Мои штурмана и прочие колоритные личности

Полковник Чечель

Захаров Вадим

Самая красивая работа

Кто позвал тебя за горизонт,
кто тебе сказал, что тебе все это, надо
и какой бесспорный был резон
Рваться в небеса, через все преграды.
Просто, даже в слове высота
Слышится романтика полета
Самая красивая работа
связана с желанием летать

Оглянись назад без суеты
Вряд ли сможешь ты,
Сам себе ответить, строго
кто из вас - дорогу выбрал ты,
или же тебя выбрала дорога?
Вечно, в этом слове высота
Будет недосказанное, что-то
Самая красивая работа
Связана с желанием летать

    «Командир, влево пять», - даёт команду штурман.

«Постой, постой, а в прошлый раз мы тут не доворачивали», - невозмутимо звучит ответ командира.

    «Пересекаю высоту 7000 м. Слышал удар в левую плоскость. Наверно, воробышек»

   (Выдержки из радиообмена легендарного лётчика 51 мтап Вени Жбанкова по кличке «Веня Жбэн».

   В военной авиации считается, что лётчик на самолёте нужен, чтобы штурмана возить на работу, как кучер или водитель кобылы: «А ну, арбайтен, негра, на полигон опаздываем!», - распространённая «погоняла» у штурманов своих командиров экипажей перед взлётом… (тонкий «армейский» юмор — кто не служил, тот с первого прочтения может и не «засмеяться)...            

       «... Несмотря на усталость, заснуть не могу. Закрываю глаза и словно снова оказываюсь в кабине, где меня качает, бросает вверх и вниз какая-то невидимая сила. Только теперь где-то в подсознании просыпается страх — это он не дает заснуть. Впечатление такое, что, если я усну, мы разобьемся, и, независимо от моей воли, я вздрагиваю каждый раз, как только сон начинает брать свое. А может, это и не страх. Я слышу, как ворочается в своем спальном мешке Костырев, как вздыхает Бойко, как пьет заготовленный с вечера холодный чай Серегин — мои товарищи тоже не могут заснуть. Но все мы молчим. Да и о чем говорить? То, что пережили, пересказать невозможно и незачем — каждый был участником трепки, устроенной нам Антарктидой, будто в напоминание о том, кто в этих широтах хозяин, а кто гость. Рассказать, объяснить что-то можешь лишь после того, как в душе состоялось движение тех или иных чувств и уже есть что вспомнить.

А что чувствовал я? Ужас? Нет. Страх? Тоже нет. Я изо всех сил работал, как биндюжник, управляя лошадью, которая вдруг понесла. У меня болит спина, потому что я вдавливал себя в спинку кресла всей мощью мышц моих ног — так плотнее сливаешься с машиной и точнее реагируешь на ее броски. Болят ладони и плечи, как после хорошей борцовской схватки, где противник был на три-четыре весовые категории тяжелее тебя. «Горят» ступни ног, которыми я упирался в педали управления... А страх? У меня просто не было времени испугаться. Ни времени, ни возможности. Но сейчас воображение услужливо рисует картину того, что с нами могло произойти. Мое «я», у которого впереди долгие часы отдыха, услужливо разматывает ее, как в кино, в котором я сам себе и режиссер, и актер, и зритель... И рождается трагедия, которой не было»….

   Евгений Кравченко, Василий Палий "С Антарктидой - только на Вы" (продолжение)

   После прочтения этой замечательной книги полярного лётчика Евгения Кравченко захотелось рассказать о своих штурманах, с кем довелось бороздить небесные дороги. О всех, конечно, не получится, за 32 года в армии их было много, но о некоторых «пару слов» скажу,  и даже попробую соблюсти хронологию, как они приходили в мою жизнь.

    О Пете Абрамовиче и старшем лейтенанте Русских я уже рассказывал немного в своих рассказах о курсантской жизни, поэтому не повторяюсь, просто скажу, что мы — курсанты бесконечно им благодарны за то, что они  доверяли нам - «солопедам» свои жизни и летали с нами.

   Когда в 51 мтап нас пришло сразу 7 лейтенантов — лётчиков, меня почему-то выбрал в командиры, с кем бы он хотел летать, замполит эскадрильи, майор Дмитриченко Владимир Аниканович. Много позже он признался в критерии, которым руководствовался. Решающим было не то, что комэск Юрий Романович Стропилов отозвался обо мне как о сильном лётчике, летали мы все поначалу примерно одинаково, а то, что у меня достаточно хорошо был «подвешен язык», к тому же я обладал чувством юмора и открытым характером. Другими словами, Владимир Аниканович увидел во мне свою смену — будущего замполита. Но достаточно быстро пришлось его разочаровать. Я не только отказался вести группу политических занятий с матросами, но пошёл хватать «выговора и прочие взыскания» быстрее некоторых моих более дисциплинированных однокашников. Точнее будет сказать, не более дисциплинированных, а более умных. Нарушали воинскую дисциплину все примерно поочереди, но мы с другом Гешой Напёрстковым «залетали», чаще других. Даже те двое из нас, кто впоследствии стал не равнодушен к «зелёному змею» Витюха Пожаров и Володя Борисов сначала попадались с нарушением воинской дисциплины значительно реже.

   А всё из-за того, что за 3,5 года учёбы в училище мне необходимость каждый день кому-то подчиняться, проела все «печонки», что я решил - «армия не для меня. Воинская карьера как таковая мне «до лампочки», главное — много летать.  Тем более, что на примере наших рядовых инструкторов, того же майора Лейчука, в совершенстве владеющего аккордеоном, всегда невозмутимого капитана Тимченко или моего инструктора Алексея Ивановича Латыш, мы видели — летают они много, зато остальных обязанностей у них вроде бы меньше. Поэтому мы с Геной сразу решили, что будем летать как в ДОСАФе. Смену отлетали, а дальше шлемафон в угол и на море, на пляж к «девочкам» или в ресторан. Другие наши лейтенанты делали также, молодость есть молодость, что с неё возьмёшь, но они всё делали «по уму», а мы в открытую, не скрываясь. И лишь когда комэска Владимир Стефонович Кондрашов, который стал нами командовать после разгона полка, сказал: «Вот эти пятерым я второй класс дам, а вот эти двое «раздолбаев» с выговорами как «у бобика блох» , его не достойны», - до нас дошло, что мы рискуем самым дорогим для нас — лётной работой. Мы сразу взялись «за ум, перестали залетать» и постепенно сравнялись с нашими однокашниками, но только в полётах. В плане карьеры они нас сразу опередили. Витюху Пожарова за систематическое пьянство сняли с лётной работы, а потом и выгнали с армии, остальные стали командирами звеньев, зам.комэсками, только мы с «корефаном» Гешей ходили всё в рядовых лётчиках. Но летали много, поэтому я вам как «на духу говорю» - меня это, не знаю, как Гену, сильно «не колыхало».  Но честно признаемся, под конец службы, когда нас обоих «попутная струя» вынесла в командиры авиационных полков, мы свои взгляды поменяли — полковником лучше ходить чем майором или капитаном, так что прав был Александр Сергеевич Пушкин, который в «Капитанской дочке» сказал словами Шуры Гринёва: «На службу не напрашивайся, но и от службы не отказывайся».

   Первый класс мы получили все вместе ещё старшими лейтенантами, потом Сашу Викторенко, Витю Савинова, Володю Борисова забрали в Чкаловск на ТУ-22р, настала наша очередь стать на их место. Гену Напёрсткова назначили командиром звена, а я дорос до зам.комэски. Куда делся Олег Верещак — выпускник Тамбовского училища им. М. Расковой — понятия не имею. Видно, сказалось то, что у него отец имел звание «Заслуженный военный штурман СССР», а кадры и связи решают всё. Что же касается наших однокашников, кто попал в однотипный полк на ИЛ-28 в Ригу, то судьба у них сложилась по-разному. Они одновременно с нами тоже получили класс, только не первый, а второй. Зато когда они входили в столичный ресторан «Астория», оркестр сразу начинал играть авиационный марш для лётчиков Морской авиации. Мы такими «подвигами» увы, похвастаться не могли. Впоследствии Валера Гребцов разбился на ИЛ-28 из-за позднего вывода из пиктрования. Валера Евстигнеев погиб на ТУ-22р из-за отказа управления на взлёте. Саша Рыбальченко попал на Север на ТУ-16. До сих пор помню, как мы сели к ним на запасной в Ригу, а на мне были надеты демисезонные штаны ползунки 52-го размера (меньше размера не было, и я взял такие, чтобы срок выноски до следующих штанов шёл), так он намотал мою «мотню» сзади себе на руку с громким риторическим вопросом: «Вася, ты зачем штаны себе ушил?» Народ вокруг стал смеяться. Я после некоторой паузы тоже оценил его юмор.

    Кстати, через 20 минут за нами произвёл посадку ИЛ-18 Главкома ВМФ С.Г.Горшкова. Местные взяли нас "на понт": "Это он из-за вас прилетел, видите, что вы натворили?" И мы поверили, что посадку лейтенантов расценили как ЧП всепланетного масштаба. Именно тогда я впервые увидел нашего Главнокомандующего флотом, и впечатление было удручающим. Его выносили по трапу два кап-раза. И я помню тогда подумал: "На хрена служить в таком возрасте? Что заставляет людей так цепляться за свою должность?" Через 10 лет мне пришлось ехать в полностью забитом людьми трамвае в Ленинграде с нашим бывшим Командующим Сергеем Арсентьевичем Гуляевым, Героем Советского Союза. Народ его буквально затоптал, и это не специально, просто был час "пик". Я как мог пытался оградить спиной Гуляева от толкающих, но признаюсь, мне было стыдно за страну, которая не может обеспечить служебной машиной начальника Авиационного факультета Военно-Морской академии.

   Вася Перетятько попал на ИЛ-38. Лёша Милютин закончил академию СА и его след пропал  где-то заграницей. Куда делся Толя Кудряшов — история умалчивает. Но вернёмся к моим штурманам. Когда полк разогнали, и осталась одна отдельная эскадрилья, ко мне в экипаж пришёл выпускник Челябинского ВВАУШ лейтенант Коля Ноговицин, с которым мы много и успешно летали года два. Потом Колю забрали в транспортный полк на АН-12. Он стал летать в Африку, каждый раз привозя прикольные фотографии. Для примера: с одного рейса привозит снимок — он и молодая негртянка с ним в обнимку, но стоит в одном «неглиже», а он в форме, как и положено лётчику морской авиации. Второй раз прилетает, точно такая же фотография, но его и «маму» держит за руки голый карапуз года полтора отроду, а Коля с гордостью: «Сын — смена растёт!»

   После Ноговицина немного летал с Борей Тимохиным. Потом его забрали на Косу на летающий птеродактиль БЕ-12. Меня назначили командиром звена, а штурманом пришёл старший лейтенант Сергей Акимов. О нём расскажу больше, но сначала упомяну такой факт. Когда от Рижского полка оставили эскадрилью и стали переучивать на ИЛ-38, нам добавили сверх штата три экипажа. Командирами были Володя Тузилин, Толя Дрёмин и Валера Крутовецкий. Первые двое плюс Олег Новиков и «кашник» Гена Напёрстков, получив 1 класс «загремели» на СУ-17, и я им искренне по-хорошему завидовал. А Валера трагически закончил свою жизнь в гарнизоне Быхов, куда приехал после теоритического переучивания в городе Николаеве на ТУ-22м2.

                Валера Крутовецкий

   Прежде чем рассказать о его дальнейшей судьбе, в порядке обмена опытом доведу такой факт. Мы тогда летали с аэродрома Нурмси в Эстонии и отрабатывали строевую слётанность. Я летел в передней кабине инструктором с кем-то из лётчиков на «спарке» ИЛ-28у левым ведомым, ведущий подполковник Кондрашов, а под нами проходило звено, где правым ведомым  был Валера Крутовецкий. Вдруг в эфире раздался возглас: «В передней кабине пожар, иду на вынужденную». Доклад прозвучал без позывного, но я узнал голос Крутовецкого.

