Через месяц мне позвонила женщина-следователь и пригласила на опознание. Когда я явился в её кабинет, коротко проинформировала, что задержали парня в чёрной куртке, очень похожей на ту, которую я описал при составлении протокола. Парень этот более года нигде не работает, не раз задерживался за пьяные драки с поножовщиной, круг связей у него вполне бандитский, ловили на продаже краденого. В кабинете на соседнем столе лежали пять или шесть каких-то курток. В присутствии двух понятых я указал на подходящую, по моим предположениям куртку, что и было с удовлетворением занесено в протокол. Затем пригласили парня на очную ставку.
Я глядел на него с тоской, и ничего позитивного не приходило мне в голову. Ведь того бандита без маски я видел всего пять секунд, не больше. Передо мной сидел довольного наглого вида то ли парень, то ли мужик, по лицу которого без ошибки можно было определить, что Гоголя и Пушкина он не читал, даже когда задавали в школе. Парень этот сразу заявил, у него есть свидетели того, что в день ограбления он подрабатывал на стройке. Надо было мне что-то говорить, и я спросил:
– Когда ты в последний раз брился?
Он не ожидал такого вопроса и ответил помедлив:
– Не помню. Может, неделю назад... или две.
Я сказал следователю с облегчением:
– Это не он. Тот был настоящий мужик. День не побреется, уже такая щетина, как у бомжа.
В милиции меня провели в комнату, где у них хранилась картотека на преступников. Бардак там был жуткий. Обломанные и замусоленные фотографии в фас и в профиль, с номерами, не разложены были по ящичкам с буквами алфавита, как в фильме «Место встречи изменить нельзя», где показывают доставшуюсь милиции от прежних царских времён картотеку, а пачками рассованы по кривыми руками сбитым, убогим коробам из реек и фанеры. Я повертел в руках несколько десятков, но пользы от этого – никакой. Тем временем менты жаловались на свою убогую жизнь, в которой есть и опасности и погони с перестрелкой, но зарплата нищенская, а народ никакой благодарности не проявляет, называя их обидными кличками «менты» или «мусора». Мне это надоело, и я высказался, стараясь формулировать мысли помягче:
– Вас ведь в милицейских школах и юридических институтах учат не только психологии преступников, но и просто психологии, потому что вам нужно работать и с потерпевшими, и со свидетелями. Вот и попытайтесь применить полученные вами сведения для анализа ситуации милиционеры-народ. Я раньше тоже думал, что слово «мент» уголовники придумали, но ведь употребляют его ВСЕ поголовно, даже сами милиционеры: «честный мент» – это ведь говорит в фильме милиционер, а вовсе не уголовник. Вот Маяковский давным давно написал стих со словами «моя милиция меня бережёт». Не знаю, право, как к этим стихам относились в двадцатые годы, но всю мою жизнь в народе считали, что к милиционеру можно обратиться только в самом крайнем случае, когда уже убивают. По более простому случаю к нему обратится только ненормальный. Почему? Да потому, что милиционер, в отличие от бандита, гораздо более опасен. Как человек, он не чужд ни халяве, ни взятке, ни выпивке, ни в морду дать. От бандита же он отличается, главным образом, тем, что оружие носит легально, и, случись ему применить это оружие, несколько вольно трактуя закон, его будет защищать огромная сила в лице всей милиции, а то и государства с его прокуратурой, судами и тюрьмами. А кто защитит нас? Не будем, однако, слишком обобщать, а вернёмся, скажем, к моему делу. Я всю свою жизнь был законопослушным гражданином, исправно платил налоги, на которые содержится так называемая «моя милиция», и где-то в душе надеялся, что она при случае защитит мою жизнь, моё здоровье и моё имущество. Но вот однажды на пешеходном переходе у Вычислительного центра меня сбивает пьяный мотоциклист. Какое-то время я без сознания, заметить номер мотоцикла не смог, в милицию обращаться не стал. Поскольку бедро, в котором крылом мотоцикла был вырван кусок мяса, продолжало болеть, я пошел на рентген, чтобы проверить, нет ли трещины. Когда я сказал причину моего обращения, врач-рентгенолог тут же вызвал милиционера из ГАИ. Трещины, к счастью, не было, но вот гаишник меня буквально изнасиловал. Он приходил ко мне на работу и домой в ночное время, снова и снова заполнял какие-то протоколы показаний, а потом заявил напрямик, что я нехороший человек и гражданин тем, что не запомнил номера мотоцикла. А у них теперь «висяк», и что со мною делать, он не знает. Потом он, видя, что я вовсе не понимаю милицейских проблем, предложил напрямик: «Напишите заявление, что мол шёл на работу, поскользулся, ушибся, а чтобы без очереди пройти рентген, придумал историю с мотоциклистом. И все дела. Мы оставим Вас в покое, и дело будет закрыто».
– Но ведь дежурный по ВЦ который оказал мне первую помощь, видел, что все мои локти и колени были окровавлены, поскольку после удара я несколь раз перевернулся на бетонке. Хорошо ещё, что не ударился виском о поребрик.
– Это Ваши проблемы. А у нас свои, – меланхолически заметил гаишник.
И вот сегодня, я ограблен и избит. Милиция составляет протоколы, но ни поймать бандитов, ни возместить мне ущерб или даже предотвратить будущие ограбления и другие преступления, которые захлестнули мутным валом нас не только милиция – всё наше государство не может и не хочет. Как же я должен в таком случае относиться к слову «мент»? Разве что добавив эпитет «позорный».
