Хочу убрать лысину.Как избавлялись от комплексов лысины французские короли. Метод Людовика XIV.

Кто ввел моду на парики

Знаете ли вы, дорогие читатели, что в Средние века не носили париков? В древности носили, а в Средневеко­вье - нет. Церковь была категорически против, потому что парик служит для украшения, а значит - для прельщения, смущения, соблазна и введения во грех. И пер­вый, кто снова ввел парики в обиход, это великий Людо­вик XIV, Король-Солнце. Вы, конечно, уже догадались, почему, не правда ли? Да, вы совершенно правы: у Коро­ля-Солнце были проблемы с волосами.

Отрочество Людовика XIV совпало с гражданскими волнениями, активными антиправительственными вы­ступлениями, так что, бывало, маленький король и вся королевская семья даже не имели самого необходимого. Стрессы, недостаток витаминов и микроэлементов и знаменитая наследственность Бурбонов привели к тому, что волосы король стал терять еще в юности. Однако юно­шей Людовик не обращал внимания на это: после смерти кардинала Мазарини он стал подлинным монархом со всеми вытекающим отсюда последствиями: разоренная казна одновременно с потребностью в роскоши, особенно сильной после лишений детства; престиж Короны, брак, многочисленные, но от этого не менее страстные влюб­ленности; отношения с крупнейшими монархиями Евро­пы, - вот что волновало молодого короля. И так бы, вер­но, и продолжалось, если бы ни один случай, свидетелем которого стал граф де Сент-Эньян, уже упоминавшийся мной выше.

Под королевским дубом

Вскоре после того, как король начал править само­стоятельно, по его настоянию в честь принцессы Генри­етты, в которую Людовик XIV тогда был без памяти влюблен, в Фонтебло были организованы роскошные празднества.

В старинном парке Фонтебло стоял в те времена древний дуб, прозванный королевским, потому что под ним короли назначали свидания своим возлюбленным. Именно на скамье под этим дубом Генрих IV, глубокоуважаемый дед молодого короля, признался в любви пре­ красной Габриэль д' Эстре. Вполне естественно, что ко­роль, который из-за неблагоприятных условий детства не имел возможности хорошо изучить великолепные сады

Фонтебло, хотел посмотреть на этот дуб. «я предвидел желание Его Величества увидеть сей замечательный дуб, поскольку знал об интересе, который король питал ко всему, что касается его великого деда, короля Генриха IV, поэтому подготовился заранее, - писал в своих мему­ арах граф де Сент-Эньян. - За полночь, когда небо было совсем черным, Его Величество пожелал незаметно скрыться. Я, как всегда, был рядом с королем.

- Сент-Эньян, - обратился ко мне король, - помнит­ся, ты что-то рассказывал мне про дуб, под которым про­водил время мой дед, - обратился ко мне Его Величе­ство.

- Позволю себе напомнить Вам, государь, что Его Величество Генрих IV не просто любил бывать под тем дубом. Под ним он говорил о любви...

- Тогда тем более покажи мне его, Сент-Эньян. Пой­дем же!

Король был влюблен и, как все влюбленные, жаж­дал говорить о любви...»

На этом я прекращаю цитировать любезного графа, просто перескажу, что произошло дальше. Это было как раз то время, когда влюбленные король и принцесса Ген­риетта Английская решились сделать ширмой для своей любви фрейлину принцессы Луизу де Лавальер. Королев­ский дуб стал охранителем монархических тайн, потому что он находился в одном из самых удаленных уголков огромного сада, куда не долетал говор праздничной толпы. Король, влекомый графом де Сент-Эньяном, пробирался к дубу по еле заметной тропинке в садовом лабиринте, они уже почти достигли своей цели, когда услышали голоса: скамья под королевским дубом оказалась занята. Король и его наперсник притаились в кустах, не желая пугать тех, кто пришел сюда раньше них - голоса были девичьи. Так они невольно стали свидетелями раз­говора, который заинтересовал их. Я снова передаю сло­во господину де Сент-Эньяну, который так талантливо умеет передавать речь своих современников:

« - Ах, Николь, как ты можешь думать и говорить о ком-то еще, когда есть король! В темной ночи отрадна и тусклая лампада, но она меркнет, когда восходит солнце. Разве возможно тогда помнить о ней? Разве возможно думать о ком-то в присутствии короля? Король - вот под­линное солнце!

