В подвале царила напряженная атмосфера. На секунду мне показалось, что даже лампочка светит нервно. И естественно она была тусклой. Другие в подвалах подростки не вкручивали. Волдырь тем вечером решил переквалифицироваться из наркоманов в алкоголики. Перед этим он выпил примерно бутылку водки и закусил какими-то таблетками. Таблетки он предварительно купил у какой-то заботливой и запасливой бабушки. Всё что я знал о Волдыре, легко укладывалось в пару предложений.
Худощавый, если не сказать похожий на узника концлагеря. Торчать на героине начал лет в двенадцать. К восемнадцати годам соскочил. Впрочем, если говорить начистоту, а мы же тут все свои, верно? Это не он соскочил. Это милиция перекрыла поставки героина в город. Тем самым лишив Волдыря любимого развлечения. Вместо героина он теперь курил траву и изредка ел таблетки. Пару раз проявлял интерес к портвейну, который я приносил с собой, но в жадности замечен не был. С чего б ему напиваться и пугать людей? А надо сказать, что в подвале собирались люди не из пугливых. Пожалуй, я там был самым несмелым. Может быть даже трусливым.
- Мел, ты там Волдыря не видел?
- Не. А зачем он тебе? – Щавеля Волдырь интересовать не мог никак. Как минимум, потому что Щавель не употреблял наркотики. Он предпочитал играть в карты. Чего в свою очередь избегал Волдырь. Я бы не обратил на этот вопрос внимания, но вот голос у Лёни мне показался встревоженным.
- Да не зачем. Он тут бегал сейчас с ножом. Угрожал всех зарезать.
- Чего?
- Того. – Я огляделся, ожидая какого-то подвоха. По моим расчетам через секунду все должны были засмеяться. Смеха не было. Ни через секунду, ни через пять. Передо мной сидело пять здоровых пацанов. Как их мог напугать тщедушный Волдырь, в моей голове укладывалось слабо.
- Хорош прикалываться.
- А никто и не прикалывается. Он нажрался, заглотил десяток колес и мягко говоря, сейчас не в себе.
- Во дела. – Я прошел вдоль дивана и сел рядом с Лёней. Подгадав так что б не оказаться спиной ко входу. Не то что бы мне было страшно, но ведь и другие сидели так же. Всем необъяснимо хотелось видеть вновь прибывшего. Отбиваться от коллектива я не собирался.
Обычно по вечерам все играли в карты. В этот раз карты были брошены как сироты на стол и никого не интересовали. Это было непривычно. Не звучал смех, которым можно пугать детей и не было пошлых шуток. Такие шутки я бы не рискнул пересказывать маме. Да и девушкам, в которых влюблялся, тоже не стал бы.
В подвале собиралась неприличная публика. Мелкие правонарушители с мутным прошлым и расплывчатым настоящим. Циничные и озлобленные. Грубые как неотёсанные доски. Не знающие стыда и предпочитающие сентиментальности наглые язвительные штуки. Хотел бы я сказать вам, что чувствовал себя там лишним, но нет. Не чувствовал. Не ощущал я себя там инородным телом. Скорее наоборот. Мне там было комфортно и интересно. Ну а как может быть некомфортно и неинтересно в подвале среди шпаны?
- Чего делать-то будем?
- Подождём трюкача.
- А если правда попишет кого-нибудь?
- Ты если Лень боишься, то иди, давай сразу к участковому и сдайся. Так, мол, и так. У нас там взбесившийся бойскаут бегает по подвалу. Хочет всех порезать.
- Пошёл ты.
- Ну, вот тогда сиди и жди. – Боги лейтмотива видимо подслушали наш разговор и решили, что сюжету пора развиваться дальше. На лестнице в подвал послышались шорохи. Кто-то неуверенно нервно спускался по старым ступеням.
- Идёт-идёт. – Зашептал Саня. В дверном проёме показалось бледное подростковое лицо Волдыря. Несмотря на зиму, он был без куртки. В левой руке действительно блестел кухонный нож. Обычно таким ножом чистят картошку. Иногда режут помидоры и огурцы. Расчленить человека им сложно. Я-то ожидал увидеть здоровый тесак, которым рубят тростник.