Через год после ограбления мне позвонили из областной прокуратуры и сообщили, что моих грабителей задержали, они дали признательные показания, и мне следует явиться в прокуратуру для опознания. Молодой и очень энергичный капитан милиции кратко ввёл меня в курс дела. Взяли банду Сергея Котенёва. Дело расстрельное, и моё ограбление – лишь один из малых эпизодов в истории этой банды. Им предложили сделку со следствием, и потому им выгодно скинуть все мелочные дела, которые к сроку уже ничего не добавляют, но свидетельствуют о помощи следствию.
Всего в банде восемь человек, причём семеро из них – бывшие одноклассники. Главарь выполнял свой интернациональный долг в Афганистане, получил контузию и был комиссован вчистую. За свою боевую биографию он пролил столько кровушки, что «замочить» пару человек, когда надо, это ему, как «два пальца об асфальт». Всего же на счету банды двадцать один эпизод с воровством и грабежами, а также четыре убийства с особой жестокостью. Особой жестокостью считается, когда убийца входит в раж и наносит озверело десятки ножевых ранений уже трупу, расчленяет его, либо изуверски пытает, а затем убивает.
Затем капитан проводит меня в соседнее здание, где должна состояться процедура опознания. По дороге он инструктирует меня:
– Вы не должны произносить сами ни одного слова – только отвечаете на мои вопросы. Вам будет предъявлен ряд людей, среди которых будет предполагаемый Ваш грабитель. В случае опознания, Вы должны чётко назвать признаки, по которым Вы его опознали. Потом состоится очная ставка для уточнения не до конца выясненных деталей.
Мы уже входили под арку дворика, как были остановлены кряжистым старшиной милиции с пышными пшеничными усами и автоматом Калашникова наперевес:
– Подождите!
Во дворике стояла крытая милицейская машина – автозак. С двух сторон стояли цепи ментов с автоматами, а из задней дверцы выпрыгивали арестанты с руками за спиной и мелкой рысью бежали, скрываясь в проёме открытой двери прокуратуры. Когда всё закончилось, мы прошли на второй этаж и вошли в большую комнату, вдоль стены которой стояли десять человек. У них не было ни ремней, ни шнурков в ботинках. Рожи самого зверского вида. У половины из них под одним или обоими глазами красовались сочные фингалы, грязные спутанные волосы торчали во все стороны, а на открытых частях тела красовались вполне художественные татуировки.
Капитан встал за свои столом сзади от меня и произнёс:
– Внимательно посмотрите на людей у стены. Видели ли Вы кого-нибудь из них ранее?
У меня начался дикий мандраж. В отличие от первого опознания с тем пацаном, здесь были реальные преступники – бандиты и убийцы. Да и дело расстрельное, как сказал капитан. Здесь ошибка особо дорого стоит. А ведь я видел его год тому назад в течение пяти секунд. Первый слева – явно не тот – высокий и худой, а тот был крепкий и кряжистый. Второй – рябой – тоже не тот. Третье, четвёртое, пятое лицо – всё не то. Взгляд мой доходит до последнего, что стоит крайним справа. Он! Точно он.
– Крайний справа, – отвечаю я. – Узнаю по следующим признакам: рост, плотное телосложение, но главное – выражение лица.
В этот момент мужик, на которого я указал начинает улыбаться, и я вдруг вижу, что он от всех остальных отличается тем, что тщательно выбрит, брюки на нём с отглаженной стрелкой, туфли надраены до блеска, а на груди очень дорогой свитер с американским орлом.
– Подсадной, – мелькнула у меня мысль. – Точно. Так они всегда делают: кого-то из своих ментов ставят.
Но мужик махнул рукой:
– Ладно, кончай ломать комедию, начальник. Я ведь всё равно уже признался.
Конвой выводит остальных и мы остаёмся втроём с ним и с капитаном. Мужик, который меня грабил – это и есть главарь банды Сергей Котенёв. Он хоть и контуженный, но силища у него, как у быка. Сидит он от меня в двух метрах, закинув ногу за ногу. Сейчас он похож на отработавшего тяжёлую смену трудягу, который пришёл домой, сел на диванчик, жена вокруг него суетится, горячий бощец ставит и наливает стопку водки. Он сейчас опрокинет стопарик, крякнет., похлебает борща, сунет ноги в мягкие тапочки и станет смотреть по телевизору футбол ЦСКА – Динамо Тбилиси. А глаза добрые, совсем как у Ленина на картине. И нет в них ни капли раскаянья, что загубил он немало невинных душ. Я всегда был против смертной казни, считая, что только тот, кто дал жизнь, имеет право её отнять – то есть Бог, но тут впервые я вдруг явственно понял, что если не расстрелять его – он отсидит любой срок и будет делать то же самое, потому что ничего другого он делать не умеет и не захочет никогда.
Потом начался суд в Железнодорожном районе, и длился он более года. Мне мотаться туда – не ближний свет. Сначала из Академгородка я заезжал за Светой Крюковой, которая тоже захотела посмотреть, чем это всё кончится. Мы с ней садились на троллейбус и доезжали до здания суда. В коридоре толпились люди – потерпевшие, их родственники, адвокаты и родственники бандитов, причём адвокаты, практически не прячась, договаривались с родственниками бандитов, за какие деньги они будут их защищать. Когда я в первый раз входил в зал, какая-то женщина вперила в меня гневный взгляд и истерически выкрикнула, ткнув в моём направлении пальцем:
– Убийцы! Да, вы тоже убийцы, раз вырастили таких ублюдков.
Я понял, что она приняла меня за родственника бандитов, убивших её сына. Останавливать её никто не стал, и она сама замолчала, а мне стало не по себе. Впрочем, заседания чаще откладывались, чем проводились в назначенное время – то судья заболел, то адвокаты не явились. А уж свидетели не являлись, как правило. Они, видимо, полагали, что если банду взяли не всю целиком, то оставшиеся на свободе отомстят, если давать показания на их дружков, сидевших сейчас в зале внутри железной клетки.