- А я думаю, мадемуазель, что для того, чтобы смот­реть на солнце, нужны глаза орла, а маленькая жалкая птичка может ослепнуть.

- Милая Франсуаза, я готова ослепнуть! Я не вижу ничего в свете Солнца!

- Ничего или никого, Луиза? Позволь тебе напом­нить, что у тебя есть жених.

- Николь, был. У меня был жених. Я паду в ноги ко­ролю и буду умолять его не давать согласия на этот брак! Я никого не могу полюбить, Николь! Никого!..

Разумеется, Его Величество, как и ваш покорный слуга, узнали фрейлин принцессы Генриетты, - ведь де­вушки назвали друг друга по именам. Король бы заметно тронут восторженными словами малютки Лавальер, кото­рую принцесса назначила прикрытием их страсти, меня же много больше впечатлили слова мадемуазель Франсу­ азы де Мортемар, в которых она вспомнила орла - сме­лую и гордую птицу. Девушка сама своей гордостью на­помнила мне орлицу. Если бы я знал тогда, насколько был прав в своем ощущении! Его Величество жестом вы­разил желание слушать дальше эту трогательную беседу, как вдруг гром пушек заставил содрогнуться землю. Все небо осветилось волшебными разноцветными огнями - ровно в назначенный срок начались фейерверки».

Подвела лысина

Итак, начались фейерверки, из-за грохота не слыш­но стало ни слова, да и девушки не могли говорить в та­ком шуме. И король, и де Сент-Эньян, и юные фрейлины, не подозревавшие о такой компании, любовались ярким зрелищем. Несколько позже, когда Король-Солнце от­строит Версаль, былые праздники в Фонтебло станут вс­поминаться как бедные, провинциальные, недостойные великого монарха, но это будет позже, а тогда сам ко­роль замер в восторге от не виданной прежде роскоши.

Де Сент-Эньян вспоминает в своих мемуарах, что в тот момент. Когда, казалось, абсолютно все были увлече­ны созерцанием фейерверков, Луиза де Лавальер вдруг бросилась бежать, ее подружки - за ней. Не долго думая, вслед за фрейлинами кинулся, ломая кусты, король, а графу ничего не оставалось делать, как присоединиться к нему. Впрочем, пробежка была недолгой: молодые люди почти сразу наткнулись на девушек, причем де Лавальер лежала в глубоком обмороке, де Монтале держала на ко­ленях ее голову, а де Мортемар веером обмахивала лицо несчастной. Пока де Сент-Эньян бегал к дворцу за помо­щью, король узнал подробности происшествия. Оказа­лось, что свет от разноцветных огней фейерверков упал на его голову, и лысина, естественно, его отразила. Это заметила Луиза де Лавальер, и, пораженная ужасом из­-за своего признания, которое король, несомненно, услы­шал, бросилась бежать. Бедняжка от волнения была сла­ба, с детства она слегка хромала, вот и подвернула ногу и от боли потеряла сознание.

Тронутый любовью Луизы. Король в тот момент про­никся жалостью к ней, жалость постепенно переросла в любовь, и этой любви грядущие поколения обязаны появлением самого роскошного дворца Европы - Верса­ля.

Король же был не только страстным и чувствитель­ным человеком, он был еще и очень гордым, а комплек­сы, вынесенные из детства, заставляли его тяжело пере­живать малейший недостаток. Граф де Сент-Эньян рассказывает в своих мемуарах, что король был обескура­жен тем, с каким смущением рассказывали ему фрейлины о причинах обморока своей подруги, - до этого он и не предполагал, что это - недостаток, о котором кому-то не­ловко говорить. Прежде чем вспомнить о париках, Людо­вик XIV при помощи того же де Сент-Эньяна собрал во­круг себя специалистов-травников, врачей, мудрых мона­хов. Нам стало известно, что восстанавливали волосы Людовика XIV не только по рецептам мадам Дюваль, ко­торая лечила его не очень здоровую кожу и кожу Луизы де Лавальер, но и по советам ученого, приехавшего из далекого Китая, о котором в те времена в Европе имели весьма смутное представление. Где его откопал де Сент­ Эньян, история умалчивает, однако именно сочетание метода китайской медицины с традиционным европейским методом позволило добиться результата: Король-Солнце избавился от лысины.