- Ну? – Волдырь обвёл нас мутными глазами, в которых бесновалось отчаяние сдобренное водкой. Худой, рукава у свитера вытянуты, обвисшие джинсы. Ничего страшного если бы не этот пустой взгляд.
- Гну. Чего ты хочешь-то?
- Резать вас буду.
- Волдырь. Я тебе лицо поломаю. Ей-богу. Иди, проспись. – В этот момент во мне проснулась неведомая жалость и к Волдырю, и к пацанам и к самому себе. Я очень живописно представил себе, как Саня бьет лицо этому человеку с обезображенной психикой. Леня помогает, да видимо, и я принимаю в этом участие. Словно вынырнув из пруда, я вскочил и пошёл к Волдырю. Ведь жалость частый спутник у бессмысленных и нелепых поступков.
- Хорош тебе! Ты перегрелся раздетым ходить? Заболеешь ведь. – К концу моей фразы расстояние между нами опасно сократилось. Теперь при желании Волдырь мог попробовать воткнуть свой нож мне в ногу. Или руку. Куртку он точно не пробил бы, так что бояться было почти нечего.
- О, и ты здесь? Не надо было быть здесь. Так что без обид. – На секунду мне показалось, что в глазах собеседника мелькнуло что-то разумное, но нет. Именно показалось. Он, пошатываясь, махнул ножом перед моей грудью. Я обратил внимание, что никакого страха это движение во мне не вызвало. Всё происходило невыносимо медленно. Пришлось отступить на пару шагов. Пацаны все резко вскочили со своих мест, и мы сгруппировались около стены. Словно римские легионеры. Саня откуда-то успел достать лопату для уборки снега и, выставив её перед собой как пику злобно выругался.
- Если не угомонишься, пожалеешь. Я тебя последний раз предупреждаю. – Сцена была эффектной. Возле стены сбились в кучу шесть взрослых парней. Самый хлипкий из них я, но даже я был на голову выше Волдыря и шире его в два раза. С его образом жизни это было неудивительно и несложно. Напротив нас стоял изнурённый человек с лицом вечного подростка. Субтильный, нескладный и худой как мумия. Да чего там говорить? Он выглядел так, словно его смерть отпустила поссать и вот-вот заберёт обратно в свои объятия. Но именно Волдырь, колко улыбаясь, загнал нас в угол. Это было не страшно, а скорее смешно. Я успел рассмотреть волевое лицо Сани. Увидел, как Щавель водит челюстью. И тут всё начало происходить очень быстро. Словно кто-то невидимый, но всесильный включил перемотку вперёд.
Волдырь кинулся на Сашку. Саня отреагировал молниеносно. Он резко ударил лопатой по руке с ножом, тут же ткнул лотком в грудь Волдыря. И резко добавил черенком куда-то ему в плечо. Свои действия он сопровождал матом. Каждое слово точно выплевывал наружу. Успел обернуться к нам и бросить – «Валите наружу!». Мы и повалили. Хотя ведь могли забить Волдыря в том подвале до смерти. Заколотить его ногами до кровавой пены. До жгучих соплей и невыносимых курносых пузырей. Прыгать по его тощему телу, втаптывать своими тяжелыми зимними ботинками его грудь, его кишки, его глаза и его руки. Ломать ему пальцы. Превратить лицо в сплошное багрово-красное месиво. Выбить зубы и изуродовать нос. Прокрутить в фарш. Но ничего этого мы делать не стали. Всё-таки свой. Хотя почти уже и конченый бесполезный и безвольный человек.
