Снег ложился на его лицо и не таял. Мама стряхнула снежники, застрявшие в неживых волосах. Затем убрала их с лица папы. В гробу он был каким-то незнакомым и совсем непохожим на себя. Словно чужим. Где-то слева в толпе народа кто-то сдерживал плач и шмыгал носом. Снег продолжал падать. До нового года оставались сутки.
Это самая страшная картина, которую я могу себе вообразить. Какой-то ужасающий образ пугающий меня сильнее всего. Когда я себе представляю эту ситуацию, то мне становится невообразимо страшно. Не за себя. А за ту молоденькую девушку, которая была моей мамой. Мамой оставшейся с капризным засранцем на руках. Засранец это естественно я.
Меня не было на кладбище. А если бы и был, то всё равно ничего бы я не запомнил. Своего отца я не помню вообще. Нет никакого образа, силуэта. Даже крошечного обрывка воспоминаний не подарила мне судьба. Когда кто-то извинялся передо мной после вопроса о родителях, я надевал дежурную улыбку. Извиняться было не за что. Никакой скорби нельзя испытывать по человеку, которого не помнишь. Эти вопросы не трогали никаких струн во мне. Я не знаю что такое отец. Я понятия не имею кто такой папа. Мне неведомо, какие функции он выполняет в семье. Мой отец это кусок гранита стоящий на кладбище в Глазуновке. Еще мой отец это черно-белые фотографии. Лишь на одной мы вместе. Он всегда был с другой стороны объектива. В 80-х все увлекались фотографией. Папа не был исключением.
Мой отец это музыка с пластинки. С хорошей, к слову сказать, пластинки. Вот, пожалуй, и всё. Мне нечего рассказать о нём. Был ли он хорошим семьянином? Ответ отрицательный. Человек должен достигнуть определенного возраста, что бы к нему можно было прилепить такой ярлык. Сделал ли он карьеру? Снова у меня нет ответа. Умереть молодым в его случае это не лозунг. Как он умер? Официальная версия попал под подъезд. Как может попасть под поезд человек, выросший возле железной дороги для меня загадка.
Я читал какие-то ксерокопии бумаг, где были описаны классические побои. Ссадина там, кровоподтёк тут. Поломано ребро, короче вся та классика, которая случается, если бить человека ногами. Мне приходилось бить лежачего человека однажды. До сих пор себя за это корю. Впрочем, судьба справедлива. Бывал и я тем лежачим, которого бьет несколько человек. Забить человека до смерти трудно. Мы очень живучи. Хотя можно попасть случайно в висок и всё.
Те с кем мой отец провел свой последний вечер в жизни, были его коллегами по работе. Они играл в карты. По рассказам мамы папа регулярно выигрывал. В зале стояла ваза с изображением мельницы набитая доверху пятирублевыми пятаками. Это отец не считал за выигрыш. Выигрышем считались купюры номиналом от 25 рублей. Естественно никто не стал озвучивать про азартные игры в своих показаниях. Выпили, разошлись. Предновогодний корпоратив по-советски. Банка шпрот, початая бутылка водки, буханка хлеба. Лук, соль и сигареты. На столе расстелена газета. Я и сам бывал на похожих мероприятиях.
По версии следствия папа не услышал, как идёт поезд и погиб. Всё. Дело закрыто. Все довольны. Кроме той девушки оставшейся с ребенком на руках. Ну и еще пары родственников. Похороны, поминки, переезд в Орёл и моё личное незнание о том, что такое отец. Вот, в общем-то, и всё.
Хотя нет, не всё. На той вечеринке было четыре человека. Сегодня они все мертвы. Один разбился на мотоцикле. Другой повесился, третий утонул. Про папу я написал выше. Судьбе было угодно уничтожить всех свидетелей. И та тайна, которая не дает покоя моей бабушке ушла в могилу. Ну а мне даже и спросить-то не у кого, что там случилось-то на самом деле. Знаете, как это бывает в фильмах? Выросший сын начинает искать правду о смерти отца, находит какие-то железобетонные подробности. Допрашивает свидетелей. Вывозит тела в лес. Потом в финале смотрит на закат солнца. Лицо у персонажа еще такое, ощутимо трагичное. И, конечно же, фотогеничное. Но то в сюжетах из фильмов, в жизни всё иначе.
Бабушку кстати в поселке некоторые считают колдуньей. Какая там колдунья…
Скупые строчки. Пустые слова. Неужто никаких и следов-то не осталось? Я закуриваю сигарету и размышляю. Ведь должно быть что-то. Надо просто подумать и вспомнить. Точно. Есть. Это истории от близких или же малознакомых людей. Отца в посёлке знали. Там вообще все друг друга знают. Живешь как в аквариуме. Спрятаться негде. Однажды я выпивал невкусную самогонку с человеком много меня старше. Он поинтересовался моей фамилией. Узнав начал улыбаться. Мой отец учил его делать модели самолетов в доме пионеров. Сказал, что у отца были золотые руки. Внимательно посмотрел мне в глаза. Посоветовал не позорить фамилию. Пить естественно после этого мы не стали.
