Вот не помню я её рук, думал, что может глаза, запомнил, а нет. Беспощадное время стёрло всё. Скрыло в какой-то пелене. Хотя взгляд помню. Добрый такой, внимательный. Словно из детства. Или даже нет. Не так. Короче красивые глаза у неё. Я в них часто заглядывал. Зрение-то у меня плохое и приходилось вблизи рассматривать. Губы ее, конечно же, тоже разглядывал. И целовал, это обязательно. Целовалась она страстно, словно была старше меня, словно хотела напиться напоследок. Жажду утолить. Хотя какое там напоследок? Мне тогда и двадцати не было. Ей и того меньше.
Время-то оно и тут постаралось. Прям хоть стихи пиши. Позабытый привкус её губ. Позабытый запах тела. Да. Вот так можно и начать. Только и стихи я уже давно не пишу. Лишь иногда вспоминаю, что-то из старого, но молча. Вслух никому ничего не хочу рассказывать. У меня раньше тетрадка была, и я туда всё записывал. Не дневник, а именно место для стихов. И даты любил ставить. Это пятого апреля написал, а это шестого. Иногда еще любил подписывать ночь или утро. Зачем и сам не знаю. Где-то подсмотрел и к себе утащил. И любил, что б бумага дешевая была и в клеточку. В разлинованной писать не мог. В ступор в какой-то входил. А клеточки совсем другое дело. Я там аккуратно старался выводить печатными буквами свои рифмы. Тетрадку я ту в итоге выкинул в мусоропровод. Сжечь рука не поднялась. Показалось это слишком пошлым.
Мы с ней как-то случайно начали это всё. Неожиданно. Попробовали первый раз, так она сказала, что нет. Не надо. Не звони мне больше. Ну, я и не звонил. То есть как? Пару раз звал куда-то, но холодом веяло из трубки. Лёд в её голосе звучал. Это потом я понял, что то был не холод, а скорее опасения. Женщины они ж практичные. Даже если еще и школьницы. Это в книжках романтика, потеря разума и страсть. В жизни-то оно вишь как. Иначе немного. Страсть конечно была. Куда ж без неё? Но не пошлая как фильмах. А целомудренная какая-то. Я старался внимательным быть. Берег её для чего-то. Прям весь такой преисполненный добродетели. А как домой её провожу сразу бежать к своим дружкам.
В общем, первый раз мы закончили всё, даже не начав. Поцелуи на лавочке и хлопотные проводы до дома. Дежурная такая процедура. Ох, господи. Какие ж мы были дети. Она так и сказала, что не даст мне лавочке. Мол, нельзя это делать на улице. Наивные как дети. Хотя детьми мы тогда и были. Это потом я уже узнал, что делать это можно где угодно. Было бы желание. Хоть в ванной, хоть на крыше, хоть рядом с проезжающим поездом. Но то пришло потом. А тогда я стеснялся. Ну и по ночам ворочался после разговора. Не мог заснуть, мучился чего-то. Весь лежал в раздумьях на смятых простынях. Прям, вот образ такой вырисовывается. Несчастный и растоптанный.
Помню, сидели мы тогда в центре, и я рассказал чего такой грустный. Макс предложил выступить в роли спасителя. Он типа на неё нападет, а я буду защитником. Тут надо понимать, что Макс шире меня в два раза и выше на целую голову. Посмеялись да и забыли. А я очередную ночь не спал. Сколько ж их было этих ночей в бреду каком-то? Всё думал, думал о ней. Стараюсь не думать, а не могу. Мысли как черви сами ползут к ней. С кем она? Где она? Почему отказала? Да к чёрту! А сам не сплю. Всё думаю…
Мы иногда виделись. Жили-то по соседству. На одной улице считай. Да и городок у нас маленький. В центр пока от дома дойдешь всех и встретишь. Кивнем друг другу и в разные стороны. Говорить вроде, как и не о чем. Да и незачем. Так и жили. Я её забывать стал. С кем-то встречаться даже помню начал. Не так что бы всерьез, но и не без интереса.