Улица встретила нас необычной тишиной. Ещё секунду назад слышался отборный мат, шлепки от ударов и топот, а теперь мы словно оказались на поверхности. Как будто наш батискаф выпрыгнул из дурного сновидения. Да, в общем-то, так оно и было. Там, за спиной осталось дно. Самое настоящее дурное дно усеянное шприцами, пустыми бутылками, обожжёнными ложками, рвотой, мятыми газетами и суженными зрачками. Мы увидели, как медленно с неба падает снег, и замерли, боясь потревожить его своим шумом. Замерли в проёме двери ведущей в подвал. Оказались, словно зажатые между двух миров. Там позади, была всё та же чернота с взбесившимся Волдырём, а впереди белоснежное сказочное покрывало как в детстве. Такой снег хорошо лепится. Он уже через полчаса начнёт таять, а через час превратить в лужи талой воды. В моей голове пронеслись какие-то подслеповатые воспоминания из детства. Ледяная горка, ёлочные игрушки, гирлянда и советские санки, на которых я тащу брата из детского сада. Санки противно скрипят по асфальту, брат с раскрасневшимся лицом смотрит на зелёный огонёк светофора.
- Ну чего вы там врыли? Валим же. – Окрик Сани вернул нас в реальность. Мы высыпали во двор советского здания. Четыре этажа 1957 года рождения. Первый этаж занимает магазин автозапчастей. Как-то я там покупал баллончик с краской, что бы писать названия любимых групп на бетонных заборах. Ещё мы там покупали фомку. Ей взламывали дверь в подвал. На третьем этаже живёт Волдырь. В подвале по вечерам, а иногда и ночам собираемся мы. Ничего интересного – скажете вы. Верно. Ничего. Не считая того что из подвала показался наконец и Волдырь. Он был запыхавшийся и растрёпанный. Изо рта противно свисала слюна. Только сейчас я заметил, что его шнурки не завязаны. Они как черви болтались в высоких ботинках и ниспадали в мокрый снег.
- Ну что вы? Что? – Он начал неистово кричать. – Что вы все хотите от меня? – Крики перешли в отчаянные и истеричные вопли. В своё раскидистое вопросительное «Что» человек вкладывал какие-то нечеловеческие страдания и немыслимую боль. Эта боль струилась куда-то в небеса сквозь белоснежную пелену. Где-то там, на самом верху его точно должны были услышать. Не могли не услышать. Уж слишком громко он кричал. Навзрыд. – Что вам всем надо? – Продолжал сгорбленный и уставший человек, плутая среди медленных снежинок. – Что! Вы! Все! Хотите! - Единственное чего нам всем хотелось это тишины. Пусть бы не орал и ладно. Подозреваю жильцы дома по улице Комсомольской хотели того же. Требовать большего от пьяного наркомана было бы странно. – Почему? – Волдырь поднял руки к небу и, всхлипнув вдруг резко успокоился. На нас наконец-то навалилась протяжная и гулкая тишина.
Мне казалось, что я слышу, как падают снежинки. Сквозь них было видно как, ссутулившись ещё сильнее, Волдырь побрёл в свой подъезд, шаркая ногами. Почему-то именно в его подъезде не было кодового замка. Я слышал, как он поднялся через первый лестничный пролёт. Потом второй. А затем всё окончательно стихло.
- Ну как вечеринка? – Шёпотом спросил Щавель.
- Да, Волдырь сегодня зажёг.
- Зажёг-зажёг.
- Интересно это конец банкета? – Началось суетливое оживление. Посыпались циничные комментарии.
- А ты лицо у Мела видел?
- Да ты сам-то хорош.
- На себя посмотрел бы, клоун!
- Не, ну Саня ровно всё сделал. Можно было загасить его, но зачем?
- Да кого там гасить-то? Он же труп ходячий.
- А чего ж ты такой испуганный был в подвале?