Однажды папа взял у своей тетки глобус. Обклеил его какой-то блестящей плёнкой. Подвесил к потолку в деревенском ДК. Вращающийся зеркальный шар поразил местных жителей. Еще он поразил папину тетку. За испорченный глобус она долго на него ругалась. Дискотеки для отца были чем-то важным. Он ездил в Москву за новыми пластинками, перегонял их на бобины и крутил в посёлке. В посёлке! Дома же он предпочитал слушать Pink Floyd. Прослушивание осуществлялось с фирменных пластинок. Папа любил качество. Эту черту я от него не унаследовал. Видимо потому что мы росли в разных условиях.
Бабушка рассказывала, как папу учили плавать. Он с моим дедом сидел в лодке. Дед вышел на середину пруда. Затем молча выкинул отца за борт. Папа выплыл. Так он научился плавать. После таких историй бабушка тяжело вздыхала.
От папы мне на память осталась армейская пилотка. Настоящая, с грубыми разводами отцовского пота. В детстве я надевал её и представлял, что бегаю где-то на передовой. Я обязательно был ранен. Раны изображались просто. Я брал кисточку, краски и рисовал красные разводы у себя на лице. Надевал пилотку и бегал по дому, сотрясая сервизы, выставленные в шкафу. Еще от отца мне достался отличный вельветовый костюм. Брюки были коротки. Судя по всему, я выше отца. Но вот пиджак я носил. Очень здорово смотрелись порванные джинсы, футболка залитая отбеливателем и классический пиджак. Правда, в школе на меня за такой вид почему-то ругались. Но самая дорогая вещь для меня это бритва. Собственно это единственное, что я использую по сей день и менять не собираюсь. Иногда жена предлагает купить мне новый станок. Я удивленно смотрю на неё и искренне удивляюсь. Зачем мне новый, если есть хороший старый? Надежный, знакомый, привычный.
А еще я в детстве видел, как человека сбил поезд. Точнее даже не сбил. Лишь немного зацепил, и он отлетел в придорожный кювет. Если еще точнее я не видел момент удара. Я видел последствия. Бабушка зачем-то мне сказала, что там поезд сбил свинью. И кровяное месиво, лежащее в кустах это не человек. Видимо не хотела пугать. Как можно испугать ребенка, чей отец это гранитное надгробье, для меня загадка. Того погибшего хоронили в закрытом гробу. Папа лежал в открытом и снег на его лице не таял…
***
С мамой проще. Маму я хорошо знаю. Она знает неплохо меня. Наверное, надо озвучить самое яркое воспоминание. Их много. Вот меня рвет. Нет, я не напился водки. Мы колесим где-то в Абхазии и от серпантинов в горах меня стошнило. Мама меня успокаивает. Наверное, поэтому я с детства ненавижу автобусы. Всплывает сценка, как мы вместе с мамой читаем книжку. 12 стульев. Я смеюсь до слез. Она тоже. Это был пятый, может быть шестой класс. Я рано начал читать. В третьем классе были фантастические открытия в лице Майн Рида и Фенимора Купера. Это всё мама. Она знала, что мне будет интересно. В пятом я зачитывался Аркадием Гайдаром. В восьмом открыл для себя Ремарка. Это тоже всё она. В 11 классе снова смеялся до слёз. Мама поинтересовалась, что я читаю. Это был Сорокин. Ей не понравилось…
Детство у меня прошло в стенах Орловского Государственного Университета. Мама работала в приёмной у ректора, и я был там регулярным гостем. Не только в приёмной. В кабинете у ректора я тоже бывал. Там есть секретная комната. С виду дверцы шкафа, а открываешь и оказываешься в каком-то закутке. Я отчетливо помню, как любил ходить в гости на кафедру биологии. Там стояли занятные чучела всяких зверей. А в коридоре на первом этаже можно было рассматривать эмбрионов животных. Почему-то с освещением там была беда. Но я любил эти укромные уголки стен ОГУ.
Однажды я попал в больницу. И мама принесла мне баночку пепси. Ректор привез её из командировки во Вьетнам и передал мне. Фантастика. Там же я увидел передачу «Поле Чудес» её вел еще Листьев. До сих пор помню какую-то зияющую пустоту больничных коридоров и аншлаг возле телеэкрана телевизора. Мне смотреть было неинтересно. Я ждал, когда придет мама. Моя мама.