Два года прошло. Да что там прошло? Пролетело, я бы сказал. Круг общения сменился. Я на работу устроился. Очередную. Работник-то тогда из меня еще тот был. И встретились мы, значит среди общих друзей. Я как-то упустил этот момент, что опять её до дома провожал. Хотя чего там провожал? Один хрен нам по пути было. Жили-то всё там же. Она кстати надо сказать изменилась. Прям вот сильно. Я и раньше-то равнодушием к ней не был обременен, но тут прям во мне, что-то вспыхнуло. Да с такой силой, что мама не горюй. Мы возле подъезда тогда долго стояли. Целовались. Обнимались. Снег вроде еще шёл. Хотя, честно говоря, не помню. Это я для красного словца. Типа такие стоим, луч света на нас падает, звезды на небе перемигиваются, и мы влюбленные целуемся. Как в кино. Я вроде где-то подобную сцену видел. Впрочем, неважно это. Домой, как пришел, сразу думаю надо спать. И мысли все эти о ней гнать к чертовой бабушке. Знаем - плавали. Поутру она проснется и снова мне скажет, что никаких отношений не будет. Времени-то я не терял в эти два года. Женскую суть думал, что успел изучить. Эх…
Ничего я тогда не изучил. Сопляк наивный. Возомнил о себе. А она раз и с козырей зашла. Нравишься ты мне, говорит. Мне в смысле говорит-то. Мы вместе. Это уже потом, то есть на следующий день. И целуемся. Я её к себе прижал и думаю, никому не отдам. Моя и точка. Эх, смелый был. Дерзкий. Сейчас вспоминаю и улыбаюсь. Я серьезно. Вот сижу и улыбаюсь как дурак. Ей-богу как дурак. Вроде уж и жизнь прошла целая с тех пор, а как вчера всё. Не в тумане. Помню в деталях. Ярко так, красочно. Пёстрое время тогда было. В молодости всё пёстрое, только это потом понимаешь. Опосля. А тогда воспринимаешь как часть фона. Обязательные атрибуты какие-то. Декорации. В общем, не буду городить. Положено так в том возрасте.
Мы как-то странно встречались. Всегда вечером. Зима была, а мы ни разу в кафе не ходили. Всегда либо на улице, либо по подъездам. Помню как-то раз, потащила она меня по льду через реку. Если б не она хрен бы я пошел. Не то что бы я трусливый, но вот никогда у меня не было желания по льду шататься. Иду и думаю, а если провалимся? За себя не шибко-то и страшно, а за неё переживал. Чего делают-то в таких случаях? Как спасать? Одно дело подраться с кем-нибудь. Там всё понятно. Мне по морде дадут в худшем случае и ладно. Справлюсь короче. Да и шило я тогда с собой всегда носил. Так, на всякий случай. Город у нас неспокойный. Ну, ничего. Перешли на другой берег и ей хоть бы что. Смеется, веселится и я рядом. Важный такой. Словно подвиг совершил. А внутри-то страшно было до усёру. Как сейчас помню страх тот. Липкий, противный. Сидит внутри и шерудит мысли мои. Тьфу. Никогда не мог перебороть страх. Вроде дело делаю, а он точит меня, точит.
Гулять мы любили не в центре. Много пешком ходили тогда. Я, наверное, больше-то и не ходил никогда столько пешком. И вот бывало, забуримся куда-нибудь в частный сектор. Фонари не горят, тишина вокруг, лишь собаки где-то тявкают, и идем под ручку. Она редко меня под руку брала, а я первый стеснялся это делать. Скромный тогда был. Сомневался. Но как возьмет, я весь гордился. Сверкал, наверное, как новогодняя ёлка и лампочка Ильича одновременно. Словно награда мне какая-то. Заслужил, значит. Орден на грудь. Тепло так внутри становилось, словно кипятку выпил. Мы все улочки эти исходили вдоль и поперек. Я в том районе первый и последний раз в жизни бывал. Сейчас-то уже не вспомню названия улиц, а тогда смелись. Она наблюдательная была. Название заметит и спрашивает кто это? Чья это фамилия? А я глазами хлопаю и не знаю что ответить. Хорошо было, легко. Только время всё стёрло. Лишь вот такие огрызки всплывают воспоминаний и всё. Видимо остальное неважно.
Помню, дождь как-то был, сильный. Дело к весне двигалось. Промокла она тогда, а всё равно пришла в назначенное время. Стоим под козырьком, я её всё разглядываю. Косметикой она почти, кстати, не пользовалась. И вот струйка воды так трогательно стекает у ней по лицу. Я тогда её поцеловать хотел, но чего-то не стал. Зря. Надо было. Много чего надо было, но теперь-то уж что? Смысла нет, себя бередить. Ушло. Я ж только потом взрослым стал, понял как надо. Если вот хочется что-то сделать, то надо делать. Сразу. И жалеть, точно не будешь. А самое главное, что и она бы не оттолкнула. Я точно это теперь знаю. Научился с годами. Хочется если, то бери. Не откажут. Смелых и наглых любят. Хотя, наверное, всяких любят, но смелых и наглых чаще и больше.