   А накануне нам комэск при доведении аварийного материала озвучил случай о катастрофе в ДА (дальней авиации) ТУ-22р, у которого при взлёте вспыхнул пожар в передней кабине у штурмана. Командир прекратил взлёт, они выкатились и сгорели все на земле до прибытия пожарной машины, потому что в кабинах находятся баллоны с жидким кислородом. Правильные действия — надо было взлетать и после набора 350-400 метров катапультироваться. Тогда шанс спасти свои жизни был больше — такой вывод сделала комиссия, производившая расследование данного ЛП.

   Да, но каково это лётчику взлетать на горящем самолёте, когда всё кричит: «Ты на земле, скорей вон из кабины». На нормальном самолёте это, возможно, был правильный выход, но на этом — катапультирование происходит вниз, и покинуть его даже на земле непросто. Т.е. взлетать — это был единственно правильный выход из этой сложнейшей ситуации в воздухе. И вот теперь аналогичная ситуация в экипаже Крутовецкого, пожар в передней кабине. Я увидел, как его самолёт отвалил от строя и пошёл колом к земле.  Мы как раз были в районе 4-го разворота на высоте 1500 метров и готовились после прохода привода уходить на полигон. Они должны были идти за нами на эшелоне 1200 метров.

   В общем, Валера успел выпустить шасси и вписаться в посадочный курс. К полосе он подошёл высоко и с «голым крылом». ПРП ему заорал: «Выпусти закрылки!» На что получил ответ: «Да они не выпускаются ни хера!» А в самолёте в это время происходило вот что. Между кабинами лётчика и штурмана внизу от вибрации лопнул штуцер гидросмеси основной ГС (гидросистемы), запитанный под давлением 60 кг/см квадратный. Гидросмесь под таким давлением брызнула прямо на штурмана Васю Климова. А она красная, да ещё в глаза. Он от неожиданности заорал: «Пожар, Валера, горим, огонь, снижайся»… Крутовецкий, подогретый аварийным материалом, который довели накануне о гибели экипажа ТУ-22р из-за пожара в штурманской кабине, не смог разобраться, что пожара на борту нет. Тем более, парами гидросмеси заволокло всё лобовое стекло, лишив его обзора вперёд.

   В общем, самолёт Валеры шлёпнулся на полосу где-то во второй её половине. То, что тормоза не работают, он понял лишь за 300 метров до торца ВПП, сорвал контровку и применил аварийное торможение, но было поздно. Самолёт выкатился на 600 метров в пахотное поле, провалился там по ступицы в мягкий грунт и застыл «хвост трубой».

   Впоследствии штурман Василий Климов погиб на ТУ-22р в экипаже майора Сорокина. Их самолёт просто взорвался над морем, когда пошли в разгон на сверхзвук на высоте более 11000 метров километрах в 80 на траверзе порта Лиепая. Не знаю, как сейчас, когда Союз распался, но долгие годы в годовщину гибели экипажа из Калининграда выходил боевой корабль, на котором друзья, жёны, однополчане на месте падения самолёта бросали в море венки и поминали павших товарищей.

   А потом, спустя несколько лет, на ТУ-22р погибли подполковник Вячеслав Аникушин и штурман Федя Камшекин. И с Василием, и с Фёдором довелось немного полетать на ИЛ-28 поскольку, как заместителю командира отдельной эскадрильи мне полагалось проверять все экипажи ОАЭ в воздухе. Высокого класса были штурмана и замечательные, достойные ребята. Пусть земля им будет пухом…

    А Крутовецкий закончил свой путь так. Мы оба получили назначение в Быхов. Он командиром ТУ-22р в 240 мрап, я командиром отряда ТУ-16 в 170 мрап. За неделю до трагических событий Валера меня нашёл: «Василий Васильевич, хочу поговорить по душам как со своим бывшим командиром. Нужен Ваш совет».  В общем, пришли мы в гостиницу в номер Валеры, он достал бутылку коньяка, и под неё поведал свою историю. Когда он ещё служил в Риге, познакомился с девушкой. Понравились друг другу, стали встречаться. Через год три экипажа перевели к нам в Храброво, встречи продолжались, но теперь уже раз в месяц, когда отпускали домой на побывку. Потом перевод в Белоруссию в гарнизон Быхов, а до этого Крутовецкий съездил ещё на трёхмесячные курсы в 33 ЦБП города Николаева, и он понял, что чувства к этой девушке кончились, и самое правильное — это закончить отношения, которые себя исчерпали. Но не так думала девушка. Она неделю назад без предупреждения приехала с Риги в гарнизон. Сказала Валере, что беременна от него уже на четвёртом месяце, и если он на ней не женится, то при следующем приезде, когда живот будет более заметен, пойдёт жаловаться командиру полка, и его снимут с должности.  Мы оба понимали, что это не «пустая угроза». 

   Тогда вытащить «грязное бельё» на свет — это была «святая обязанность» политорганов. Обсудили всесторонне с Валерой этот вопрос. Я ему посоветовал «не пороть горячку», а при следующем приезде спокойно поговорить с девушкой, взвесить все «за и против», и убедить её, что алименты командира корабля ТУ-22м2, у которого один оклад по тем временам составлял 190 рублей, это намного больше, чем оклад снятого с должности офицера. В общем, надо решить вопрос мирным путём, а дальше «война план покажет». Потом разговор с Валерой перекинулся на полёты. Вспомнили, как вместе летали на ИЛ-28, в том числе и тот случай с несуществующим пожаром в кабине штурмана. В конце разговора Валера успокоился и даже повеселел. Он сердечно поблагодарил меня за моральную поддержку, и  я уходил в полной уверенности что лётчик взял себя в руки и готов к полётам на новой сверхзвуковой технике.

   Но увы, через неделю весь гарнизон потрясла трагическая новость — капитан Крутовецкий повесился. Будучи в патруле он простыл, ему дали три дня отгула полечиться дома. Валера с утра вместе со всеми сбегал на зарядку. Потом все пошли в лётную столовую на завтрак и на службу, а тело Валеры нашли в его номере гостиницы за шкафом, висящем с поджатыми коленями на собственном ремне.

   Естественно, ходило много версий такого его решения и поступка. Большинство почему-то думало, что из-за женщины-рижанки. Ни для кого не было секретом, что она приезжала. Но истинную причину через месяц нашёл доктор. Он стал прослушивать все магнитофонные плёнки Крутовецкого, и на одной нашёл пьяное бормотание, а потом чёткий, отчётливый голос Валеры: «Приехал с переучивания, скоро начнём летать на 22-ом. Самолёт сложный, чувствую, сам вылететь не смогу. Боже, какой позор! Что скажет отец...»

   Я думаю, это наиболее правильная версия и вот почему. Валера был «флегмат», и пока всё шло по плану, он прекрасно пилотировал самолёт. Но когда нужно было действовать чётко и быстро, он мог растеряться. Я это понял после одного эпизода. Мы с ним сделали один полёт на «спарке» в зону ночью в СМУ, и потом должны были выполнять ещё один, в конце лётной смены. Но из-за того, что получилась задержка самолёта с заправкой на первый взлёт, его мы выполнили с опозданием. В результате, на крайний залёт у нас время было впритык. Мы прибежали с ужина, прыгнули в кабины, и я дал команду сразу запускать двигатели, не читая карту обязательных проверок перед запуском, как «по тревоге». Тем более, что когда я начинал летать курсантом на этом самолёте, никаких карт тогда не читали. Сам проверил в кабине, что положено, повключал АЗС, тумблёры, включатели-выключатели, запустил с докладом РП двигатели и вперёд.

   А тут Валера «вошкался-вошкался», другого слова я не подберу. Хотя я его дважды торопил, он: «Командир, я ещё то не проверил, и это», - и в его голосе звучала нерешительность. Т.е. сам он потратил время на проверку оборудования кабины почти в два раза больше, чем если бы мы это делали, читая «молитву» - так мы иногда называем процесс проверок по карте, которую читает штурман.

   Я тогда понял его «слабину», порекомендовал всегда пораньше садиться в кабину перед вылетом, чётче продумывать полёт и больше времени тратить на отработку особых случаев в полёте в условиях дефицита времени. И лётчик на ИЛ-28 летал нормально. А здесь предстояло освоить сложный сверхзвуковой «Бэкфайер», и психика парня дрогнула. Он представил, какой позор будет для него, если он не сможет на нём вылететь самостоятельно. Такие случаи бывали, к сожалению. Мне рассказали об одном заматерелом командире эскадрильи ТУ-16, который на переучивании в Николаевском Центре, когда дошли до АБСУ-45 (автоматическая бортовая система управления), написал рапорт с просьбой о переводе на старую технику, настолько его напугали интегралы, с помощью которых преподаватель пытался ему объяснить принцип работы этой системы.  Более того, я знаю генералов, которые вылетев на нём, самостоятельно летали только в районе аэродрома по БК («большой коробочке», а на маршрут или в зону на сверхзвук летели только с «опытным правым лётчиком» в ранге инструктора не ниже майора.

   В общем, я потом много общался с медициной, и вот что они мне сказали. Есть люди, склонные к суициду так сказать генетически. Т.е. рано или поздно у такого человека наклонности этой проявиться намного больше шансов чем у нормального человека. А есть люди, как правило, не очень эмоционально устойчивые, при стечении неблагоприятных обстоятельств тоже способны на такой неразумный поступок. Я всё время считал, что лётчики на это не способны, ведь мы проходим такую строгую медицинскую комиссию и психанализ. Сейчас я понимаю, что ошибался. Лётчики тоже люди-человеки, и ничто человеческое им не чуждо. Они, конечно, намного устойчивее ко всяким стрессам и неблагоприятным обстоятельствам, чем остальные люди, но это не даёт 100% гарантии. Мы также реагируем на несправедливые наказания, нас также могут посещать такие чувства как неуверенность в себе,  обида, ревность, страх, тоска и прочие отрицательные эмоции, которые привели к такому финалу Валеру Крутовецкого.

    Сыграло роль также то, что он чрезмерно преувеличил «позор» для себя, если не сможет вылететь самостоятельно на «Бэкфайере». Плюс, наложился приезд девушки, которая забеременела, а он вдруг понял, что жить с ней уже не хочет. Довеском, конечно, явилась простуда, но главное — в новом гарнизоне не нашлось у него близкого друга, который бы смог его удержать от этого рокового шага. Или хотя бы встретился в этот момент душевный умный человек, которому можно было бы открыть душу. По типу таких, как звучит стихотворение:

«Берегите людей, от которых Душа расцветает,
Тех, кто Вас полюбил лишь за то, что Вы есть.
Через этих людей на земле Бог себя проявляет,
Встреча с каждым из них - уникальный подарок небес...»

   Я мог стать таким для Валеры, но увы, мы всё-таки мало послужили вместе...      

         Штурман Сергей Акимов

   Поставили меня командиром звена, и согласно этой должности ко мне пришёл новый штурман старший лейтенант Сергей Акимов. Был он немногословен, лет 35 (и уже «старший лейтенант» - сразу видно из «карьеристов» - общая беда нашей авиации в то время. Командир звена — должность капитанская, как впрочем, и старший лётчик во фронтовой авиации. А штурман самолёта, техник, штурман звена — будь они хоть «семь пядей во лбу» и  трижды «отличниками Б и ПП (боевой и политической подготовки) — должность «старший лейтенант». Представляете, как обидно, при нормальной службе ходить в таком «бешенном» звании? Все ж не могут стать командирами, штурманами, инженерами полков и эскадрилий. Потом этот перекос постарались компенсировать — сделали звания как в Дальней авиации, плюс — ввели возможность добавлять «звёздочки» за тройной срок полётов над морем. Но это ввели потом, при мне Акимов был «старым» старшим лейтенантом. Это не могло сказаться на его характере и отношении к делу.

