— Тринадцать, — снова сказала она, — ему всего тринадцать. В таком возрасте ведь не бывает безнадёжных?
Тринадцать лет — и я каждую ночь жду, что вернётся тот самый сон — сон, превративший меня в виновного.
— А вы, как всегда, не отвечаете!
А если б тогда кто-нибудь взглянул попристальнее на тринадцатилетнего Нильса Азара, бледного как мертвец и шагающего по улицам с отсутствующим видом, — разве не поставил бы он мрачный диагноз: ранняя деменция? Если бы кто-нибудь увидел, как я соскребаю штукатурку с потолка, — разве не решил бы он сразу, что мне место в психушке? А увидел бы кто меня стоявшим у изголовья собственного дедушки с занёсенными острыми ножницами… Я покачал головой, чтобы отогнать это навязчивое видение как ставшее мне чужим.
Ненависть окружающих наполняла мои вены, точно я лежал под капельницей. Я был виновен и знал это. Но в чём?