийца пришел с востока. А потом, скорее всего скрылся верхом в том же направлении.
- Почему такие выводы?
- Он подошел к краю табуна, быстро сделал свое дело и ускакал. То, что он был верхом я даже не сомневаюсь. Нужно найти место, где он привязывал своего коня.
- Не понимаю ваших умозаключений.
- Это не Белый Волк, а скорее всего обычный партизан, но при этом хороший военный. Волк, как я уже сказал, наносит удары не чеканом. А почему он был верхом? Да, просто. Только конь мог найти свой табун и привезти на себе всадника.
- Значит всадник из нашего лагеря?!
- Да нет же, черт подери. Если бы он был из нашего, то подошел бы с другого края. У лошадей тоже есть свои дозорные, которые спят вполглаза. Почему они не встревожились и не подняли ржание? Потому что узнали своего — того, кто был частью их табуна. Никто не ведет в лагерь лошадей, их расседлывают и оставляют там, где отдыхает табун. Значит, если никто не приводил в лагерь лошадь, то никто и не мог из него выехать верхом. Убийца подъехал с противоположной стороны на коне, который был своим для данного табуна.
- А где он его взял?
- Это уже другой вопрос. Пройдемте вон к той березке.
Мцена почти бегом устремился к одиноко стоящему кривому деревцу. Сосновский, не раздумывая, последовал следом.
- Вот, смотрите. Видите это? - палач показывал на взрыхленную копытами землю, - Здесь он привязал коня. Ретивого коня. Молодого. Смотрите, как он рыл копытом землю. Это его одинокое ржание мы сегодня слышали ночью.
- Но лошади могли всполошится, слыша тревожное ржание сородича?
- А кто сказал, что оно было тревожным? Коню явно понравился его новый хозяин. И он с удовольствием и гордостью хвастался об этом другим сородичам. Я же говорю, мы имеем дело с опытным военным. С потомственным, скорее всего. И еще, часто ли люди откликаются на человеческий зов? А лошади давно с людьми и многое у нас переняли.
- Вы психолог, пан Мцена.
- Благодарю.
- Осталось выяснить, как польский конь оказался под каким-то партизаном?
- Скорее всего трофейный. Это не самое главное. Если вы займетесь этим вопросом, то обнаружите, что не всегда наши фуражные разъезды возвращаются в полном составе. На них тоже иногда нападают. А иногда и сами фуражиры затевают торговлю с местным крестьянством. Здесь все относительно понятно.
- Ваши предложения?
- Вместо разведывательных рейдов к стенам неприятеля, предлагаю подежурить около табуна. И мы скоро поймаем убийцу. Правда, это не приблизит нас к Белому Волку.
- Где же искать Волка?
- В нашем лагере! - Мцена пристально посмотрел в сторону лагеря. - Он там!
- Да ну вас, Мцена! - Сосновский тоже посмотрел в сторону лагеря.
- Но партизана не мешало бы изловить - это так, чтобы не терять формы. - палач подмигнул разведчику.
- Пойду доложу начальству. Для этой цели понадобится хороший караул...
- Из десятка полупьяных наемников. - продолжил Мцена.
- Вы же сами сказали, что имеем дело с опытным бойцом!
- Да и от своих слов не отказываюсь. Наемники скорее испортят засаду, чем помогут кого-либо изловить. Разве вы сможете заставить их лежать на сырой земле несколько часов без единого звука. Они скорее всего возьмут с собой вина и устроят прямо здесь пирушку, потом половина пойдет в маркитанский лагерь. Через некоторое время в месте предполагаемой засады развернется настоящая гульба с песнями и проститутками. Наш партизан убьет столько, сколько захочет и прихватит еще полдесятка лошадей.
- Но ведь можно найти проверенных людей!
- Ваши разведчики наверно сгодятся, но сколько их отправится на тот свет? Разумно ли?
- Что же вы тогда предлагаете?
- Я поймаю его сам. Один. - Мцена шумно выдохнул. - Давно не встречал приятного соперника.
- Пан Мцена, в вашем сердце есть хоть немного места для страха?
- Если в сердце совсем нет места для страха, то значит рано или поздно появится место для пули в голове. Страх, Друджи, сидит во мне может больше, чем в ком-либо.