Когда я фантазирую о том, какое наказание может ожидать меня в аду за атеизм, то едва ли не самой страшной участью, из тех, что способно нарисовать моё воображение, представляется мне принудительное возвращение в прошлое, то есть если бы меня приговорили к перемещению в детство и заставили повторно день за днём проживать последние тридцать с лишним лет: снова стать абсолютно бесправным, полностью зависимым от чужой воли, бессильным существом, которое каждый день обрекают на растерзание стае безжалостных бешеных тварей в скотных загонах, именуемых «детский сад» и «средняя школа». Нет, что угодно, только не это.
Лет двадцать назад я придумал сюжет для рассказа, который вряд ли когда-либо будет написан. И, кажется, это был едва ли не первый в жизни сюжет, пришедший в мою голову. Согласно замыслу, молодой мужчина совершает самоубийство. Однако оказывается, что загробный мир существует, а наказание для самоубийц только одно и неотвратимое – возвращение в прошлое, в тот период, когда начались несчастья, толкнувшие человека на этот шаг. Так что в финале мой герой попадает за парту начальной школы.
Дело не только в детстве. Я категорически отказываюсь возвращаться даже в относительно благополучные периоды моей жизни. Зачем опять проходить уже однажды пройденный с таким скрипом путь? К чему начинать всё с нуля? Любое прошлое должно оставаться в могиле времени и только там ему место.
Однако очень многие, подталкиваемые неуютным, пугающим настоящим, упорно стремятся в светлое прошлое. Кто-то мечтает вернуться в 90-е с их небывалой свободой слова и невиданным разгулом демократии и парламентаризма. Кто-то предаётся воспоминаниям о позднем СССР с его бесплатными квартирами и необыкновенно вкусным пломбиром, изготовленным из натурального молока по настоящим советским ГОСТам. Третьи видят идеал в сталинском послевоенном государстве, когда вредители и шпионы перевоспитывались ударным трудом на благо родины, а весь мир нас уважал и боялся. Четвёртые считают золотым веком первые годы советской власти – пока Сталин ещё не предал идеалы революции, отойдя от благодатных ленинских заветов. Для пятых наилучшее время – дореволюционная Россия с хрустом французских булок, уплетаемых розовощёкими юнкерами и курсистками на фоне первого в мире места по экспорту сливочного масла. Нет, возражают им шестые – только допетровская хранимая Господом святая Русь, ещё не утратившая свою исконность под влиянием приглашённых Антихристом иноверцев. Вожделения седьмых понятны и дураку – Русь языческая, защищаемая своими истинными богами, ещё не исковерканная насильно насаждённым и чуждым русскому духу византийским христианством. Восьмые же не согласны ни на что другое, кроме каменного века – золотого века человечества, ведь каждому известно, что у пещерных людей царил самый настоящий коммунизм/матриархат/развитой социализм/религиозная община/президентская республика/демократия/вегетарианство/свингерство (нужное подчеркнуть в зависимости от исповедуемой идеологии), а главное, кругом, куда ни пойди, одна сплошная экология, без малейшей химии, радиации, шлаков, пестицидов и ГМО.
Мне одинаково смешны адепты каждого из этих многочисленных архаичных культов. Меня раздражает всякое поклонение прошлому. Все эти русые волосики, убранные под платочек и окладистые бородищи с крошками расстегая.
- Вова, ты дурак? Я сколько раз говорила: Надо спрашивать не «куда», а «далеко». Кудахчет курица. Понял?
- А уши ты вымыл?
- Мой, Вовуля, шею и не играй в футбол хлебушком.
Господи, кому во вменяемом состоянии придёт мысль использовать хлеб вместо мяча? Разве только тем, кто был воспитан в религиозной традиции хлебобесия. Одна моя бабушка заедала хлебом мороженое, другая – арбуз.
- Ты видел, что подарили Якубовичу в прошлую пятницу?
- Эта очень хорошая стенка – гэдээровская.
- Ты уже взрослый мужик, золотую печатку себе не хочешь?
- И маме обязательно рюмочку… вот так… и сверху хлебушек.
Коробочка, вечная коллежская секретарша Коробочка с неизбывным чесанием пяток.
А те, кто ест безглютеновый хлеб, у которых не секретарша, а секретарка? Многие из них ведь тоже имена детям подбирают по спискам мёртвых душ, скопившихся с последней подачи ревизской сказки: Антип, Архип, Лука, Фома, Фока, Фёкла, Емельян, Аксинья, Захар, Назар, Параскева - в XXI веке эти мёртвые имена звучат не лучше скрипа пенопласта по стеклу. А по праздникам у них кокошники с блинами.
Вот почему я органически не перевариваю любую религию, включая даже культ Победы. Вот почему мне и эстетически, и физиологически чужд путинизм со всеми его «традиционными ценностями», казаками, молебнами, ядерным раем и прочей замшелой «духовностью». Весь этот успешно навязываемый нам несвежий суповой набор утягивает нас куда-то глубоко назад, в давно уже выстраданное, съеденное и переваренное прошлое. В то прошлое, где супчик из того самого набора костей заедают хлебушком для пущей сытности, поход к зубному врачу – маленький подвиг духа, а самоубийц хоронят за оградой кладбища. Впрочем, последнее – из другой эпохи, когда стоматологии ещё не существовало в принципе, а были вместо неё щипцы, водка и заговор бабки Параскевы. Ну и кровопускание, конечно. Куда ж без него. Кровопускание, молитва и подорожник – три кита двухтысячелетней истории очень традиционной медицины.