   Он был сильным штурманом, но из-за этого иногда давал «пенки». Вот одна из них: мы уже были в отпуске с завтрашнего дня согласно приказу командира эскадрильи, и в штаб пришли получить проездные документы, как на наш аэродром «шлёпнулись» два Рижских экипажа, поскольку на их Скульте пришёл минимум 150 на 1,5, а у ребят был допуск 320 на
3,5. Командующий приказал нашему комэске выделить два экипажа, имеющим допуск при минимуме погоды и перегнать эти самолёты в Ригу. Командир думал недолго и приказал, не напрягая «фантазию», раз мы попались ему на глаза — прямо сейчас в военной форме одежды доставить рижские «еропланы» домой по месту назначения. Обратно прибыть к утру поездом и планово уйти в отпуск с «чистой совестью» как это и положено с завтрашнего дня.

   Мы попробовали было «ерепениться», бесполезно — в армии чем хорошо, заходишь в кабинет начальника со своим мнением, выходишь с мнением начальника, дай Бог, чтобы штаны ширинкою назад не пришлось поворачивать. Выписали нам командировочное предписание, дали 40 минут на подготовку и колёса в воздух, чтобы успеть перелететь днём до захода солнца, тем более, что погода шла на ухудшение. Я подготовил только маршрут на карте-двадцатикилометровке, все данные взял с карты штурмана, у него она секретная- десятикилометровка. Ни палетки, ни ИШР (инженерно-штурманский расчёт полёта), ни план связи, как это положено при подготовке на перелёт,  я не делал. Во-первых, времени нет. Во-вторых, «чё» тут лететь? Прямая Калининград — Рига.

   Первый взлетел «корефан» Геша Напёрстков. За ним я через 5 минут. Он идёт на 1500 метров, мы на 1800 метров. Летим за облаками по верхней кромке. Облачность слоистая, ровная, сверху солнышко, внизу дождик, Балтика, но нас это «не колышет». Получаю не запланированное удовольствие от полёта — лепота!

   За 80 км до аэродрома Тукумс, позывной «Провиант», запросил разрешение на проход его траверза северо-восточнее 30 км. «Добро» получено, летим дальше, наслаждаясь скоростью. Чешем прямо по верхней кромке. Вдруг замечаю впереди по курсу километров 10 из облаков выскочил серебристый истребитель и с крутым набором устремился вверх. И в ту же секунду «заблажил» Тукумс: «Кто подходит к моему взлётному курсу?» Я сразу, как тот кот: «У Вас мясо пропало? Да, что Вы говорите!» Спрашиваю: «Штурман, это не мы?»

   Отвечает: «Да, нет, мы в 30 км северо-восточнее от их аэродрома, идём по плану». В ту же секунду РП Тукумса заорал опять, одновременно градусов под 50 я увидел выскочивший из облаков ЯК-28 километрах в двух. Я ещё не успел переварить сей знаменательный факт, как в эфире прозвучал вопль: «Борт, бл…, кто пересекает сейчас мой взлётный курс на высоте 1800?» Одновременно слева на траверзе в 300 метрах из облаков опять выскочил ЯК-28 и с крутым набором скрылся в небесной синеве.

   Я сразу завалил крен право под 90 градусов и врубил максимальный режим двигателей. В том, что это мы, у меня сомнений уже не оставалось. Не слушая, что там лопочет штурман, и что вслед кричит РП Тукумса, я улепётывал на всех газах подальше от аэродрома. Отлетел от него км на 50-80 с «перепугу», хотя надо было всего на 30, даю команду штурману: «Арк (авт. Радиокомпас) наРижский привод». Он: «Уже настроил, командир». Связываюсь со Скульте: «Берёзовая, 80542, иду к Вам на эшелоне 1800, условия подхода?» Она мне: «Занимайте 1200, курс посадки …, облачность 10 баллов, нижний край 200, видимость полтора, ветер 150 градусов, 6-8 метров, полоса сухая».

   Перевожу самолёт на снижение, вписываемся в коробочку, понятно, заход с моря. Сейчас уже не помню точно посадочный курс, где-то близко
к 0 -180 градусов. Мы заходим с севера. На эшелоне перехода 1200 метров переставляем на высотомерах давление аэродрома, снижаемся с разрешения РП до 500 метров, шасси на выпуск, гасим скорость. Дальше «семечки», в Риге курсо-глиссадная система работает отменно. Я уже здесь не раз садился, в том числе и в дождь, так что «ноу проблем». Заруливаю на стоянку, первый, кто нас встречает, полковник Ильин, который сменил командира полка полковника Светлова после его ухода на пенсию.

    «Чечельницкий, Вы допустили нарушение Воздушного режима. Экипаж арестовать, представить в мой кабинет всю документацию, средства ОК (объективного контроля), стенограмму магнитофонной записи и объяснительные командира и штурмана».

   «Тукумс уже нажаловался», - подумал я. Но деваться было некуда, «блудёжка» была налицо. Хорошо, что ещё явной угрозы столкновения не произошло. Я сразу вспомнил эпизод на своих полётах в Храброво. Летали по системе в облаках, отрабатывали заход на посадку «с прямой». Он обычно используется, когда по условиям воздушной обстановки самолёт выходит на привод на большом эшелоне. Он делает отворот на заранее рассчитанный угол, идёт с этим курсом строго определённой время, которое зависит от высоты полёта, и потом разворотом градусов на 
200-210 занимает посадочный курс. После чего вписывается в глиссаду и заходит на посадку с гораздо большего удаления, чем при полёте по БК («большой коробочке») или двумя разворотами на 180 градусов.

   У нас сам полёт выглядел так. После взлёта идёшь по прямой с набором высоты 3000 метров. Далее выполняешь правый разворот на привод, после его прохода отворот на расчётный угол и далее заход по схеме. Так совпало, что в тот день верхний край слоисто-кучевой облачности был 2600-2800 метров, нижний — 300-350. Я пробил облака, ввёл самолёт в правый разворот и машинально посмотрел на то место в облаках, откуда я сейчас выскочил. И вдруг как зловещий фантом-приведение точно по этому месту промчался ЯК-28. Я узнал его силуэт по характерной форме, но скорость при этом была «охренивающая». Я никогда такой в воздухе больше никогда не наблюдал за все свои 37 лет лётной работы. Это вряд ли был сверхзвук, учитывая, что на него можно переходить на высотах более 11000 метров. Но около него — точно.  И мы разминулись по времени всего лишь на 10-15 секунд, но по месту и высоте совпали точно. Меня аж затрясло, и враз вспотели ладошки: «Экипаж, видели?»

   «Что, командир?» - спросил радист, который по своему углу ответственности за обзор, должен был обнаружить этот самолёт раньше меня. «А ничего», - я решил не волновать своих членов, раз ситуация уже закончилась. То, что за этим самолётом могут быть ещё борты, я как-то не подумал. На земле я доложил об этом только комэску Юрию Романовичу Стропилову.
Он переговорил с группой руководства полётами. Она этот самолёт проморгала, и дело «замяли». Т.е. Як-28 явно нарушил воздушный режим, но «не пойман, не вор» - гласит народная поговорка. А сейчас я оказался в роли этого «вора», и меня поймали.

   В общем, идём мы за полковником Ильиным в штаб полка. Я с тоской думаю, как  нас сейчас будут «пороть», ведь большинство документов, которые при выполнении перелёта положен иметь лётчику я не сделал, а «без бумажки ты букашка» - гласит старое военное правило, впрочем, не только военное. Спас положение Володя Мельников. У нас в полку он был замкомэской, а сюда перевели командиром эскадрильи. Дали подполковника, к которому он сам никак не мог привыкнуть.

   «Командир, - обратился он к Ильину, - ребята наши самолёты перегоняли. Давай им хоть пообедать дадим, а потом будем с ними разбираться». «Резонно, - согласился командир полка, - веди их в столовую, а потом ко мне в кабинет. Я пока магнитофон послушаю». Мельников проводил нас в столовую. Принесли борщ, но я всё бросил и за соседним столом сел и начал лихорадочно рисовать документы, которые у лётчика должны быть при перелёте. А штурман с радистом в это время борщ наворачивают, только звон от ложек стоит. Думаю, хорошо, когда все бумаги в порядке — вот и наслаждаются.

   В общем, я не успел съесть ни крошки, зато успел нарисовать палетку, ИШР и план связи. Приходим в кабинет к Ильину. Он мне первому: «Чечельницкий, давайте Вашу лётную дкументацию». Я с готовностью вытащил полётный лист с печатью на перелёт, карту и прочие причандалы. Он посмотрел, сказал: «Претензий нет, давайте, штурман, что у Вас?» Акимов ему протягивает карту. Я смотрю, она во-первых, двадцатикилометровка. А во-вторых, на карте даже маршрута нет. Есть продавленная ногтём линия Калининград — Рига. Больше ничего, ни курса, ни расстояния, ни времени. В общем, Ильин как увидел: «Так, мне всё ясно. С такой подготовкой вы и должны были блудить. А Вы, Чечельницкий, куда смотрели на контроле готовности экипажа?». Я ответил: «У него была подготовленная карта, но он её не взял, чтобы не возиться с секретной частью и перевозкой оружия в поезде».

    Короче, вдули нам по первое число. Ильин сказал: «Будет приказ Командующего с наказанием, а сейчас с глаз долой». И мы, как нашкодившие коты, помчались скорей на вокзал, успевать на поезд Рига-Калининград. Кстати, второй экипаж Гены Напёрсткова тоже летел по карте-двадцатикилометровке, но она у них была в отличие от нас подготовлена как следует. На вокзале, пока ждали поезд к нам подскочила пританцовывающая бабуся: «Скажите, а где здесь туалет?» Мы ей: «Не знаем». Она, чуть ли с ненавистью: «Эх вы, а ещё железнодорожники!» Это она нас перепутала, мы же в чёрной морской форме стояли.

   В общем, пока ехали, слегка выпили, расслабились, сняли стресс после перелёта и морально начали готовиться к отпуску. Я, конечно, был расстроен, но сильно «бочку» на штурмана Серёгу Акимова не катил. Он просто переоценил свои силы и отнёсся к самолёту как к телеге.

            Техник самолёта №100 капитан Ежов

   Командующий авиации Балтийского флота Сергей Арсеньевич Гуляев пригнал нам лично свой ИЛ-28 №100, она у нас полетала, и настала пора его гнать в город Оренбург на профремонт. Выбор пал на мой экипаж, пару дней дали на подготовку, полетели. Маршрут уже знакомый, не раз летали: Храброво — Остров («Ирбит») - Калинин («Арлекин») - Оренбург (Меновой двор - «Скворешник»), если не переменили и память не подводит?

   Сам перелёт прошёл без особенностей, только в районе города Калинин пришлось поволноваться — еле переползли на 11400 метров грозовой фронт. Я чувствовал, как дышит «наковальня» облака, и холодея, представлял, что будет, если она нас в себя втянет. Штурман по СПУ доложил: «Командир, мы над поворотным». Я чтобы как-то снять стресс с себя, страшно же, блин, а заодно и у экипажа, тут же отреагировал: «Радист, проходим великую русскую реку Волгу. Передать по дальней связи привет народам Зимбамбве и Бангладэш». Произвели посадку в Оренбурге, вечером прилетел АН-12, доставивший техника самолёта №100, поехали всем экипажем в гостиницу рядом со штабом училища на Беловке. Потом техник пять дней сдавал самолёт, штурман с радистом шатались по городу и его окрестностям, а я жил на даче у тёщи возле аэродрома. Пить со штурманом после Рижского «инциндента» мне как-то не хотелось. Мы ждали самолёт ИЛ-14, который должен за нами прийти, только никто не знал, когда?