- Пошёл ты. – Все начали шумно доставать сигареты. Я долго пытался подкурить своими спичками. Сломал о коробок одну, потом вторую. Наконец алчно затянулся. На секунду замешкался и провалился в какие-то свои тревожные и лихорадочные мысли. Два часа назад я смотрел дома телевизор. Там во всех мутных подробностях показывали жизнь, которая никому из нас не светила. Жизнь, которая была ненастоящей. Со светом ярких софитов и прожекторов. Я видел поразительные квартиры каких-то певцов. С каким-то невероятным метражом. Там можно было заблудиться и играть в прятки. Слушал об их путешествиях. Кто-то предпочитал поезда. Кого-то выматывали долгие перелёты через океан. Мелькали названия дальних и фантастических стран. Мерцали пальмы, песчаные пляжи и столовые приборы которых я отродясь не держал в руках. На экране проносился какой-то невероятный мир, в существование которого верить было смешно.
Нашими пальмами была колода игральных карт. Атласных. С бубнами, пиками, червями и трефами. Трефы все упорно называли – крести. Да, всех нас ждали кресты на погосте с безымянными могилами и то, что в жопе водится. Черви там водятся, если вы не в курсе. Подвал был нашим изумительным пляжем, а Волдырь в тот вечер главным героем вечеринки. Золотым гвоздём программы. Изумрудом в короне впечатлений. Жемчужиной. Только его вот не показывали по телевизору. И никогда не покажут вам, таких как он. Да и таких как мы тоже. Вместо этого на выпуклых экранах всегда мелькают декорации, арабески и ненастоящие интерьеры. Лживые и одурачивающее зрителя. Создающие иллюзию, что где-то тепло. Вот только я нутром чуял, что это не то.
Полчаса назад я шёл в подвал, через парк, слушая карканье хищных ворон. Перепрыгивал через лужи как кузнечик и думал о том, как ненавижу вымышленный мир несбывшихся грёз. А вы и правда, думали, что я поверю в картинку с телеэкрана? Бросьте эту чушь. Плевать я хотел на страдания по каким-то жалким певцам, актёрам и остальным селебрити. У них жизнь размером с горошину. Она скучна как детские изгаженные пеленки. Пусть бы они все провалились в выгребную яму, я бы не проронил ни слезинки. И никто в том подвале не проронил бы. Все эти светские львицы, звёзды и знаменитости кроме призрения не вызывали ничего. Ну, разве что тошноту. Там им всем и место среди липких потоков рвоты. Настоящие и неподдельные эмоции вызывал Волдырь. Юноша, с белёсыми отупевшими глазами покойника бросавшийся на меня с ножом. Он был настоящим, а не вся эта мишура с телеэкранов. Ножом он, кстати, вспорол себе вены в тот вечер. Его мама вызвала скорую. Врачи потоптались в прихожей. Разуваться не стали, они никогда не разуваются в таких квартирах. Там половик помнящий шаги вашего дедушки и мебель из довоенной эпохи. Бегло осмотрели раны и увезли Вадима в больницу. Заштопали, накачали успокоительными и вышвырнули вон. Через два дня он опять сидел с нами в подвале, словно ничего и не было. На продавленном диване суетливо делил коробок с травой. Знаете эту систему – ты делишь на половинки, а я выбираю? Ну, вот это про него. Так же как и шприц на пять человек, когда последний вмазывается чужой кровью это тоже про него. А ещё смерть. Это снова он.
Валдиса весной взяли менты со стаканом травы. Кому-то неудачно продал. Бывает. Да, его Валдисом тоже называли. Ещё Волдырьмэном. Кто это помнит кроме меня? Никто. Никому он на хрен оказался не нужен. Кроме ментов. Хотя и им он не достался. Сидеть в тюрьме Волдырь не захотел. Всё-таки где-то вымутил себе героина и поставил золотой укол. Умер весной 2003 года. Подросток. Вся жизнь впереди. О его смерти никто не сказал по телевизору. Никто не напечатал его фотографию в глянцевом журнале. Его словно и не было никогда. И ещё тысяч таких же, как он по всей стране не было. С жуткой болью, вывернутым наизнанку нутром и несбывшимися мечтами. Схоронили и забыли. Выкинули как перегоревшую лампочку или сожженную спичку. Был и нет. И не будет. Только мать его где-то там осталась по улице Комсомольской в доме 57-го года рождения. Седая вся, с затравленным отрешённым взглядом. Полная забвения. Её мир не похож на тот, что крутят по телевизору. Никогда не был похож и не будет. Он страшен, беспощаден и скуп на тёплые слова. Хотя я сомневаюсь, что они там вообще бывали. Тёплые слова не имеют ценности. За них нельзя взять полграмма белого порошка. И на коробку травы их не обменяешь. Какое тут тепло? Лишь чёрный уголь выгоревших душ и зола вместо глаз.
