Первая часть: Трансвеститы, голые демонстранты и полиаморы: революционные 20-ые
Модернизм серебряного века, касавшийся в том числе сексуальных отношений, к началу 1930-ых стал сходить на нет.
В 1933 году вводится уголовная ответственность за мужеложество (в 1920-ых ее, в отличии от почти всех западных стран, не было). В 1936 году вводится ответственность за хранение и изготовление порнографии, причём формулировка была столь расплывчата, что под неё могли попасть и репродукции картин вполне классических художников. В 1937 году запрещаются аборты (за исключением случаев по медицинским показателям), — мера вынужденная (для примера: в Москве 1930-ого на 100 рождений приходилось 200 абортов, — и это только задокументированных), но не оправданная — теперь 80-90% абортов проводились кустарным способом.
Что касается непосредственно сексуальной культуры, то вектор 1920-ых разворачивается на 180 градусов: от примитивизации и голого натурализма Союз приходит к «духовности», но тоже весьма специфической. Уже не вопросы соотношения платонического и физического беспокоят исследователей-идеологов, но вопросы социальной(!) составляющей секса и семьи — «ячейки общества». Но вот парадокс, в этом же время «исчезают» молодые социальные науки: сексология, психология, социология. Проблема переходит в плоскость идеологии, а вскоре и вовсе замалчивается: проблемы секса — буржуазные проблемы, а в СССР — «здоровое» во всех смыслах общество.
Гипер-ханжество, многими приписываемое тоталитаризму и культу личности Сталина, имеет под собой и политическое обоснование. В 30-ые годы партийных начальников-интеллигентов сменяют начальники «из простых». Бывшие сельские жители, внезапно оказавшиеся у руля, принесли с собой в управление страной и установку на религиозно-традиционное отношение к сексу, как к чему-то грязному, низшему. И речь шла не об отказе от секса, а об вычёркивании его из культурного поля, — фактическая сексофобия.
«В 1936 году, когда "прорабатывали" Дмитрия Шостаковича, одно из обвинений в адрес его оперы "Леди Макбет Мценского уезда" состояло в том, что музыка натуралистически изображает скрип кровати.
Обвинения в эротизме и "нездоровых сексуальных интересах" — здоровых сексуальных интересов у советского человека по определению не было и быть не могло! — использовались едва ли не во всех идеологических кампаниях и "проработках". Главный сталинский идеолог Андрей Жданов в 1946 г. с презрением говорил об Анне Ахматовой: "не то монахиня, не то блудница" <...>
Способствовала ли эта ханжеская репрессивная мораль укреплению семьи и "здоровому сексу"? Разумеется, нет. Люди изворачивались, как могли. В молодежных общежитиях с каждым поколением все более открыто процветал групповой секс. О турбазах и домах отдыха и говорить нечего: вырвавшись из-под контроля родителей или супруга, молодые и не очень молодые люди пускались во все тяжкие, лихорадочно и вместе с тем уныло, как будто они выполняли и перевыполняли производственный план, наверстывали то, что было недоступно в повседневной жизни. На этот счет был тоже анекдот. Иностранца, вернувшегося из СССР, спрашивают: "А публичные дома у них есть? — Есть, но почему-то они называются домами отдыха".» (из книги И. Кона «Сексуальная культура в России»).
На политическую составляющую накладывалась и бытовая: о каком интиме можно говорить, когда огромное количество населения ютится в коммуналках, живёт в одних комнатах с родителями? Однако, всё менялось, и за Сталинской зимой неизбежно следовала «оттепель»...