   Утром вместо зарядки я пробегал 1,5 км до КДП, где сидел ОД (оперативный дежурный) и диспетчер. Уточнял, что сегодня ИЛ-14 за нами в плане перелётов нет, и звонил в гостиницу экипажу. Убеждался, что «потерь нет», и давал команду: «Продолжать отдых». Но в конце недели сообщили: «Завтра будет самолёт», я сразу переехал в гостиницу к экипажу, одновременно со мной появился техник капитан Ежов, который до этого жил на аэродроме, сдавая самолёт. И тут он меня огорошил просьбой: «Командир, разрешите навестить двоюродного брата, которого не видел 15 лет?» Я ему: «Разрешаю, но оставьте адрес, и к 23.00 быть дома»

   Он: «Так, командир, ещё нет адреса. Мне брата ещё найти надо. Я знаю, что он таксистом работал. Если не найду, вернусь раньше, а найду — к 11 буду как «штык». В общем, отпустил я его, но когда Александр Иванович Ежов не прибыл и к двум ночи, я страшно пожалел, что не предусмотрел такой финал встречи двух братьев.  Думаю, что делать, если к утру не явится, нам же уже в 8.00 надо быть на аэродроме? Так и не пришёл ни к какому выводу, просто ночь практически не спал. В пол шестого заявляется капитан Ежов и сразу: «Командир, надо срочно уносить ноги. Сейчас за мной придёт вторая улица Форштада. Первую я всю перепил, они послали гонца, сейчас придёт соревноваться вторая, и они знают, что я живу в гостинице. Если они нас застанут, мало не покажется — пить будем все».

   Я сразу буквально мозжечком ощутил серьёзность «угрозы». Форштадские ещё с курсантских лет славились своей удалью в городе Оренбурге — и драки с ними были, и пьянки тоже. Сыграл своему экипажу: «Подъём по тревоге». Оделись быстро, но начались проблемы. У Александра Ивановича перестали держать ноги. Он как тот тяжело раненный лётчик — привёл самолёт в район аэродрома, его посадил и умер. Капитан Ежов пытался встать, но даже с третьей попытки у него это не получилось. Только тогда мы ощутили, сколько ему пришлось выпить, чтобы перепить целую улицу в общем-то не слабых в этом «виде спорта» мужиков.  Кое как вышли с гостиницы и доплелись до автобусной остановки как раз к первому рейсу на посёлок Пугачи. Сели, Ежов сразу отрубился в сон, а я всё оглядывался назад и гадал, успеем отъехать до того как прибежит Форштадский народ соревноваться с Балтийским офицером в пьянке. Успели, автобус поехал, а вдали показалось человек десять, я так понял — это они…

   Когда доехали до аэродрома, сначала никак не могли Александра Ивановича разбудить. А когда он наконец открыл глаза, никак не могли его выгрузить. Шофёр автобуса начал уже материться и угрожать, что мы ему срываем весь график и он отъезжает. Угроза подействовала. Мы с радистом Валерой Фартушным подтащили тело к двери и просто выпихнули его на руки штурмана, который уже ждал внизу. Автобус уехал, а мы  минут десять никак не могли занять походный порядок. Но после моей резкой команды: «Капитан Ежов, смирно!» - Александр Иванович смог выпрямить ноги, мы тут же с радистом подлезли ему под плечи, и можно было бы пускаться в путь, но у двух рук штурмана только с третьей попытки получилось навьючить на себя вещи всего экипажа и свой штурманский портфель с картами и двумя бутылками пива. На земле сиротливо лежал мой планшет. «Вешай на меня», - дал я команду. А как? Руки-то заняты. Пришлось ждать пока штурман чуть не зубами выполнил приказ. Набросив ремень мне через голову и шею, Сергей Акимов пробормотал: «Можно трогаться».

    Планшет болтался где-то в районе колена, но я дал команду: «Вперёд!» - и живописная группа «в полосатых купальниках» начала движение. Сначала наша троица, выписывающая кренделя как любая система в состоянии неустойчивого равновесия. Сзади штурман, навьюченный как верблюд. Прошли, шатаясь, метров 50 в сторону КП аэродрома, как вдруг «мама-мия», я глазам не поверил, навстречу вышел командир полка полковник Дубровский. Блин, почему он здесь так рано, да ещё идёт со службы?  Чё делать, что говорить? Может напомнить ему про курсанта Васю, что летал у него на втором курсе, а он был у меня командиром звена и всего майором? Но как-то сразу понял, суета бесполезна, понадейся на русский «авось пронесёт».

   Метров за десять я очень командирским басом, перешедшим сразу в фальцет, дал команду: «Капитан Ежов возьмите себя в руки, Вы же офицер!» Но эффект от моих потуг пройти опасную зону без боя оказался прямо противоположным. От окрика ноги техника подкосились, и вся неустойчивая система стала валиться в сторону. Угадайте с трёх раз, в какую? Правильно, согласно теории Сопромата в сторону слабого звена, коим оказался тщедушный капитан Вася с планшетом, который бил его по колену.

   Это произошло как раз тогда полковник Дубровский поравнялся с нашим траверзом. Блин, лучше бы он притормозил и просто стоял. А тут я его так бортанул плечом в корпус, что он улетел в кювет и чуть при этом не упал. Так проводят силовой приём в хоккее. Поверьте, я за свои слова отвечаю, т. к. когда полковник был майором, я уже гонял шайбу за сборную ОВВАУЛ, а там «слабаков» не держат. Опять же формулу mv в квадрате никто не отменял. Скорости у меня не было, но меня подпирала масса пьяного капитана Ежова в морском френче и младшего сержанта сверхсрочной службы моего  стрелка-радиста Валеры Фартушного в жёлтой форменной рубашке с погонами. Толчок получился что надо, в хоккее за него было бы не стыдно, но командир полка не оценил. Он закричал: «Морячки, вы что себе позволяете?» Но мы даже не обернулись. «Ну, я вам дам!» - это было последнее, что я услышал, т. к. миновав ворота КП, ноги Александра Ивановича перестали шагать и мы его просто потащили к самолёту ИЛ-14, до которого было метров 500.

    Когда все в поту, дотащили тело капитана Ежова к ИЛ-14, там никого ещё не было. Время — то 7 утра, а нам надо было в 8.00 появится в столовой, там встретиться с экипажем и вместе прибыть на предполётные указания. Мы так с радистом устали, что без команды одновременно выпорхнули из под техника, и пьяное тело само мягко опустилось прямо в аэродромную пыль. Валера со штурманом сразу закурили, и я тоже попросил сигарету, хотя вообще-то не курю. В общем, через полтора часа показался экипаж ИЛ-14, загрузились в самолёт, но когда командир запросил «Запуск», РП ответил: «У вас экипаж пьян, запуск начальник гарнизона вам запретил».

   «Это не экипаж, это пассажиры, а мы доктора прошли нормально», - ответил командир экипажа. «Минуту ждать», - последовало от РП. Минут десять шло выяснение всех обстоятельств, командир полка хотел жаловаться по команде, и до принятия мер задержать самолёт на аэродроме. Но его убедили с моряками не связываться, и он дал «добро».

    Как только взлетели, я сразу начал «канючить» дать мне попилотировать. Как ни странно командир экипажа и правый лётчик согласились сразу и даже дали совет, раздеться до трусов, т. к. будет жара. Я быстро, не ломаясь, сбросил лишнюю одежду, и в одном «неглиже» взялся за рога штурвала, естественно, в правом кресле. Блин, это оказалась такая экзотика. К самолёту я приноровился быстро. По сравнению с ЛИ-2 ИЛ-14 оказался более неустойчивым по крену, если так можно выразиться. В данном случае я имею в виду самолёт допускал более чувствительные колебания на отклонения элеронов по крену. Но главное началось потом. Т.к. самолёт тихоходный нас не пустили на трассу, а дали команду идти по мвл по пвп. (По местным воздушным линиям по правилам визуального полёта на высоте 300 метров). И так я пилил на руках все четыре часа до Казани. Вся Россия открылась во всей красе ранней наступающей осени. Желтеющие нивы полей, леса, сёла, перелески, небольшие города, речки, озёра — всё создавало какой-то праздничный колорит нереальной сказки. Я видел как меня приветствуют взмахами рук пацаны и девушки, и сам махал им покачиванием крыльями. Видел вереницы машин и комбайнов на полях, и всё говорило о том, что урожай в этом году знатный. В общем, я редко испытывал большее наслаждение от полёта, тем более, что первый и единственный раз выполнял его в трусах, и даже начавшаяся жара и болтанка не так досаждала.

     Сели в Казани. Самолётов почему-то на гражданском аэродроме скопилась уйма. Нас зарулили в самый дальний конец стоянки. Долго ждали топливозаправщик. Наконец заправили и зачехлили самолёт, можно топать в гостиницу. Но сначала харчь. «Война войной, а обед по распорядку». Зашли в столовую, не сразу, но место нашли. На капитана Ежова смотреть без сочувствия было нельзя. Он хоть и поспал, но нуждался в серьёзной «опохмелке», чтобы прийти в себя. «Сбегай за пивом», - дал я команду радисту. Тот принёс две бутылки «Жигулёвского». Александр Иванович одну выпил залпом, утолил первый «сушняк», сразу повеселел, и вторую бутылку стал пить как все нормальные люди, со смаком и растягивая удовольствие.

   Закончив приём пищи, по дороге в гостиницу, по принципу «переваривая обед, размышляй об ужине», в ларьке купили четыре бутылки кефира, шмат докторской колбасы, два батона и восемь плавленных сырков «Дружба». Дежурный администратор нас огорошила, экипажу ИЛ-14 сводный номер есть, а пассажиров она разместит на раскладушках в коридоре, т. к. мест больше нет.
Точнее есть одна комната, но это для экипажа ТУ-134, который часа через три должен вылететь с Москвы на Казань. Мы уже хотели примириться с такой печальной участью, как командир ИЛ-14, высокий статный капитан, жаль, не помню его фамилию, вдруг произнёс: «Василий Васильевич, достаньте полётный лист, Вы же тоже экипаж».

   Я, не очень понимая, что он от меня хочет, достал из планшета полётный лист с круглой гербовой печатью на перелёт Храброво — Оренбург, где вверху было написано слово «Экипаж: Командир — к-н Чечельницкий ВВ. Штурман — ст. л-т Акимов СА, вср — мл. с-т Фартушный ВС». Капитана Ежова в полётном листе не значилось, но на администратора этот лист произвёл надлежащее впечатление. Тем более, командир ИЛ-14 надавил на её логику, мол, ТУ-134 когда ещё прилетит, а экипаж ИЛ-28 уже здесь, и если его не поселят нормально, он будет жаловаться Министру Гражданской Авиации. О том, что экипаж без самолёта, мы «скромно» умолчали.

    В общем, через минуту нам выдали ключи, и горничная проводила в сводный номер. Экипаж ИЛ-14 расположился рядом. Поскольку из-за капитана Ежова в Оренбурге подъём был ранний, и в самолёте я не спал, а пилотировал, дал команду: «Всем отдыхать», - и тут же повалился на близ лежащую койку. Когда проснулся было уже темно, стрелки на часах показывали 22.00, а на столе стоял импровезированный ужин: бутылка водки «Московская», стаканы (ударение на последней букве, не путать со словом «стаканы») в количестве 4 штуки, напротив каждого по бутылке кефира, мелко порезанная колбаса под названием «Докторская» и очищенные от бумажки плавленные сырки, а также два почему-то не порезанных батона.

    Экипаж в лице штурмана и радиста сидел за столом и в четыре глаза смотрел на меня: «Командир, сколько можно ждать, каша стынет». Вы знаете, есть такое выражение «спровоцировать». Ведь я совсем не собирался пить, и тем более не думал о выпивке, но тут как пружиной меня подбросило с кровати, и через 40 секунд я одетый сидел за столом, только что галстук на жёлтой рубашке застёгнут не был. За эти 40 секунд радист успел раскупорить бутылку и начать разлив.