Вот думаю, о чем мы с ней разговаривали часами? Мы не молчали, не ходили в тишине, а именно говорили. Очень много говорили. Я столько-то и не говорил ни с кем больше на этой планете. И, наверное, уже не поговорю. Тогда всё казалось ослепительно важным. Сейчас-то меня мало чем удивишь. А тогда наивный был. Впечатлительный. Ну и общительный соответственно.
Иногда мы не виделись. Я в деревню часто ездил по выходным. Приеду обратно и рассказываю ей, что такое ЦПХ. Как самогонку пили в сарае, а из закуски был только чёрный хлеб. Как в электричке трясся от холода на деревянной скамье. Как по заснеженному полю ходили в соседнюю деревню. Рассказывал, а сейчас думаю – зачем? Она, небось, думала, что я там по бабам ходил, а какие бабы? То есть они конечно были, но ничего не было. Сигареты мои скурят все и всё на этом. Вот тебе и поездка на ЦПХ. Да и бабы там были еще те. Какие-то грубые, тяжелые в разговоре, матюги и помада по всей роже. Как в сказке, в смысле, чем дальше, тем страшнее. И вот она слушала меня и смеялась.
А иногда я ревновать её начинал. Бездумно и до посинения. Психушечкой она меня называла. Удивлялась, чего это на меня находит. А надо сказать накатывало серьезно. Конкретно так. Мерещилось мне всякое разное. Глупость конечно, но ничего с собой поделать я не мог. Ревную и всё тут. Никакие доводы разумные не принимал, изводил её своими домыслами. Сейчас-то я понимаю, что пустое это было. Галиматья бесполезная. Только нервы ей и себе делал. Но это жизнь сейчас уже пообтесала, а тогда горячий был временами. Вспыльчивый. И, конечно же, глупый. Вспыльчивость всегда идет в ногу с глупостью. Не разлей вода они.
Почему-то я ей никаких подарков не делал. Даже цветов ни разу не купил. Сам не знаю, почему так вышло. А вроде и поводы были. Вообще повод есть всегда. Это я потом узнал. Хочешь девушке сделать приятно – купи веник. В смысле букет. Оно дело-то бесполезное, но женскому полу приятное. У них глаза тогда гореть начинают. Хотя у неё глаза и без того горели. Я хоть и не помню, как они выглядели, но взгляд подслеповато вижу. Словно и не было всех этих лет. Добрый такой, родной. Доверяла она, наверное, мне. Да, доверие. Его сложно заслужить у такой девушки. У вот этих баб из деревни легко было бы. Вообще запросто. Как с куста. Как два пальца об асфальт. Вот они, кстати, так и изъяснялись. За этой напускной грубостью таилась детская наивность. Это как если дикарь с копьем выглядит воинственно, но стоит его поманить разноцветными стекляшками, у него сразу челюсть отвалится и он будет твоим лучшим другом. Только тут вместо стекляшек хватило бы бутылки портвейна. А потом можно было бы прижаться друг к другу и как гусеницы лежать. Молчаливо. Слов бы не потребовалось. Скорее они бы лишними оказались.
Расстались мы так же внезапно как начали встречаться. Само собой оно всё вышло. Я тогда некрасиво поступил. Жалел, конечно. Тут врать не буду. Горевал и кручинился до головокружения. Уберечь её хотел от самого себя. И уберёг. Помню все эти бессонные ночи. О, сколько ж их было. Хотя вру. Толком-то и не помню. Просто знаю, что тяжело мне тогда было. Жил словно в гробу. Оболочка была, а меня внутри не было. Ходил куда-то, что-то делал, но пусто было и одиноко. И бесполезно. Мысли-то все к ней тянулись. Я тогда всё грезил, что будет еще и третий раз. Вот скоро прям, свалится на меня. Ждал его, подстерегал, а не случилось. Оно, как известно и дважды-то в одну реку не входят, а третий раз и подавно. Не положено.