Смерть Волдыря закрыла историю с подвалом для всех нас. Нет, ну конечно чуть раньше нас оттуда выгнал участковый, но после смерти Вадима в тот двор больше никто и не ходил. Я там оказался случайно через год. Примерно в тот же самый день, когда он вспорол себе вены на своих просверленных шприцами руках.
Мне повезло. Как только я перестал посещать подвал, везение вообще стало наваливаться на меня регулярно. Но тут повезло настолько, что это и вынести было нереально. Да я и не вынес, честно говоря, но начал встречаться в то время с неимоверно красивой девушкой. И с очень ярким именем – Надежда. Если я скажу вам, что в её глазах можно было утонуть это будет пошло. Про глаза все говорят. Любой юнец не умеющий связать двух слов такое выдаст. Запинаясь, волнуясь, но родит. Потому проедем рассуждения о глазах.
Я на секунду остановился на повороте. Там Комсомольская сворачивает на Садово-Пушкарную. Понял, что передо мной окно в подвал, где мы сидели бескрайними ночами, слившимися уже сегодня в какое-то необъятное скользкое пятно. Испуганно достал сигарету. С Надей мне было стыдно обсуждать своё недавнее прошлое. Но она точно заметила, что я взволнован. Не могла не заметить. Слишком умная. Слишком наблюдательная. Мы пошли куда-то дальше, сквозь дворы, через частный сектор, но в моей голове уже понеслась сумасшедшая карусель из воспоминаний. Всплыл Волдырь с ножом. Прокрутился майор, стреляющий из табельного оружия по нашей бутылке с водкой. Мелькнули уголовники, с которыми мне доводилось играть в карты. Прошлепала грузно целая шеренга каких-то опасных и неприветливых людей. Господи, неужели я жил в этом аду? Неужели это и был мой мир? И почему был?
С Надей мы, конечно же, расстались. Цепкие лапы подвалов меня не хотели отпускать. Я пил, вёл себя как дурак. Мне всё время казалось, что я недостоин надежды, веры и любви. Ещё меньше я был достоин Надежды с большой буквы. Ведь она была девушкой из хорошей семьи. Почти что из глянцевого мира. Работала журналисткой, летала куда-то на самолетах. И больше походила на жительницу мира из телеэкрана. Того самого мира который я ненавидел и презирал.
С тех пор пронеслись на сумасшедшей скорости несколько моих личных эпох. Я распрощался с иллюзиями и разучился кого-то презирать. Ещё я расстался с девственностью. Ох, господи, вы серьёзно думаете, что первый раз это потеря девственности? Да бросьте, только через несколько лет чему-то можешь научиться. Все эти первые подростковые потуги имеют мало общего с половыми отношениями. Но важно, что сегодня из меня больше не льётся потоками желчь, фонтаны ненависти пересохли, и отремонтировать их уже невозможно. А самое главное я понял, что только благодаря Надежде я и выжил. Именно той, чьи губы меня ошеломили и вывернули наизнанку как выстиранное бельё. Спасибо тебе Надь за то, что ты есть. Ведь если бы не ты, то я точно поломал бы крылья. А крылья ломать нельзя. Никому. Хотел бы я сказать, что надеюсь встретиться с тобой когда-нибудь в старости. Но не скажу. Потому что знаю, что не встречусь. Всё что должно было случиться между нами, уже случилось. Пора переворачивать страницу и ехать дальше. Следующая станция «Боевой стимул», проходим, не задерживаемся. Ну что вы стали гражданин? Сейчас всё будет. Осторожно, двери закрываются, пользуйтесь презервативами и держитесь за поручни.