   «За Казань!» - произнёс штурман. «За самолёт, на котором мы сюда прилетели!» - вырвалось у меня. «За номер, в котором мы сидим, а то ютились сейчас в коридоре!» - подытожил радист, и мы дружно сдвинули стаканы, посмотрев при этом на продолжающего спать капитана Ежова. После распития на троих 0,5 литра водки мой гвардейский экипаж потянуло на «подвиги», а если называть вещи своими именами - «пошли водить козу». 

    Вышли на улицу, уже не помню как попали в город на набережную. Меня осенило: «Ребята, я не прощу себе, если не искупаюсь в великой русской реке Волге. Тут же раздеваюсь до трусов и бултых в воду. Минут пять поплавал, и тут до меня дошло, блин, а вылазить-то как? Каменная набережная высотой метра два уходила влево и вправо на расстояние, которое видел глаз, и ничто не говорило, что где-то можно вылезти из воды на сушу. Ох, и прав был Виталий Сундаков, с которым меня ещё угораздит познакомить моя залихвастская жизнь через 40 лет: «Прежде чем войти, подумай о выходе». Я заорал: «Мужики выручайте, спросите у прохожих, куда плыть, чтобы выбраться на берег?»

   Мне мой экипаж отвечает чуть ли не хором: «Командир, какие прохожие? Время первый час ночи, никого нет». Я их матом: «А ну штурман вправо, радист влево, побежали, и пока не встретите прохожего, который знает куда плыть, бег не прекращать. Я что тут вам, бл…, до утра плавать должен. Утопите командира, моя жена вам этого не простит». Зайцы побежали выполнять приказ, а я перевернулся на спину и стал экономить силы. Страха почему-то не было, не то от выпитого алкоголя, не то потому, что я по гороскопу «рыба», а своя стихия не может наказать.

    Минут через 5-8 прибежал радист: «Командир, плывите вправо за мост метров 400, там из воды будет выход. Я дисциплинированно поплыл в указанном направлении, а Валера Фартушный дождался штурмана, и они вместе догнали меня, в смысле, пошли по набережной, держа меня слева на траверзе. Метров 300 проплыл за мост и впереди увидел светлое пятно, а когда подплыл поближе, ахнул. Куча фонарей освещают пологий бетонный выход из воды, а на берегу масса народа за столиками и просто на ковриках красиво употребляют прохладительные напитки, включая коньяк, водку, пиво и просто шампанское. Я как-то охватил и прочувствовал эту картину разом.

    Экипаж помог мне выбраться из воды, и ближайшая компания нам тут же предложила выпить. Отказываться было глупо. Приголубили молча, ничего не объясняя, а с нас их и никто не требовал. Все просто наслаждались жизнью и красиво «ужинали на природе». В общем, у меня о гостеприимстве жителей Казани остались самые прекрасные воспоминания. Поблагодарив наших новых знакомых за угощение, мы пошли смотреть город. Ночная Казань была просто восхитительна, особенно нас поразил огромный Кремль с его белоснежными стенами.

   Начало светать, пора было думать о возвращении на аэродром. Дальше всё произошло как по мгновению волшебной палочки. Прямо перед нами из подъезда вышла девушка в авиационной форме. Мы как сомнабулы отправились, молча, за ней. Потом ещё вышел мужик в кожаной лётной куртке и форменной фуражке. Он пошёл со стюардессой рядом, а мы в кильватер за ними. Подошли к остановке, где уже стояло человек десять. Через минуту мы уже сидели в автобусе, который ехал
неизвестно куда, но поскольку никто не волновался, мы тоже. Так и получилось. Нас подвезли прямо к гостинице. Мы пошли в свой номер, и в коридоре, к своему стыду, я обнаружил экипаж ТУ-134, спящий на раскладушках. Но чувство «совести» мучило недолго, т. к. бессонная ночь давала себя знать, и мы тут же завалились на койки, понимая, что
спать придётся недолго. Заявку на перелёт дали на 10 утра сегодня, т. е. не позже 8.00 надо будет вставать.

    В общем, в начале 11 утра наш самолёт оторвал колёса от бетонки аэропорта города Казани и пошли на Остров. А оттуда домой — на Храброво. Почти весь маршрут я опять просидел за штурвалом. Правда малые высоты по ПВП РЦ ЕС УВД не дал, шли на эшелонах 2100 — 2700 метров, но всё равно удовольствие я получил от полёта огромное. В общем, за этот перелёт на тихоходном ИЛ-14 я в полной мере оценил романтику полётов транспортных лётчиков. В боевой авиации, конечно, здорово — пилотаж, воздушный бой, полёты на предельно-малых высотах методом огибания местности, полёты строями днём и ночью, боевое применение, сверхзвук и прочие «прибамбаски» делают лётную работу захватывающе интересной, но мизерный налёт и необходимость летать, в основном, с одного аэродрома дают значительную фору лётчикам транспортной авиации. У которых есть постоянная возможность наблюдать новые города, страны, новых людей и при этом летать в 6-8 раз больше, чем мы. Тем более, хотя я по натуре был склонен к самолётам-истребителям, и именно поэтому пошёл в Оренбургское лётное, которое заканчивал Юрий Алексеевич Гагарин, но тяга смотреть за горизонт у меня тоже была всегда.

    Я мог часами запускать воздушных змеев, лазил на крыши, деревья, будки, а позже сопки и горы, и всё для того, чтобы увидеть, а что там дальше? И неслучайно у нас с братом, который тоже по моим стопам поступал в лётное училище, резервный вариант был — поступать в Унивеситет на геологоразведку, если в лётное не пройдём. Впоследствии брат именно этот вариант и реализовал. Стал геофизиком, всю жизнь провёл в путешествиях и экспедициях, в том числе зимовал 15 месяцев в Антарктиде в составе 23 САЭ.

    Короче, этот перелёт на ИЛ-14 мне запомнился навсегда. По прибытии я доложил командиру о том, что перегонка ИЛ-28 №100  осуществлена успешно и прошла без «экцессов», т. е.  Про  инцидент с капитаном Ежовым я ничего не говорил, но как оказалось, через пару месяцев мне это «икнулось».

                «Партайнгеноссе Борман»

    Дело в том, что меня в тот год коммунисты единогласно выбрали секретарём парторганизации эскадрильи и планировали избрать на следующий год повторно. Во-первых, потому что я не боялся отстаивать своё мнение ни перед каким начальством и резко реагировал на факты, если с кем-то поступали несправедливо. А во-вторых, всем особенно понравилось, что я не побоялся дважды не проводить дежурные партийные собрания, спускаемые с Политуправления в свете решений такого-то съезда, а просто их записал в протоколы и потом персонально обошёл якобы выступавших, доведя до них, о чём они говорили в своих выступлениях. Такое мне удалось, когда командир эскадрильи был в отпуске, а замполит на каких-то сборах. И представьте себе, меня никто не «заложил».

   За две недели до нового учебного года в ВС СССР, который тогда начинался с 1-го декабря, произошёл эпизод, который чуть не поставил крест на моей лётной карьере. Шли полёты транспортного полка, но моему экипажу с утра была поставлена задача выполнить полёт на обеспечение ракетных стрельб кораблей флота с четырьмя мишенями М-6. Когда запросили запуск, РП передал, что у моряков там что-то не
заладилось, и вылет мне будет по команде. Я ответил: «Понял, я на проводной» (имеется ввиду телефонная связь). В общем, сидим мы штабе эскадрильи. Штурман Акимов играет на пиво в домино, (у нас это называется «забить козла») с ещё такими же штурманами, два на два. Я читаю интересную повесть «Агния, дочь Агнии», которую как раз на такой случай захватил на полёты, Валера Фартушный просто спит. У него жена молодая - сами понимаете, с ней ночью сразу не уснёшь, вот и приходится добирать сон на работе. Где-то через час такого времяпровождения поступила команда «Колёса в воздух».

     Даю команду экипажу: «Подъём!» - и не проверяя её выполнение, первый выскакиваю из штаба на свежый воздух. Вообще-то можно особо не торопиться, это не вылет по тревоге, то мы корабль ждали, теперь может и он нас подождать, но мне не терпится. Во-первых, поджимает погода. Я уже с утра взял метеобюллетень, а там по прогнозу во второй половине дня снежные заряды. Во-вторых, мне просто хочется быстрее слетать. Вылеты на спецзадание — обеспечение стрельб кораблей флота всегда интересны своей непредсказуемостью. Достаточно вспомнить полёт, который я выполнил две недели назад.

    Взлетел в очень глухую ночь при десятибальной облачности, пробил облака, но выше был ещё один слой, т. к. звёзд не было видно, а потом на траверзе 80 км от Лиепаи над морем с высоты 7800 метров сбросил 8 САБов. САБ — это самолётная светящаяся бомба, которую обычно сбрасывают для подсветки цели, чтобы обеспечить бомбометание основной группы бомбардировщиков. Так вот, когда после сброса я ввёл самолёт в разворот, то ахнул, увидев непередаваемое словами зрелище.

    Горело сразу восемь ослепительных солнц. Свет от них был до горизонта. Они освещали причудливую многослойную облачность внизу, а выше был ещё слой баллов пять. Зрелище было настолько фантастическим, что, помню, я подумал: «Неужели это всё я натворил?» Потом мы ушли с района, но зарево от САБов было видно ещё долго, они опускаются медленно на парашюте.

    Днём, конечно, вылеты поскромнее, но тоже бывает, есть на что посмотреть и положить в копилку своего лётного опыта. В общем, иду я из штаба по тропе к самолёту, весь в радостном настроении, что сейчас опять в небо, в полной уверенности, что экипаж топает за мной и он полностью разделяет мои чувства. Я не ошибся, но только наполовину. Секунд через 30 меня догнал вср (воздушный стрелок-радист — так называется официально эта должность, но в народе её зачастую зовут «верный глаз в жопе командира). Доходим быстрым шагом до самолёта, до которого метров 300, занимаем места в кабинах, штурмана нет.

   Слышу РП запрашивает меня: «302 (три ноль второй), готов?» Отвечаю: «Через пять минут». РП: «Разрешаю Вам запуск двигателей без запроса, как будете готовы». Даю квитанцию: «Понял», - и аж по пояс высовываюсь из кабины, чтобы посмотреть, где там штурман. Вижу всю тропу из штаба и убеждаюсь, что Акимова на ней нет. Даю команду радисту: «Валера, ну ка сбегай за ним, узнай, в чём дело?»

    Радист побежал, а я размышляю: «Наверно, Серёге в туалет приспичило, вот и сидит сейчас на горшке». Я улыбнулся, представив эту картину. Дело в том, что сбегать в туалет перед полётом или просто пописать за хвостом самолёта перед вылетом — это святое. На самолёте, каким является фронтовой бомбардировщик ИЛ-28, конструктивно даже писуар не предусмотрен. Смотрю, радист выскочил из штаба и бежит. В полной уверенности, что за ним сейчас выскочит штурман, я сел полностью в кресло, затянул опять привязные ремни и начал готовиться к запуску двигателей.

    Услышал по СПУ голос радиста: «Командир, готов». Прошла минута. Что за чёрт, штурмана нет. Я ослабил привязные ремни, извернулся из
кабины, чтобы видеть тропу от самолёта до штаба — Акимова на ней нет. Спрашиваю Фартушного: «Он что в туалете, обосрался?» Такие случаи иногда бывали. Тот отвечает: «Да нет, в штабе в домино играет». Я ему: «Ну ка снова сбегай за ним. Нам уже запуск дали». Валера убежал, и я видел как он скрылся в штабе эскадрильи. Минута прошла, пошла вторая, слышу, РП запрашивает: «302, запустили?» Отвечаю: «Ещё нет, только приступаем к запуску». Он мне: «Оперативнее, корабли торопят».

