– Один из американских литературоведов, рассуждая о русской литературе и сравнивая ее с европейской, с западной, отмечает категоричность, которая не свойственна западному подходу, некий разносторонний подход западной литературы. Скажите, на ваш взгляд, существует ли принципиальное различие между русской литературой и западной литературой?
– Вы знаете, существует определенная разница. Она существует даже в позиции писателя.
На Западе традиционно так, что писатель играет роль не совсем ту, которую он играет в России. Простите за банальность, я вспомнил в очередной раз замечательные строки Евтушенко «Поэт в России – больше, чем поэт», хотя один коллега на это сказал: «В России и водопроводчик – больше, чем водопроводчик», поэтому у нас свои законы.
На Западе писатель – это профессия, это работа такая. Вот Диккенс – потрясающий писатель, мною очень любимый, но у него была норма, я не помню сколько страниц в день, условно говоря пятнадцать. Например, он описывает какую-то драматическую сцену, ставит точку в 14:00 и идет в 20-мильную прогулку, потому что сейчас конец работы. Я не хочу сказать, что Диккенс бесчувственный человек – это великий писатель, но манера работать и положение в обществе в России немножко другое.
У меня свое объяснение этому. Это связано с особенностями религии на Западе и в России. Западные церкви очень социальны и они свое влияние постоянно обозначают. Наша церковь традиционно сдержанна в социальных своих проявлениях, что, на мой взгляд, очень хорошо, она занимается тем, чем должна заниматься – душой человека. Но образуется лакуна, некое пустое пространство, и в России это пространство было занято литературой. Поэтому мы очень литературоцентричная страна. И у нас что скажет писатель, что он напишет, – это имело и имеет очень большое значение.
Например, я езжу по всей стране и меня спрашивают: «Куда идет Россия?», я говорю: «Это надо спрашивать еще выше». Но внутренне я горжусь такими вопросами, в них есть масштаб. Я не могу себе представить, чтобы где-то в Бруклине меня спросили: «Куда идет Америка?».
Это определенное влияние оказывает. Но сказать так, что мы более радикальны, нельзя. У них тоже есть свои радикальные люди, такие радикальные, что не знаешь, куда деться. Но там действительно существуют свои особенности. Идея права, очень важная идея, европейская и русская, она зачастую, и в том числе в литературе, перестает соотноситься с идеей истины и с идеей справедливости. Право не всегда уже соответствует справедливости. Это как Апостол Павел сказал: «Все дозволено, но не все полезно». И вот идея реализовать право, стоит выше многих других идей: гуманизма, любви, милосердия, милости к человеку и так далее.
И эта ситуация действительно нас отличает от них. Причем не надо думать, что они плохие, а мы хорошие, я ни в коей мере не хочу этого сказать, у нас своих проблем выше крыши. Но – я уж не знаю по каким причинам – у нас к праву отношение такое – «закон, что дышло», но часто бывает, что недостатки являются продолжением достоинства, и наоборот. Так вот наш недостаток, такое отношение к праву, отчасти решает проблему тогда, когда возникает коллизия между правом и справедливостью или милостью.
Я приведу один случай, которому был свидетелем. Мы жили в Мюнхене, в богословском учреждении, и с нами на этаже жила бразильская семья: муж, жена, маленький ребенок и жена была еще беременна. Они прилетели из Бразилии, на стипендию. И вдруг им говорят: «А у вас не та виза, у вас туристическая, а должна быть учебная». Они сразу даже не осознали, под какой «танк» они попали. Им говорят: «Вы должны лететь в Бразилию, исправить визу и возвращаться», а это бедные студенты, откуда у них деньги – и они это пытаются объяснить. В ведомстве по делам иностранцев им говорят: «Нет. Вам надо возвращаться в Бразилию». Они едут в Австрию, рядом, пытаясь вне Германии получить эту визу. Едут в консульство – нет. Они обращаются к кардиналу Мюнхенскому, который тоже хочет помочь, и он обращается с просьбой к властям, а те говорят: «Есть закон», он отвечает: «Но есть и милость». В общем, кончилось тем, что они уехали и не вернулись.
А с другой стороны, просто чтобы не быть односторонним, я был свидетелем другой ситуации. Был у немцев такой министр финансов Теодор Вайгель, у него брови как у Брежнева, очень известный, яркий человек. И он, прилетев в немецкий аэропорт, пошел автоматически в VIP-зал. Возникает охранник и говорит: «Вы куда?», тот отвечает, «Глаза разуй – я министр финансов», а это в Германии одна из главных позиций в политике: «Вы что, меня не узнаете?», охранник говорит: «Может, и узнаю, но у вас должен быть пропуск». Приходит свита этого министра и спрашивают у охранника, в своем ли он уме, что это министр финансов, почему он его не пропускает, тот говорит: «Я его знаю, но у него нет пропуска». И дальше было вообще красиво. Министр говорит: «Хорошо, давайте позвоним канцлеру и он подтвердит, что я здесь», охранник говорит, «Можете звонить, но кто за это будет платить?». И не пустил министра. Вся Германия ликовала.
В русских условиях вы можете представить, во что бы превратился этот охранник, а в Германии он знал, что его защищает закон.
Поэтому есть свои плюсы, которые переходят в минусы, и минусы, которые переходят в плюсы, и литература это полностью отражает.