Сердцем и мозгом всего аэродромного хозяйства ЛИИ (первого комплекса) был КДП-1 (командно-диспетчерский пункт № 1). Небольшой двухэтажный дом с полуподвалом на краю аэродрома. На нём небольшая башня с широкими окнами, из них виден весь аэродром (теперь он называется «аэродром Раменское», «аэропорт Жуковский»). На первом этаже располагалась парашютная (там укладывали и хранили парашюты для лётчиков), врачебный кабинет для предполётных осмотров, туалет и ещё какие-то комнаты. На втором этаже была «комната лётчиков» — большое помещение: комнаты для переодевания лётчиков, для их отдыха и большая «кают-компания». На втором этаже был кабинет начальника 1-го комплекса Юрия Николаевича Гринёва и его заместителей. А вот в башне, на третьем и четвёртом этажах размещался, собственно, командно-диспетчерский пункт с соответствующим дежурным персоналом и оборудованием.
В полуподвале КДП-1, за дверью с дощечкой «Вход воспрещён» находилась лётная столовая. Конечно же, лётчики не могли бегать в одну из общих столовых, работавших на территории ЛИИ. Ближайшая к КДП-1 столовая была на втором этаже 1-го корпуса, в бывшей когда-то усадьбе барона и баронессы фон Мекк. Столовая работала по принципу самообслуживания. Тяжёлые подносы из нержавеющей стали, тарелки тоже из нержавейки (небольшие, глубокие, с узкими краями, их тогда придумали для солдат). Из-за всего этого металла под высокими потолками был постоянно стоял ужасный грохот. Длинные очереди, теснота в столовой и шум даже нам, молодым, весёлым мешали обедать, и, конечно, лётчики столоваться там не могли.
А в маленькой столовой в подвале КДП-1 было тихо, спокойно, столы под белыми, свежевыглаженными скатертями, тарелки красивые, фаянсовые. Кухня там была своя, и еда, очень вкусно по-домашнему приготовленная. Экипажи нашего ТУ-104 № 42396 стали приглашать в лётную столовую: Женю Берёзкина (ведущего инженера, составляющего лётное задание) и меня, ответственного за здоровье всех в самолёте в полётах на невесомость.
Особое внимание к нам было обусловлено нашим участием в полётах с созданием таинственной для всех невесомости. Эти полёты были весьма опасными из-за перегрузок, многократно действовавших на крылья самолёта. Но, пожалуй, главное, почему лётчики приглашали нас в лётную столовую, это чтобы мы были всегда «под рукой» — полёт мог состояться в любую минуту, и в день полёта мы с Берёзкиным и наши испытуемые часто ждали его, сидя в парашютной.
Обед из четырёх блюд: закуску, первое, второе и компот нам приносила тихая, добрая Марья Петровна. Мы с Женей знали, что ни тошнота, ни рвота в невесомости нам не угрожают и потому ели с удовольствием, а потом, когда наш самолёт летал по параболической траектории, а в нём исчезало действие силы тяжести, мы спокойно парили в невесомости.
Но вот что интересно! Вскоре участники этих полётов и я с Женей Берёзкиным, и лётчики, и наши испытуемые стали обращать внимание на чувство сильного голода, возникавшего сразу после полёта. А ведь до него у нас был сытный обед из четырёх блюд! Бодрые и весёлые мы снова шли в лётную столовую и ещё раз заказывали — обед из четырёх блюд. И после второго такого обеда не было ощущения, что мы слишком много съели, переели! Первыми обратили на это внимание лётчики и стали удерживаться от второго обеда. Я, опрашивая моих испытуемых после полёта на невесомость, стал обращать внимание на то, какой у них аппетит. И вот что выяснилось. Те, у кого в каждом режиме невесомости возникало на несколько секунд чувство падения в бездну и страха, быстро сменявшееся, казалось бы, беспричинной радостью (первый тип реакций в невесомости по моей классификации), у тех желание поесть после полёта заметно возрастало. Напротив, испытуемые, кого тошнило и рвало в полётах «на невесомость» (второй тип реакции) теряли аппетит не только на весь день, но и на следующие два-три дня.
Почему чувство радости рождало желание съесть что-либо даже у сытых людей? Я предположил, что «радость спасения» (ведь с ужасом падал, но не разбился!) очень близка по своей сущности на «радость победы над испугавшим врагом». Вероятно, эти ощущения унаследованы людьми от их далёких животных предков. Но ведь победившему животному надо съесть «побеждённую жертву», чтобы восстановить силы. Такое восстановление сил, вероятно, стало у животных рефлекторным действием, а у нас, людей, ритуальным «победным пиром». Вот и в невесомости: падал, не разбился, победил — включается победный аппетит.
Профессор А. В. Лебединский был одним из основателей и первым директором Института медико-биологических проблем (ИМБП) Министерства здравоохранения СССР. Он был создан по настоянию С. П. Королёва, который хотел посылать не только военных космонавтов, но и своих не военных инженеров. А они должны проходить мед. комиссию и многочисленные обследования в не военном учреждении. Вот и был создан ИМБП. Лебединский по-доброму относился ко мне, давал советы и предложил руководить моей работой над кандидатской диссертацией. К сожалению, он скончался в январе 1965 года после празднования Нового года.
Прощание с А. В. Лебединским проходило в здании Академии медицинских наук СССР, и было несколько своеобразным. Пришли соратники и ученики Андрея Владимировича. Они съехались со всего Советского Союза. Их оказалось человек триста. Многие не виделись уже несколько лет, обнимались, оживлённо обменивались новостями, радовались. Людьми были заполнены все фойе, коридоры и не только центральный зал с гробом. Раздавались громкие возгласы. Казалось, это не похороны, а научная конференция. В прощальном слове Президент АМН СССР сказал: «Андрей Владимирович даже своей кончиной объединил нас».