   Даю квитанцию: «Понял», - и вижу, что штурман из штаба ещё не выходил. Как всякий холерик ждать больше в бездействии не могу. Выскакиваю из лямок парашюта, быстро спускаюсь по стремянке и бегу в штаб. Заскакиваю в класс предварительной подготовки и вижу картину, от которой меня просто затрясло. Штурман с остервенением забивает «козла», Валера Фартушный стоит над ним и канючит: «Тов. Старший лейтенант, пойдёмте, нам уже запуск дали». Тот ему отвечает: «Сейчас», - а сам, с грохотом ставя доминошку, орёт «Рыба». Тут у меня пружина лопается. Ору: «Штурман, встать, смирно. Объявляю Вам строгий выговор за невыполнение моего приказания. Не прибудете сейчас на самолёт, пеняйте на себя».

    И тут же выскакиваю из штаба в негодовании на себя, что сорвался. Лётная этика гласит — перед полётом не наказывают, только после, но он меня довёл. Иду быстрым шагом, не оборачиваясь назад, слышу по топоту, меня догоняет радист. Громко, не беря во внимание, что штурман меня может услышать, говорю: «С этим гадом делаю последний полёт и ставлю вопрос перед командиром, чтобы искал мне другого штурмана, с этим я летать больше не буду».

   Сели в кабины, прибежал Акимов, запустили двигатели без чтения карты. Мне не хотелось даже слышать его голос в наушниках. Произвели взлёт, через мыс Таран вышли в море. Я связался с кораблями, приступили к работе. Первые две М-6 сбросили с первого захода. Крейсер «Октябрьская революция» отработал успешно. Попадание первой ракеты в мишень мне даже удалось наблюдать. Обычно  ракетная стрельба по М-6 происходит так. Ты их бросаешь с больших высот одну или две на боевом курсе на определённой дальности до корабля. Над мишенью сразу раскрывается парашют и далее эта «дура», дающая хорошую радиолокационную отметку, плавно опускается с вертикальной скоростью 5-6 м/сек. Но разрешение на пуск ЗУР ты даёшь не раньше, чем пройдёшь над кораблём на его противоположный борт. Дальше маневр чётко заранее не оговаривался, всё зависело от конкретно складывающейся обстановки. Но мной всегда двигало любопытство. И если не было запрета с корабля, я вводил самолёт в разворот, и тогда зачастую удавалось визуально увидеть как ракета поражает цель.

   Зрелище, я вам скажу, захватывающее. ЗУР, когда сходит в момент старта, несколько секунд ведёт себя неустойчиво. Это бывает видно по дымному следу. А потом с ускорением неотвратимо идёт на цель. Причём глаз успевает заметить насколько она быстро летит со стороны. Потом взрыв в воздухе и всё. Но иногда ракета почему-то мажет, и подрыв происходит метрах в 10-15, но этого всё равно достаточно, чтобы самолёт (цель) был уничтожен.  В общем, если с крейсером мы отработали с первого захода, то со вторым кораблём, по моему это был БПК «Светлый», пришлось повозиться.

   Мы сбросили одну М-6, но он её почему-то не видел. Возникли неполадки с РЛС. Мы долго крутились «как вошь на гребешке», раз за разом выходя на БК (боевой курс), но корабль команду на сброс мишени всё не давал. С одной стороны я его понимал. М-6 на борту осталась одна, и если он по ней не отработает, то сегодня я повторно уже не прилечу, т. е. Стрельба откладывается минимум на сутки, а сели не повезёт с капризной Балтийской погодой, то и на двое.  Поэтому стрелять надо наверняка. Но надо понять и нас, баки с горючкой «не резиновые». И лишь после моей угрозы, что делаем крайний заход и по остатку топлива уходим на точку, БПК дал «добро» на сброс.

    На очередном галсе мы сбросили мишень, корабль по ней успешно отработал. Нам выдали: «Спасибо, 302-ой, сработали нормально, можно домой», но туда уже и так неслись на всех парусах. Остаток топлива был впритык. Когда я произвёл посадку, суммарный остаток керосина составлял 1800 литров — это минимальный запас, который должен оставаться после заруливания на стоянку. Он обеспечивает уход на второй круг и полёт на ближайший запасной аэродром в случае невозможности произвести посадку дома.

     Штурман сразу выскочил из кабины и убежал, а мы с моим «верным глазом» Валерой, не торопясь, через штаб пошли в лётную столовую на заслуженный ужин с чувством хорошо выполненной работы. От моего злого настроения на Акимова не осталось и следа. Такой хороший ведь вылет сделали. Говорю радисту: «Хрен с ним. Не буду я никуда докладывать про штурмана. Потерплю две недели. А с первого декабря у меня по новому боевому расчёту у меня будет новый штурман капитан Зотов. Так стоит ли «копья ломать?»
На том и порешили.

    На следующий день сидим мы с Акимовым за одним столом на предварительной подготовке к завтрашним  полётам, и я смотрю, он на стандартном белом листе что-то начал писать мелким убористым почерком, причём периодически лезет в лётную книжку, какие-то даты смотрит или мне вопросы задаёт, типа: «Командир, а мы когда капитана Ежова с гостиницы на аэродром увозили, это какого числа было?» Я без всякой задней мысли отвечаю на его вопросы, если помню. Провели контроль готовности, пора по домам, вдруг командир эскадрильи Владимир Стефанович Кондрашов говорит «А Вас Штирлиц, я попрошу остаться» - в смысле: «Чечельницкий зайдите в мой кабинет».

    Я зашёл: «Тов. Командир, капитан Чечельницкий по Вашему приказанию прибыл». Он: «Садитесь, разговор у нас с Вами будет долгий. Старший лейтенант Акимов, Ваш штурман написал на Вас рапорт, и я вынужден дать этому рапорту ход. Он отказывается с Вами летать, как с командиром, который допускает постоянные нарушения, поэтому он, летая со мной не уверен в своей безопасности полётов». И дальше комэска зачитал от начала и до конца «пасквиль» Сергея Акимова.

    А там собраны все мои мелкие нарушения, которые я допускал как лётчик в течение года. Например, что такого-то числа я карту обязательных проверок перед запуском двигателей читал уже на рулении на предварительный старт (а мы тогда вылетали целой пятёркой на полигон на торпедометание торпедой РАТ-52 и опоздали с запуском двигателей, кстати, по вине самого Акимова, он  долго жевал обед в столовой и опоздал на самолёт. Чтобы не отстать от группы, пришлось сделать так, как он описал). В другом случае я такого-то и такого-то числа забыл промаркировать магнитофон. (С этого обычно положено начинать все операции по предполётной подготовке в кабине, например: «13 декабря 1975 года, время 12 часов 40 минут, борт № 24, полёт на бомбометание на полигоне Б-46 по упражнению 202, радист читать карту перед запуском двигателей», - т. д. А в конце рапорта перед выводом, что штурман боится со мной летать, стояло: «Как командир экипажа при перелёте борта № 100 на завод скрыл и не доложил о пьянстве техника капитана Ежова в командировке, чем показал, что он как секретарь партийной организации эскадрильи не оправдал доверия коммунистов, занимая такую беспринципную позицию».

   У меня прямо челюсть отвисла, когда я всё это услышал, говорю: «Командир, спросите у радиста, я сам вчера хотел отказаться с ним летать, но потом подумал, две недели потерплю, а потом по новому боевому расчёту у меня будет другой штурман». Кондрашов: «Вы хотели. Это Ваше хотение к делу не пришьёшь, а он написал рапорт, которому я вынужден дать ход по команде. Идите, пока отстраняю Вас от полётов, летать до завершения расследования Ваших художеств не будете».

   В общем, топаю я со штаба в столовую и никак не могу поверить, что это меня отстранили от полётов. Причём, как на духу говорю, я не испытывал обиды на своего штурмана Сергея Акимова, более того, я его понимал. Ведь этого экцесса можно было бы избежать будь у меня больше командирской мудрости. Судите сами. Вылет на обеспечение — это не вылет строго в своё время согласно плановой таблице. Какая кораблям разница отстреляться чуть позже или раньше? Они всё равно в море болтаются. А тут игра в «козла на пиво». Что важнее? Мне бы подойти с шуткой: «Так, мужики», какой у вас счёт, за кого болеть, чтобы потом тоже учли при разливе?» Я бы узнал, что счёт 2 : 1 в пользу команды штурмана. Т.е. они сейчас эту партию выйграют, счёт будет 3 : 1, а игра по договорённости из пяти партий, то всё, победа, вопрос исчерпан — после полёта пьём пиво на халяву — штурмана угощают. А если эту четвёртую партию проиграют, счёт 2 : 2, то надо играть ещё одну партию, контровую. Т.е. дал бы штурманам доиграть, поболел бы за своего, а потом вместе с хорошим настроением пошли на самолёт. А я штурману вместо этого «строгий выговор». Меня же подвёл мой холерический темперамент и нетерпеливое желание скорее подняться в воздух. «Вот и получи фашист гранату».

    В общем, две недели я ходил по нарядам дежурным по части и не летал. На полётах сидел на СКП помощником руководителя полётов, подсказывал лётчикам на посадке и размышлял, как я дошёл до такой жизни? И вы знаете, этот урок пошёл мне на пользу. Потом пройдя все командирские должности до командира полка и дальше, я не допустил ни одного крика на подчинённых, ни одного случая унижения их человеческого достоинства, хотя среди них иногда попадались ох какие нерадивые или любители покачать «дедовщину». Но мне, благодаря выдержке, удавалось находить верные слова.

    А моя история закончилась следующим: во-первых, меня не выбрали на второй срок секретарём нашей партийной организации, как
планировали вначале. Чему я был очень рад, т. к. эта почётная, но хлопотная должность никак не сказывается на денежном окладе. А во-вторых, поставили зместителем командира эскадрильи вместо ушедшего в Чкаловск на ТУ-22р Володи Борисова. В этом назначении, я думаю, не последнюю роль сыграл факт, что Александр Иванович Ежов был любимым техником Командующего Сергея Арсентьевича Гуляева. Он летал на его «сотке». И то, что я капитана Ежова не «заложил», пошло мне на пользу — Гуляев это оценил. Что же касается «нарушений», то их допускали все, и не они делали безопасность полётов. Та же карта обязательных проверок, их же раньше не было, и ничего, успешно летали, в том числе и курсантами. На таких самолётах как ИЛ-28, где
лётчик один, она не нужна, как не нужна она на одноместных истребителях. Залез в кабину, производи внимательно и, не торопясь, осмотр слева — вверх — направо — вниз, и ничего не забудешь, если у тебя этот ритуал отработан многочисленными тренажами.

   А Сергей Акимов так расстроился, когда меня не сняли с командиров звена, а наоборот повысили в должности, что тут же написал рапорт и ушёл на ДМБ, благо выслуга у него была. Но я ему по-человечески сочувствую. Хороший был штурман, мог бы ещё летать и летать. Не помню только, успел он получить капитана или нет?

               Штурман Владимир Зотов

   После Акимова пришёл ко мне в экипаж штурман Володя Зотов. Лысый, улыбчивый, намного старше меня - «солопеда». Мы с ним хорошо полетали год. Но была у него одна особенность — в силу его огромного опыта наблюдались у него черты небольшого «пафигизма» и элементарной невнимательности. Я уже писал в одном из своих рассказов как он оговорился в полёте с Олегом Новиковым. Вместо курса 247 градусов дал ему 147. Олег как «дисциплинированный», блин, крутит каралик штурвала влево и летят. Завидев озеро Вырц-Ярв, признают в нём Пярнусский залив, короче, «блудят» по полной…

   Меня Володин «пафигизм» тоже однажды наказал. Мы гнали «спарку» с Челябинска. Вышли на связь с «Ирбитом» (Остров), где должны были делать очередную посадку. РП полковник Коба (я его узнал по голосу) предупредил: «У меня полёты, траверз Пскова доложите, тогда буду снижать». Зотов настроился на ШВРС Пскова и мне говорит: «На КУРе 70 градусов доложишь траверз». Летим, а там что-то заело. Короче, мы прочесали через весь район аэродрома в облаках через все занятые эшелоны. Чудом не столкнулись с парой, которая шла на заправку топливом в воздухе, (полковник Коба нас тоже по «закону бутерброда» проморгал), а КУР (курсовой угол радиостанции 70 градусов так и не наступил). Меня погубило чрезмерное доверие к штурману, а его — не комплексное использование средств самолётовождения. Достаточно было щёлкнуть секундомером, чтобы подстраховать себя от грубой ошибки. Но в целом мы с Володей летали хорошо и надёжно.