Еще я помню, что мама купила мне турник. Я с него как-то знатно улетел. Пожалуй, это были первые синяки на моем лице. Наверное, мама ожидала, что я выросту сильным и большим. Ничего из этой затеи не вышло. Я хлипкий и совсем несильный. Даже курить и то не могу бросить…
Всплывает какая-то поездка в Москву. Мама собирает меня так, словно я собрался ехать на другой конец планеты. Снабжает меня курицей, отварными яйцами, хлебом. Волнуется, а мне кажется, что я-то уже большой. Я взрослый. Мне тогда было 17 лет. Ни хрена я не взрослый. Ночевали мы тогда в каком-то подъезде. Маме я об этом естественно ничего не рассказывал.
Мелькает какой-то обрывок воспоминаний, как мы с мамой гуляем в поселке. Идём вдоль пруда. Он называется Отяевка. Идём вроде и по тропинке, но вокруг стена из травы и полевых цветов. Сейчас там никто не ходит, и тропинки этой уже нет. Заросла. Лишь иногда туда забредает корова. Я видел весной, когда приезжал с женой в посёлок. Хотел было свернуть и пойти как в детстве, а она меня остановила. Там говорит – клещи. Какие клещи? Откуда они взялись? Раньше не было…
Мама ругается. Незлобно, а потому что так положено. Она пришла с родительского собрания, на котором сделала массу полезных открытий. К примеру, что я отвратительный ученик. Это началось в седьмом классе. На двойки и тройки я переехал как-то очень резко и быстро. В конце восьмого класса впервые не явился ночевать домой. Мы с моим знакомым гуляли всю ночь по городу, а утро встретили в каком-то подъезде. Обсуждали Стругацких и Ницше. Сейчас он сидит. Ему дали кажется семь лет за разбойное нападение. Мама естественно не знает, где я провел ту ночь. Потом было много таких ночей, когда я не являлся домой. В какой-то момент это стало нормой.
Отчим появился как-то резко и сразу. Ну и следом младший брат. Мы с ним очень разные. Я разговорчивый, брат молчаливый. Хотя в детстве он таким не был. Дети вообще не отличаются молчаливостью. То им сиську подавай, то жопу вытри. Это нормально.
Мама часто ругалась с отчимом. Я очень ярко помню какой-то скандал дома, а потом оказалось, что скандалили не только у меня в семье. В ту ночь расстреляли людей возле Останкинский телебашни. Ельцин железной поступью вбивал свое имя в историю, ну и заодно заколачивал гвозди демократии в гроб СССР. Занятия в школе по этому поводу у нас не отменяли.
Мой тогдашний детский мир менялся, вместо оловянных солдатиков появились, например пластиковые. А потом отчим принес игровую приставку. Я его даже немного зауважал. В итоге приставка стала неким инструментом для управления мной. Сделаешь уроки – будешь играть. Отвратительное безобразие. Самое страшное, что я и сам такой же. Иногда начинаю этот дешевый шантаж своего сына. Бартер, черт возьми. Только вместо приставки планшет…
Примерно класса с седьмого я отдалился от семьи и стал игнорировать какие-то совместные мероприятия. В семье отчима я естественно был чужим, собираться с бабушкой по отцовской линии было бы нелогично. Да и мир вокруг был фантастическим. Я обнаружил, что можно проводить время в подвалах, выявил, что целоваться с девочками это прекрасно. Прогуливать школу интереснее, чем сидеть на уроках. Потом были и сигареты, и дешевый портвейн. Мне кажется, моя мама в какой-то момент смирилась с тем, что я такой. Такой - это значит похожий на репейник. Вечно озлобленный на окружающий мир, взъерошенный, хамоватый…
Однажды мы собрались с отчимом сделать ремонт. Мама уехала в командировку, а мы решили поиграть в таджикстрой. Надо отдать должное моему отчиму - он очень въедливый человек и руки у него растут, откуда надо. Обои мы сдирали до самых серых панельных стен. По этим клочкам можно было проследить всю историю общежития. Слоев десять, наверное, там было. Другой бы сделал всё тяп-ляп, а отчим не такой. Мы тогда, наверное, впервые нормально стали общаться. Маме кстати обои не понравились…
Вспоминать истории можно до бесконечности. Много всякого было. И хорошего и плохого. Плохое в основном производил я. В этом плане у меня КПД хороший был. Я умел генерировать проблемы и притягивать неприятности. А потом всё это кончилось. Благодаря маме и моей жене. И зачем я им такой понадобился-то…
В конце рассказа надо написать что-то ёмкое. Что-то такое напоминающее коду. Что б финал был. Что б прям ух и ах. А написать-то и нечего. Жизнь продолжается. Наверное, стоило бы рассказать о моем брате. Возможно о бабушках и дедушках. Но обеденный перерыв заканчивается и мне уже пора работать. Так что как-нибудь в другой раз.