Да они до сих пор лечатся заговорами и молитвами, приклеивают в салон Николая Угодника и не пристёгивают ремни, виртуально бьются против прививок и масонов и колеблются в вопросе отдачи голоса между Сталиным и Николаем II, дожидаясь конца ретроградного Меркурия. И ещё они всё время решают за меня, что мне смотреть и читать, во что одеваться, как и с кем совокупляться, и, самое главное, кто будет управлять мной и моей страной. Последнее им пока удаётся лучше всего, по праву простого большинства. То есть они непрерывно всё глубже утягивают меня за собой в тёмный омут «святой старины» и «славных страниц истории». И, кажется, нет спасения, раз даже сам создатель коллежской секретарши Коробочки кончил тем, что начал говеть на Масленицу.
Вот почему мне ничуть не страшны ни ГМО, ни ЛГБТ, ни глобализация, ни прививки, ни феминизм, ни толерантность, ни ювенальная юстиция, ни тем более первый и второй родитель. Я боюсь только прошлого, но не настоящего и уж тем более не будущего. Вернее, прошлого я боюсь лишь в той мере, в какой оно сможет наложить свои тлетворные лапы на настоящее и будущее.
Мы с таким трудом, хотя бы на какой-то части нашей планеты, ушли от публичных смертных казней и официально разрешённого пыточного следствия (хотя в жестокости человеческой виноваты, конечно, компьютерные игры и западные боевики, а смертная казнь – именно то, чего нам так не хватает для полного процветания), кое-как решили проблему голода и сбалансированного питания (но, конечно же, пластиковые помидоры больше не пахнут помидорами из-за вживлённого в них гена скорпиона), победили множество некогда смертельных болезней и увеличили продолжительность жизни до невиданных ранее пределов (но это, конечно, ничто в сравнении с утраченными секретами древних цивилизаций, позволявшими жить несколько сотен и даже тысяч лет), вплотную подобрались к астрономической планке в восемь миллиардов человек (но мы, разумеется, катастрофически вымираем благодаря излучению вышек сотовой связи, гомосексуализму и реформам Егора Гайдара), объединили все накопленные человеческой цивилизацией знания в единую систему со свободным доступом (но, само собой, весь интернет – один сплошной рассадник либерализма, терроризма и педофилии, как мы знаем из блогов и комментариев в социальных сетях), худо-бедно, но всё же добились того, чтобы соблюдение прав человека и социальная защита населения хотя бы номинально стали основополагающими государственными принципами в большинстве стран (но эти грязные тупые черномазые и страшные недотраханные фемки, конечно, вкрай оборзели).
И всё ради чего? Чтобы теперь каждый второй знаток отечественной истории на голубом глазу втирал мне, какие прежде (обычно, ещё до его собственного рождения) жили душевные и духовные люди, какую вкусную натуральную гостовскую колбасу они ели, какие заводы строили, какие песни пели, как любили страну и друг друга, и как взаимно они лишались невинности в первую брачную ночь. Этих верующих можно понять. Когда опоры нет в настоящем, удобнее всего отыскивать её в прошлом. Прошлое ведь уже прошло, а значит, предоставляет непаханное поле для розовых фантазий. Всё равно уличить в незнании фактического материала смогут лишь единицы, да и тех легко можно объявить какими-нибудь русофобами или попросту недостаточно познавшими жизнь.
Но такой же ментальный тупик - поиск опоры в будущем, который, вероятнее всего, приведёт лишь к неврозу отложенной жизни. И история России после 1917 года это наглядно демонстрирует. Отказываться от полноценной жизни в настоящем ради эфемерного «прекрасного далёка» - не меньшая темнота, чем тоска по ушедшему «золотому веку» с его молочными реками и кисельными берегами.
Вот так и живём враскоряку - между цветущими яблонями на Марсе и выдающимся темпом роста подушной выплавки чугунных болванок 1913 года. «А между ног у него было суровое настоящее» с цифровым рабством, убивающими детей вакцинами, бездуховной молодёжью и однополыми браками. Вот он – ад. Не лучше моего. Так что я буду спасаться в вашем котле, а вы в моём.
Только будущее всё равно наступит и вашему уютному и удобному воскрешённому прошлому снова придётся умереть. Это закон жизни.
«В неспешной рыси они проплывают мимо. Они не видят, может быть, даже и не замечают ободранных и грязных (многие встали на колени) людей.
Циприан скачет, задумавшись, подбородок его опущен на грудь, он всегда был серьезным мальчиком.
Ирма занята своей стрекозой — слегка повернув к ней лицо, словно бы помогает ей удерживаться на ладони.
У Миккеля же такой вид, будто он только что отмочил какую-то шуточку и вполне ею доволен. Он ехидно улыбается…
…и вдруг подносит трубу к губам и трубит — звонко, чисто и сильно.
Солнце уже высоко, и снег прекратился, и на горизонте из утреннего тумана возникают силуэты новых и новых всадников.
Будущее не собиралось карать. Будущее не собиралось миловать. Будущее просто шло своей дорогой».
А. и Б. Стругацкие «Туча»