И вот жил всё и жил как-то. А внутри наполнен пустотой по самую макушку. Словно гнил заживо. Вместо сердца гангрена переполненная гноем. Чёрные мысли всякие лезли в голову. Сплетутся там, в клубок как змеи и жрут меня, жрут. В Москву повадился я тогда ездить. Всё искал, чем себя заполнить. То на неделю уеду, то на две. Встречаться опять начал, то с одной, то с другой. Но о ней думать не переставал. Нет-нет, да и накатит. И снова весь мир как под водой. Медленные движения и пустое всё, блеклое. Физически невыносимо было по утрам вставать. Грустил и иногда звонил ей. А её то дома не было, то некогда. И вдруг мама её сказала, что она тут больше не живет. Я помню, как трубку положил и сидел минут пять молча. В пустоту смотрел. Потом собрался как-то, и покурить вышел на улицу – дело-то на работе происходило. День еще такой хороший был. Солнышко светит, а меня аж трясет от холода. Озноб какой-то накатил. Курю и чувствую, как дым внутри бродит. Вдыхаю, а дышать неохота. И вообще ничего не хочется. Лечь, свернуться калачиком и забыться в тревожном сне. Только и не заснешь в таком состоянии. Да и не спал я тогда. Несколько суток как в агонии какой-то ходил. А потом так и решил для себя. Уберег я её от своей паскудности. Схоронил от мрака моей души. Спрятал. Раз дома не живет, значит замуж вышла. Совет да любовь как говорится. Без шуток. Я не юродствую. Действительно хотел, что бы у неё всё хорошо было. Наверное, это и называют любовью. Бог знает. Но думаю это она и есть.
Внутри у меня тогда лишь одна надежда и осталась, что у неё теперь всё хорошо. А остальные мысли свои выжег каленым железом. Вычеркнул и всё. Словно и не было ничего. Улыбаться стал чаще. На мир без оглядки смотреть начал. Так годы и прошли. Разное конечно было, но её не вспоминал. Даже когда тяжко было. Ни к чему это. И вот сейчас что-то накатило. Опять. Думал, я сильный стал, а нет. Прошлое решило меня зачем-то потревожить. Сны какие-то дурные стали сниться. Зачем – не пойму. Но я держусь. Слышишь? Держусь. – С этими словами мужчина положил телефонную трубку. И задумчиво уставился в стену.
- Всё что ли?
- Ага. И такая дребедень каждый день. – Санитар усмехнулся. – Вот такая работа.
- А телефон ему зачем?
- Так он думает, что по нему звонит. Аппарат я ему приволок. Он же не подключен. Вон видишь, провод болтается? – Санитар указал пальцем на оборванный телефонный шнур. – Ему радость, а мне покой. Он вот так полчаса побубнит и сидит потом спокойно в стену смотрит.
- И долго смотрит?
- А до отбоя так и просидит. Он не проблемный. Проблемные у нас в другом отделении. Туда я тебя не смогу провести. Извиняй.
- Мде. – Молодой человек поправил очки. – А говоришь, раньше он был буйный?
- О! Мама не горюй! Такой буйный, что и кололи его и связывали. Всё телефон просил. Ну, я и принес ему в шутку. А помогло. Главврач охринел с этого. Но главное результат. Пойдем на улицу-то. Тут ловить теперь нечего. Тишина будет.
- А остальные?
- Да что тебе остальные? Ты про интересного спрашивал. Вот тебе интересный. Пиши свой репортаж. Он кстати знаешь, кем был-то раньше?
- Ну? – Санитар доверительно наклонился к собеседнику – Адвокатом. Денег хоть одним местом жуй. А вот видишь. Не в них счастье.
- А номер он набирает, когда думает, что звонит?
- Да! – Обрадовался санитар – Набирает. Там первые три семерки. А видишь, номера поменялись и всё на этом. Семерки-то не используются теперь. Да и вообще все давно уже на сотовой связи. Вот! Сила. – Санитар достал свой телефон из кармана и потряс им. – Короче материал у тебя есть. Экскурсия окончена. Только ты меня брат не пали. А то с работы вылететь можно. Пойдем я тебя выведу. Хорошо хоть сегодня смена у охраны нормальная.
- Проблем не будет?
- Не. – Санитар махнул рукой. – Не будет. Не туда. Тут налево. Ага. Вот так.
Пара дошла до будки, и пока санитар разговаривал с охраной, его младший брат задумчиво разглядывал облезлые стены психиатрической лечебницы. Где-то за одним из окон скрывался от мира сумасшедший, рассказывающий молчащей телефонной трубке свою жизнь и свою любовь. Рассказ журналисту понравился, но что писать он так и не придумал. Сюжет был явно не для газеты. Это скорее походило на сцену из какой-то авангардной постановки.
- Алло, гараж! С вещами на выход! – Журналист очнулся от размышлений. – Ну, всё. Бывай.
- Ага, давай. – За журналистом захлопнулась дверь. Он огляделся по сторонам и неспешно пошел к своей машине. Впереди был длинный вечер пятницы. Можно было поехать к любовнице или же все-таки попробовать написать статью.
- Да на болт. Какая любовь? Какая работа? Поеду по бабам сегодня. – Журналист улыбнулся и повернул ключ зажигания.