Потом меня спрашивали: «Что поразило тебя там больше всего?». Не изобилие товаров, не койка три на три метра в отеле и восемь полотенец, которые меняли каждый день. Там почему-то совсем не было пыли. А однажды утром я вышел подышать свежим воздухом и увидел, как напротив, перед зданием банка здоровенный негр пылесосил улицу, хотя осенний ветер срывал всё новые и новые листья и швырял их на бетон. Это было невероятно. Тут же вспомнилось, что у нас в академгородке, самом чистом районе Новосибирска переход с улицы Полевой на улицу академика Кутателадзе так и не заасфальтировали, хотя стройка закончилась лет семь назад, и, стоит чуть пролиться дождю, как вымажешь сапоги по щиколотки, преодолевая глинистое месиво. Но дальше тебя ждёт следующее препятствие. Сразу за железнодорожным переездом, в самом низком месте улицу залила огромная лужа, метров двадцать длиной, и проезжающие машины обдают пешеходов потоками свежей дождевой воды. А перед зданием Вычислительного центра с регулярностью наступления отопительного периода ежегодно лопалась труба, наступал микропотоп. Затем экскаватор вырывал глубокую яму, наваливая горы глины. При этом бульдозер ломал очередную березку, а то и две. Течь блокировали, но разрытая яма размывалась дождями ещё несколько месяцев, а когда яму наконец закапывали, никому из строителей не приходило в голову убрать глиняные холмики, привезти свежего дёрна или посадить травку на обезображенном участке земли. Двадцать лет я прожил там, но в этом отношении ничего не менялось. Пыль в сухую погоду и грязь в сырую следовали за нами всю жизнь на всей территории нашей страны. Даже в Ленинграде, стоит свернуть с Невского в подворотню, увидишь ту же грязь, обшарпанные стены подъездов, поломанные скамейки и разбитые стёкла телефонных будок.
Между тем обнаружилось, что пригласивший меня профессор особого интереса к моим программам не проявил. Он увидел, что они представляют полусырой продукт, который нужно снабдить качественной документацией на английском и завернуть в красивую упаковку. На это нужны деньги, которые он не желает тратить. Зато в Сандийской лаборатории к этим программам проявили значительный интерес, и мне предложили заключить контракт по переносу программ с персональных компьютеров на рабочие станции. Каково же было моё разочарование, когда выяснилось, что, поскольку данные лаборатории финансируются департаментом энергетики, дело это не скорое, и займет оно не менее полугода. Кроме того, финансироваться будет проведение этих работ на территории России, а сейчас мне нужно ехать обратно. Реально оформление контракта заняло около двух лет. Много позже я узнал, что на работы подобного рода Конгресс выделил деньги в рамках программы конверсионных технологий, именно для того, чтобы российские специалисты не разбежались по всему свету в поисках куска хлеба.
Как мы прожили эти два года, не помню. Разгружал вагоны, копал картошку соседям. По субботам ходил с Эдиком в баню. Из магазинов посещали только гастроном и хлебный. Тут ещё подвезло немного, жена выиграла грант Сороса за работу по школьной информатике. По этому гранту мы получили два компьютера, принтер, факс, телефон и сканер. Сначала проели крутой импортный телефон, потом факс. Компьютеры нужны были для будущей работы. Жили надеждой на контракт.
Когда я уже потерял всякие надежды на возможность попасть в Америку, приходит вдруг приглашение на интервью в американское посольство в Москве. Новый взрыв надежд и эмоций. Как в том анекдоте с самоубийцей, который полез вешаться, увидел на шкафу бутылку, отхлебнул глоток и изрёк: «Кажется, жизнь налаживается». Приехали с женой и двумя дочерьми. Надели лучшие костюмы. Младшей купили новое платьице и башмачки с бантиками. Заходим нарядные. В большом зале сидят на скамейках около двадцати семей. Большей частью еврейских. Пять дверей в комнатки для собеседования. Фамилии выкликают по микрофону. Ждём. Из двери выходит парнишка лет восемнадцати. Все вопросительно подаются вперед:
– Ну как?.
– А шо как? – отвечает он с явным украинским акцентом. – Спрашивают: угнетали? А вы, угнетали вас или нет – отвечайте: угнетали. И все будет o’key.
Все успокаиваются: трудно ли соврать советскому человеку. Жена дает последний инструктаж:
– Ты расскажи, что ограбление квартиры с избиением организовало КГБ, узнав, что ты собираешься уезжать.
Я вяло киваю, а сам думаю: «Ну что я могу сказать? Что за границу не пускали? Так всех не пускали. Что травили 6 лет и с работы выгнали за ссору с партийным начальником? Так, может, я человек склочный. Что в КГБ объяснительную писал, где достал тексты песен Высоцкого? Так подумают, что у меня крыша поехала. Хоть и была это чистая правда. Главное для них то, что я не еврей, не баптист, не гомосексуалист, в тюрьме за убеждения не сидел и в диссидентском движении не участвовал. Да еще и в комсомоле был». В общем, врать не пришлось. Поговорили с милой дамой минут лесять – вот и всё интервью. А через полчаса нам выдали бумагу о том, что нам присвоен статус «пароль» (Paroly Public Benefits), и что решение можно обжаловать в течение двух недель. «Пароль» отличался от статуса беженца тем, что нам не полагалась государственная помощь. Это не страшно, но для въезда в США нам нужно найти спонсора, то есть организацию или физическое лицо, которое подписало бы бумагу, гарантирующую материальную поддержку, если мы, скажем, станем безработными. Ободрённые первым успехом, мы поехали проходить медицинское обследование, а затем отвезли документы в иммиграционный центр на Планерной. Медицинские бумаги были действительны в течение года. Однако, прошел год, за ним другой, а дело не сдвигалось. Сандийская лаборатория, с которой у меня был контракт, ответила, что не может выступать спонсором, поскольку она – государственное предприятие. Родственников за границей у нас не было, так что дело это завяло.
Тем временем эта жизнь на одной картошке, с вечными задержками зарплат и пенсий, продолжалась. На почте всё время висела табличка «Денег на выплату пенсий нет», а ниже текст сообщал, что пенсионеры, которым совсем не на что жить, могут обратиться в собес, комната сто два за получением талонов на питание. Угнетало не только то, что дети совсем не видят фруктов и конфет, но более всего – отсутствие перспективы, ибо было ясно, что и через сорок лет вряд ли экономика заработает нормально. И дело здесь вовсе не в ненасытной жадности новоявленных олигархов и продажности доморощенных политиков, а в том, что народ в целом не готов строить эту новую жизнь, ибо он не знает ни что строить, ни как это делать. У половины населения по-прежнему коммунистическое сознание и у доброй трети – бандитское, типа «грабь награбленное». Кому ж тут строить? Если раньше почту вскрывали «по линии КГБ», то теперь в некоторые районы почта вовсе не ходила, а в остальные не было никакой гарантии доставки. Так же не работали нормально милиция, суды, армия и все остальные социальные институты. Когда грабителей моей квартиры поймали после убийства сотрудника милиции, прокурор попросил меня предъявить иск, но тут же добавил, что дело это расстрельное, и я ничего не получу, поскольку у бандитов имущества нет, а государство наше бедное, и выплатить мне компенсацию ему не из чего. Иск я все же подал из следующих соображений. Государство наше не только бедное, но и весьма подкупное, так что может обернуться, что их вовсе не расстреляют, а после отсидки некоторого времени выпустят. Так пусть хоть на этот случай на них мой иск висит, чтобы жизнь не казалась им слишком сладкой.