                Штурман Игорь Куклин

   С должности замкомэски на ИЛ-28 перевели меня командиром отряда ТУ-16к-10-26 в 57 мрад в гарнизон Быхов, что в Белоруссии. Штурманом ко мне пришёл капитан Игорь Куклин. Игорь закончил Лесотехническую академию в городе Ленинграде и, пройдя двухгодичную практику, принял решение остаться в Морской авиации и дальше. С ним было приятно летать. Спокойный невозмутимый флегмат, которого невозможно было чем-то рассердить или вывести из себя, очень грамотный, мне оказывал существенную помощь на стадии освоения самолёта ТУ-16. Через пол года Игорь по замене загремел на Дальний Восток.

   Спустя шесть лет я прилетел в гарнизон Монгохту и посетил его семью по приглашению в гости. Так его квартира оказалось единственной, где не было ощущения временного пребывания на ТОФе. Уж поверьте, за полтора месяца пребывания этом гарнизоне я обошёл много квартир, и как бы фешенебельно они не были обставлены, чувствовалось, что хозяева здесь расположились временно, и ждут не дождутся, когда они отсюда, из этой Азии свалят в Европу.
Кстати, Игорь единственный, кто сказал: «Я здесь останусь на дембель, от такой охоты и рыбалки грех уезжать». С возрастом, когда был накоплен определённый опыт, я понял, что у нас с Игорем Куклиным была идеальная психологическая совместимость. Это очень важная вещь во всех видах человеческой деятельности, но в авиации особенно.

   Если брать за основу только темперамент, то надо командиру-холерику давать штурмана-флегмата. Упаси Бог назначить в экипаж двух холериков, «наломают дров» из-за поспешных действий. Но на самом деле это чрезвычайно сложный вопрос, зависящий от такого множества факторов, о которых командиры, бывает, даже не подозревают. Приведу пару примеров для подтверждения этой своей очень «умной» мысли:

    Гарнизон Чкаловск, в курилке, где лётчики «травят» байки и свои авиационные истории, я услышал такие две истории. В полку был один очень своеобразный штурман, который задолбал командира своей инициативой. За секунду до того, как лётчик собирался запрашивать запуск двигателей у РП, звучала команда штурмана: «Проси запуск». И так во всём. Командир запросил «Предварительный», звучала команда штурмана: «Рули», и командир начинал выруливать, или «Взлетай», - и командир шёл на взлёт. И так было до одного особого случая, где лётчик «дал пенку», когда стали разбираться — почему? Оказалось, командир по привычке ждал команды штурмана, а тот молчал. Пришлось экипаж развести.

    Вот ещё пример. Был в Чкаловске командир экипажа капитан Сисюк, матершинник, каких мало. Когда он только получил 1-ый класс на ИЛ-28 в целой когорте таких же как он молодых лётчиков, то отдел кадров всех на ТУ-22р взял, а его нет, в силу как раз вот этого его качества. Так без приглашения ввалился в домик Командующего Сергея Арсентьевича Гуляеева, Героя Советского Союза и сказал буквально следующее: «Тов. Командующий, вот перед Вами моё молодое тело и руки, которые горят желанием осваивать новую сложную сверхзвуковую технику. Если Вы меня сейчас не возьмёте, то через год я уже сам не захочу. Вы меня будете просить, Вам будут нужны лётчики, а я не пойду».

   Командующий на него затопал ногами: «Наглец, вон отсюда». А когда остыл, понял, а лётчик ведь прав. Так капитан Сесюк стал летать на сверхзвуке, но потом на него пожаловался штурман, что летать он с ним отказывается. Прослушали магнитофон, чтобы лучше понять причину. Услышали следующий эпизод — штурман обратил внимание командира, что тот садится на повышенных посадочных скоростях. В ответ раздался мат, а потом фраза: «Какая тебе разница, старая перечница, я тебя убью на посадке, или сам на печи сдохнешь от старости, всё равно финал один — лежать в земле сырой. Так что сиди и не вякай». Ясно, что этот экипаж пришлось развести, т. к. уважение друг к другу в нём кончилось. 

     А вот отрывок из замечательной книги Евгения Кравченко «С Антарктидой — только на Вы», показывающей роль слётанности в экипаже:

— Все! Собираем весь состав.
Через несколько минут практически весь отряд до отказа заполнил комнату подготовки к полетам, служившую теперь маленьким кинозалом, где каждый вечер, а то и всю ночь, «крутили» знакомые до последней реплики актеров, старые, клееные-переклееные киноленты. Я коротко обрисовал ситуацию, сложившуюся на «Востоке»: мороз под семьдесят, состояние больного ухудшается...
Реакцию это сообщение вызвало бурную:
— А какого хрена они тянули? Сказали бы, мы его еще две недели назад вывезли. Слетали в начале марта и дело с концом!
В местоимение «они» умещался широкий круг людей — «восточники», врачи, руководство экспедиции, которым досталось по первое число. Я поднял руку и постучал по часам:
— Во-первых, болезнь не планируют, а приходит она всегда неожиданно и в самый неподходящий момент. Во-вторых, мы теряем время, мужики.
Повисла тишина, нарушаемая лишь кашлем то одного, то другого. Потом вдруг все начали говорить. Но любые варианты спасения тут же разбивались о возможности самолета — профессионалы высшей пробы, они отдавали себе отчет в том, что машина может не выдержать. О них самих речь не шла...
— Надо ехать, — вдруг негромко сказал кто-то.
Но его услышали. Гомон затих. Иного решения я и не ждал, но... Решил ничего не скрывать от экипажей:
— Вы понимаете, что приказывать лететь в этой ситуации я никому не могу. Полет, который, возможно, придется выполнить, лежит за пределами технических возможностей Ил-14. Шансов на то, что больного удастся вывезти совсем мало. Поэтому каждый должен решить сам — готов он лететь или нет. А теперь — кто пойдет со мной?
Все четыре экипажа Ил-14 молча поднялись со своих мест. Я пробежал взглядом по хорошо знакомым мне лицам, оценивая внешний вид каждого. Впрочем, это было ни к чему — я знал, кто, когда и куда выполнял полеты, степень усталости любого из них, но свои жесткие коррективы внесла болезнь. Одни переносили ее легче, другие тяжелее.
— Спасибо всем. Пойдет экипаж Белова. Остальные — на страховке. Руководителю полетов приступить к подготовке аэродрома. Аркадий Иванович, — обратился я к Колбу, — готовьте Ил-14 41808. Сроки вылета называть не буду, но в «Мирный» хотелось бы уйти уже вечером, как только будет готов самолет и ВПП. Работу начнем сейчас, экипажу Белова — отдыхать...
Выбор экипажа Белова не был случайным. Да, он не имел опыта полетов на «Восток», но с ним я летал почти весь сезон и видел, как слаженно, четко, без суеты работали члены экипажа, насколько быстро и точно выполнялись команды командира. Если все же пойдем на «Восток», слетанность экипажа будет играть там решающую роль — Антарктида не простит нам ни малейшей ошибки. К тому же мы с Беловым научились понимать друг друга со взгляда, с полуслова, а это может пригодиться, когда обстановка заставит действовать очень быстро. Экипаж хорошо подготовлен к длительным полетам, поэтому я решил, что основную работу на маршруте возьмет на себя Белов, а вот посадку и взлет на «Востоке» буду выполнять сам — восемь сезонов, которые я отлетал туда, сейчас должны мне оч-ч-ень пригодиться, если вообще условия позволят это сделать.
Я попросил синоптиков готовить прогноз погоды, набросал радиограмму:

               Штурман АЭ майор Виноградов

    Поставили меня комэской, хотя полностью на ТУ-16 я ещё не был боеготов и не инструктор. Учли 1-ый класс, 1500 часов налёта и что в Быхов я пришёл с должности заместителя командира  эскадрильи. У меня был прекрасный зам — подполковник Виктор Дмитриевич Медведев, лётчик, готовый на заправку днём и ночью. Прекрасный офицер, он очень тактично меня опекал и очень помог в становлении меня как лётчика на этом самолёте. Штурман тоже оказался ему под стать. Все его звали Севастьяныч в знак уважения к его опыту и «сединам». Мы прекрасно слетались и понимали друг друга с полуслова. Я оценил своего штурмана в полной мере после следующего эпизода.

    Шли крупные учения под руководством ГК ВМФ. Моему экипажу поручили вывести два экипажа ТУ-22м2 на предельно-малых высотах
на цель, расположенную на острове Хари-Лайд. Дело в том, что телевизионный прицел 22-го в таких условиях практически слепой, и его надо сначала вывести в район цели, а дальше он, глядишь, и сам сработает. Я на ТУ-16 взлетел первым, затем пара 22-х, ведомая Пашей Химченко. Они пристроились ко мне в правом пеленге и мы плотной группой пошли по маршруту. Внизу стояла десятибальная облачность, я с одной стороны радовался такому интересному вылету, но с другой — ощущал ответственность, которая не давала полностью отдаться наслаждению полётом. И было предчувствие, что что-то пойдёт не так.

   Моё ожидание оправдалось. Правый лётчик Игорь Попов доложил: «Командир, пара ТУ-22-х отходит и пошла в сторону». А я-то знаю, что они должны идти со мной, я их ведущий. Вызываю Химченко: «804, Вы куда?» Тот мне отвечает: «Ваш передний ведёт не туда».

   Я по СПУ: «Севастьяныч, как идём? Они говорят не туда». Штурман отвечает: «Командир, не слушай никого, идём нормально». Я передал это 22-ым. Паша мне отвечает: «У нас машина и четыре штурмана, они знают куда лететь. Подходите к нам, мы Вас выведем». Я еле удержался, чтобы не развернуть свой лайнер вправо и не помчаться догонять пару ТУ-22м2, которые уже были еле видны на горизонте, километров 15-20. Хорошо, видимость ещё позволяла их наблюдать.

   Опять прозвучал уверенный голос штурмана: «Командир, не дёргайся, нормально идём». У меня хватило выдержки довериться майору Виноградову. На счастье нашей троицы облачность резко оборвалась. У нас строго по курсу лежит озеро Освейское — очередной ППМ (поворотный пункт маршрута), перед 22-ми, естественно, ничего. Игорь Попов: «Командир, пара показалась на горизонте, летят к нам». Слышу Пашин голос: «804, парой пристроиться справа?» Отвечаю: «Разрешаю», - и не удержался от под… ки, - «А что ж машина?» Химченко: «Да, у неё видно сексуальный час». На этом мы не типовой радиообмен прекратили, но каждый улыбнулся, понимая о чём идёт речь. Кто не знает, напомню
этот «бородатый» анекдот:

   «Лев перед каким-то праздником в лесу объявил субботник. В назначенное время все звери собрались, лев проверил по списку — зайца нет. Посылает лису: «Ну ка, сбегай, узнай, где он?» Лиса побежала, видит заяц перед своей норой на пне сидит и медитирует». Лиса: «Эй, заяц, ты почему на субботник не идёшь?» А тот, не поворачивая головы: «Передай лёве, у меня сексуальный час. Трахал я ваш субботник!»

   В общем, дальше вывели мы ТУ-22м -ые на цель, они красиво отбомбились боевыми бомбами ФАБ-500, заработали благодарность от
Главкома ВМФ, ну а я был безмерно рад, что нас не наказали.

                Штурман Алексеич

    Наверно, каждый из читателей, порывшись в памяти, наверняка сможет вспомнить одного или нескольких человек, вокруг которых всегда собирается народ, в силу того, что они прирождённые рассказчики и к тому же обладают каким-то притягательным обаянием. Один из таких людей у нас в полку был штурман капитан Колесавин, по кличке «Колесо». Но чаще его звали Алексеич. Вот пара историй, рассказанных им в курилке нам лейтенантам-холостякам «солопедам».

    «Когда я был в вашем возрасте (я буду говорить от первого лица, так, как рассказал нам Алексеич), мы служили с другом на аэродроме Пярну, где дислоцировался полк ИЛ-28. Однажды нас с другом, таким же рядовым штурманом как и я, выгоняют в отпуск. Ну, оба холостяки, нас такими вещами не испугаешь. Тут же берём билеты на самолёт в Сочи, и уже собирались улетать, как от командира полка поступает команда, его другу отпуск откладывается на неделю, надо заменить заболевшего штурмана, полетать в другом экипаже.

   Мобилок тогда не было, поэтому договорились,  что Алексеич будет его неделю ждать в Анапе, ужиная каждый вечер в ресторане, в котором они прекрасно проводили время в предыдущий отпуск. Если друг за неделю не прилетит, то дальше Алексеич отдыхает один, руководствуясь планом - «по обстановке». На том и расстались.

   И вот Алексеич ужинает в течение недели в одном и том же ресторане, наступает заключительный вечер. «Колесо» понимает, что
друг не прилетит, дальше надо отдыхать одному, что скучнее. Настроение минорное, засиделся дольше, чем обычно, и вдруг, хотя  до закрытия ресторана ещё минут сорок, публику начинают выпроваживать с ресторана, мол, он уже закрывается. Алексеич говорит: «А я выпил больше, чем обычно, вставать неохота, официантке кладу ещё три рубля на стол, типа, я ещё посижу. А за неделю уже примелькался, официантка: «Ладно».

    Тут к ресторану подъезжает чёрная «Волга», из неё вылезают два армяна-полковника, такие моложавые бравые ребята общевойсковики, и с
ними две красивейших женщины, брюнетка и блондинка. Заходят в зал. На сцене появляется ушедший оркестр и дальше начинается оргия. Правда, один из полковников показал на Алексеевича: «А этот что тут?» Официантка: «Да это свой». В общем, коньяк, водка, шампанское полились рекой. В  разгар банкета один из полковников говорит блондинке: «А станцуй голой, 100 рублей даю». Та, показывая на Алексеевича и оркестр: «Не могу, мы не одни». А брюнетка: «А можно я?»

   Полковники  в один голос: «А давай», - тут же оба по 100 рублей достают из кармана. Брюнетка раздевается до гола, выскакивает на сцену в одних туфельках. Оркестр играет, она танцует.  Закончила, подскочила к столику, набросила платье, 200 рублей засунула за лифчик. Блондинка смотрит, пять минут и такие деньги. Тут же говорит: «Я согласна!» Оба полковника: «Давай, только на столе». Блондинка сбросила одежду. Взгромоздилась на стол и пошла отплясывать под музыку оркестра. Алексеевич говорит: «Я не верил своим глазам, что всё это воочию».

    В общем, блондинка станцевала, оделась, гульки пошли дальше. «А у меня такое желание на блондинку возникло, что думать уже ни о чём не могу, тем более всё происходило в трёх метрах от меня», - рассказывал Алексеевич. В общем, когда этот пир горой закончился, брюнетка с полковниками вышли к раздевалке, а блондинка чуть задержалась, и когда она проходила мимо меня, я вдруг неожиданно для самого себя взял её за руку и сказал два слова: «Валя, пойдём!» Она вырвала руку, и уже хотела идти, но видно в моих глазах прочитала такое, что схватила салфетку из вазы на столе, там же был карандаш, что-то написала и бросила мне. А в это время один из полковников повернулся, увидел, что я с Валей разговариваю, бросился мне бить морду, типа, ты нашу девушку отбиваешь. Но блондинка бросилась ему наперерез, типа, я люблю только тебя, а это знакомого встретила.

   Они уехали, а я пришёл в гостиницу и сразу завалился спать. Утром просыпаюсь, даже не пойму, это всё было или мне приснилось? А решил дальше ехать в Геленджик. Подходит к остановке, стоит такси. Водитель кричит: «Эй, кто четвёртый на Геленжик?» Колесавин подходит: «Я». Водитель: «Деньги вперёд», - и называет сумму. Алексеич лезет в карман, и вдруг достаёт смятую салфетку. Разворачивает, а там адрес: «Геленжик, улица, дом, квартира» И он понимает, что вчера был не сон. Заплатил деньги, едет и представляет, как он будет её обнимать. Ведь он её всю рассмотрел, и раз дала адрес — значит всё будет в ажуре. Вдруг километров 10-12 до города видят, как из кустов выскакивают два голых мужика и сигналят «стой». Водителю начинают объяснять, что, мол, вы первая машина, где сидят одни мужики. Они ночью приехали сюда с двумя дамами, а те их чем-то опоили и увели деньги, документы, одежду. Но в Геленжике у них деньги есть, поэтому высаживай своих пассажиров и вези нас в город.

    Водитель объясняет: «Мужики, они мне уже деньги вперёд заплатили, поэтому, как я их высажу? Сделаем так. Я отвожу пассажиров в Геленжик, а потом или первую свободную машину за вами пришлю, или сам приеду. «А я, - говорит Алексеевич, - смотрю, а это два бравых полковника. Один из них посмотрел на Колесавина и заорал: «Вот кто это всё организовал». Открыл заднюю дверь, выволок на улицу и уже собирался бить морду, но Алексеевич успел бросить ему в лицо «Удостоверение личности офицера» и авиационный билет Рига-Сочи, и крикнул: «Прежде чем бить, разберись». Тот машинально поймал, а Колесавин ему стал втолковывать: «Посмотри, я советский старший лейтенант, штурман Морской авиации, служу в Пярну, только прилетел. Сам подумай, мог бы я такую афёру организовать?» Тут на шоссе показалась ещё машина, водитель: «Прячьтесь, я за вами приеду». Полковники-армяне побежали в кусты.

    Приехали в Геленжик. Так бы сразу побежал по адресу на салфетке, а теперь, зная, чем это может закончиться, призадумался. Решил, не пойду, но как вспомнит её прекрасное тело, сразу все здравые мысли улетают в сторону. Гулял так по городу часа два. Потом решил, вот сейчас спрошу, где этот адрес? Если где-то далеко, точно не поеду.

   Спросил у какой-то бабушки адрес. А она ему:
«Так вот же угловой дом через дорогу». Он ещё походил кругами часа два, потом поднимается на второй этаж, жмёт на кнопку звонка. Открывает женщина Бальзаковского возраста, наверно, мама. Алексеевич: «Здравствуйте, а Валю можно?» Женщина отвечает: «Её нет. Она
 на работе, придёт в 6 часов. Что передать?» Колесавин: «Ничего, в начале седьмого я зайду». Ушёл, ходил кругами, ходил, а потом испугался и уехал. И теперь жалею об этом всю свою жизнь, - сказал Алексеевич. Перенимайте мой опыт и не повторяйте моих ошибок. Начатое дело доводите до конца, чтобы потом не жалеть об упущенной возможности. Вот такой непредсказуемый финал этой истории, из которой каждый сам волен сделать соответствующие выводы.

                Домашняя заготовка

   Вторая история, рассказанная нам юным «солопедам» штурманом капитаном Колесавиным, не менее «крутая» и поучительная, и ей я решил поделиться, потому что помню свой предмет, который я придумал из головы и которого не было ни в одном ВУЗе Украины — это «Выживание в экстремальных условиях дикой природы и города». Поэтому я всегда стараюсь, чтобы Вы смогли взять из моих рассказов-историй что-то для своего практического жизненного опыта. Итак: несколько лётчиков-холостяков и штурманов поделились таким прискорбным фактом — угораздило их познакомиться с очень красивой девушкой в ресторане, а проведя с ней ночь, уходили полностью без копейки денег. Причём, девушка уверяла, что он спустил их все в ресторане. А поскольку выпито было много, никто толком не помнил, как уходили деньги. Но в постели девушка была изумительно хороша и умела всё. Поэтому по спущенным деньгам особенно никто не сокрушался, но потом чтобы дожить до получки приходилось одалживать деньги у друзей.

    Когда Алексеевич сопоставил все факты, понял, что надо эту тайну раскрыть, иначе офицеры будут наступать на одни и те же грабли снова и снова. Выяснил, где обычно чаще всего бывает эта девица, нашёл её, познакомился. Да, красоты мадам была неописуемой, и очень хорошо играла роль наивной романтической девушки. В общем, два
 дня ухаживания, и вот он у неё дома. Изумительно красивая бурная ночь, а когда стали расставаться, девица, стыдливо опуская глаза, вдруг спросила: «Володя, а где ты деньги прячешь? Я ведь видела в ресторане, что у тебя ещё солидная сумма осталась, но ни в брюках, ни в пиджаке, ни в рубашке я их не нашла. Не выбросил же ты их в конце концов?»

    Вот тогда Алексеевич и говорит: «Я выдам тебе тайну с одним условием, больше с лётчиками и штурманами Морской авиации свой фокус не проводишь, с другими — сколько угодно, но наших не трогаешь. Девица дала слово.  Тогда Колесавин показал «домашнюю заготовку», вытащив деньги из носок. Это место, кстати, мужики, неубиенное место для Вашей «заначки», если хотите сделать сюрприз жене. Удачи Вам в этом не простом и таком деликатном деле!!!

   На этом первую часть повести о своих штурманах заканчиваю, но будет ещё продолжение. Жалею, что альбомы с фотографиями тех, с кем довелось летать и служить, попали под ливень, когда хранились в гараже, и практически не уцелели после смены семи гарнизонов и девяти квартир. А два переезда как один маленький пожар — это я Вам авторитетно заявляю из собственного опыта.

   Пока писал эту повесть параллельно читал замечательную книгу Алексея Поправкина (в «миру» - Леонтьева) «10600 или Третий закон Ньютона в жизни». Она мне в чём-то давала вдохновение в написании воспоминаний о людях, с кем довелось общаться за 37 лет лётной работы. А в чём-то переписка с Алексеем даже расширила мой кругозор. В частности, я всегда почему-то считал, что эти слова Петра первого относятся к штурманам — точнее, к морским штурманам.  А оказалось — к матросам:

   Пересылаемое сообщение --------
От кого: Алексей Леонтьев <65aleksey-s@rambler.ru>
Кому: Василий Чечельницкий <chechelya@mail.ru>
Дата: Понедельник, 7 марта 2016 года.

Добрый вечер Василий Васильевич!
      «Матросы отродье хамское, но дело свое разумеют. А посему! Жалование платить, в кабаки пускать, девкам любить. Пособие из сукна выдавать. Будучи за границей на берег не спущать, Ибо он умного слова не скажет и драку учинит. Коков и боцманов держать на шкентеле, дабы они не позорили флот Российский. Каждый матрос, увидев дыру, обязан закрыть ее. Баб и всякую такую утварь на корабль не пущать, а ежели пущать, то По одной на брата дабы не было сумятицы.
 Пётр Первый
О штурмане из Петровского морского устава: "А ежели капитан прикажет штурману в такия места идти, где он подлинно Еедает, что от мелей или каменьев есть опасности, то он повинен в том капитану заранее объявить и смело об этом говорить. А ежели за время того не объявит, и корабль от этого бедства терпеть будет или пропадет, то не будет оборонять его указ капитан­ский, но повинен тому, как выше описано (штраф смертной или ссылку на каторгу).

Я всегда, знал, ЧТО ШТУРМАНА отродье хамское, но дело свое разумеют. А посему! Жалование платить, в кабаки пускать, девкам любить»...

Немного Вас почитаю.       Алексей Леонтьев

Авиационные рассказы:

ВМФ рассказы:

Юмор на канале:

Другие рассказы автора на канале: