— Расскажи о своей профессии.
— Осужденные в исправительной колонии поделены на отряды, примерно по 100 человек в каждом. У каждого из них есть начальник, он как управляющий делами отряда. Контролирует, чтобы законные интересы и обязанности, осужденных соблюдались, чтобы не совершались преступления в отряде, чтобы был нормальный социальный климат, готовит осужденных на досрочное освобождение, на перевод в более строгие и облегчённые условия содержания. Он царь и бог в своём отряде, он владеет всеми рычагами воздействия и с него спрос за всё, что происходит в отряде.
— Я знаю, что ты ушел со службы. Как долго ты проработали на должности?
— Пять лет на должности. До этого пять лет учился в Академии ФСИН России.
— С чего начинался твой рабочий день?
— Мой рабочий день начинался практически всегда одинаково. Я приходил в 7:50 в исправительную колонию, в которой проходил службу, сдавал мобильный телефон на КПП и направлялся в зону, в которой сотрудники отдела безопасности уже «выгоняли» осужденных на утреннюю проверку. Я заходил в дежурную часть, которую дежурная смена ласково именовала гандушкой или будкой или еще чем-то в этом роде. В этой дежурной части я получал информацию от дежурного о том, что произошли или не произошло у меня в отряде за ночь да и во всей зоне в целом. Там же я забирал составленные и отписанные мне материалы на наказание осужденных с моего отряда за различные проступки. Там же дежурный сообщал мне какой я отряд проверяю через полчаса, после чего я шел в картотеку, брал карточки этого отряда и сверял их с контрольной численностью. То есть все ли карточки на месте. Хотя зачастую мой рабочий день начинался с «неожиданного» оповещения о тревоге (команда СБОР). И тогда день начинался с обыска как правила всех помещений зоны. Между нами всеми это называлось шмоном.
— Какой режим был в этой колонии?
— Колония общего режима. Считается, что общий режим наиболее сложный в плане контроля осужденных. У них срока в среднем до пяти лет, это маленький срок и это без учета срока, проведенного ими в СИЗО, и они как правило являются самыми главными отбросами общества, в связи с чем им не обязательно поддерживать долгосрочные отношения с сотрудниками и осужденными и начинают гнуть пальцы, хуевертить. Хотя я сам лично видел одного такого понтореза с протянутой рукой у пятёрочки.
Если сравнивать со строгим режимом, где я ранее стажировался, проходил практики, то там всё гораздо стабильнее и спокойнее. Сам сравни, за пьянку можно попасть в отряд строгих условий (в нём я был начальником отряда) на год, полгода до окончания срока, это если в общем режиме, и лет на десять, если в строгом, а в этом отряде очень плохо живется.
— Как ты попал на эту работу?
— Всё началось в 11 классе, когда я не знал куда поступать и тут оказалось, что у меня тётя в этой системе служит. Предложила попробовать поступить в ведущий ВУЗ уголовно-исполнительной системы — Академию ФСИН России. Я попробовал и у меня всё получилось, я стал курсантом. Но куда я попаду в итоге, я понял только курсе на втором
Я отучился пять курсов, по окончании получил звания лейтенанта внутренней службы, и меня направили проходить службы в одну из колоний региона, из которого я брал направление на учебу.
— Когда ты впервые переступил порог колонии, помнишь свои мысли?
— Помню.
Я подумал что-то вроде: «Надеюсь, тут есть где можно постоянно мыть руки». В колонии везде решётки, которые нужно открывать и закрывать. Их естественно никто не моет. Со дня их установки... Они черные от пыли и сала в тех местах, где за них берутся. Но мне повезло, у меня не было заболеваний, связанных с антисанитарией
— За время службы твоё отношение к подопечным как-то менялось?
— Да, отношение постоянно менялось. Всё начиналось с того, что я неукоснительно соблюдал все нормативные акты, вел себя как учили в ВУЗе. Я был очень строг, требовательным к осужденным и к себе. На старте я встретился из-за этого с большим сопротивлением со стороны зеков — постоянно конфликты, постоянно ругань, применение физической силы, спец средств и т. п.
На третьем году службы у меня сформировался определенный авторитет и осужденные со мной считались, обходили стороной, а договориться со мной было для них серьезным успехом. Затем у меня появился новый начальник, который убедил меня поменять свой взгляд на многие вещи. Я стал более дипломатичным, и это принесло много пользы. Например, я мог разрешить передать в свой отряд строгих условий грев (конфеты, чай, курить), за это осужденные в этом отряде перестали ломать кирпичную стену, чтобы ночью этот самый грев откатать. Соответственно, они перестали поворачивать камеру наблюдения, за что меня перестал ругать начальник колонии, и так во многих ситуациях. В конечном итоге я начал сразу разбираться, что за человек передо мной и какого отношения он заслуживает.
— Попадались среди зеков люди достойные уважения? Либо испытывали человеческое сочувствие, что он здесь оказался?
— Да, таких было на моей памяти четыре человека, я их до сих пор помню. Первый был мой старшина, он заведовал двумя моими отрядами — карантин и строгие условия. Я, честно говоря, не помню за что он сидел, но он очень хотел уйти условно досрочно. Как он сам говорил: «Юрич, да я краснее, чем пожарная машина, мы этих зеков в СУСе зажмем так, что они без нашего разрешения пукнуть не смогут». Он был идейным человеком, ненавидел проявления бандитизма и воровской субкультуры, несмотря на то, что в своё время был смотрящим за централом, за колонией и смотрящим за воровским общаком одного из южных регионов нашей страны. При всё при этом он великолепно владел ораторским мастерством и плёл интриги с ровного места. Я мог ему доверять.
Второй человек — родом из Белоруссии, там мотал первый срок за то, что перепродавал товары из-за границы, не помню точно, как называется у них статья. К нам он попал за мошенничество. Он был открытым, добродушным и очень всесторонне развитым человеком, не скрывал никогда свои намерения и прямо говорил, что не хочет иметь ничего общего с зеками и их субкультурой. В итоге ему доверили клуб учреждения, он там жил, обустраивал его и был хорошим соперником в настольный теннис.
Третий — человек, помогавший мне с писаниной, работой на компьютере. Первая его ходка за мошенничество — украл 10 миллионов долларов у турецкой фирмы, прикинувшись продавцом металла. Говорит, можно было бы больше взять, но подельники испугались. Но это было в далёком 2000-м. Ко мне он попал за то, что ударил девушку, которая серьезно въехала в его машину, когда он со всей семьей куда-то ехал. В итоге девушка упала и сломала основание черепа об асфальт, но суд несмотря на семь независимых экспертиз решил, что он сломал её ударом руки, что в принципе невозможно. А это, извините, очень разные статьи и сроки.
Этот человек довольно известный бизнесмен в моем регионе. Так получилось, что этапом он пришёл в дневное время, когда я был на службе, и я сам пошел со всеми беседовать. Он даже внешне как-то выделялся среди общей массы. Кандидат технических наук, очень грамотный, пунктуальный и разносторонне развитый человек. Он называл меня всегда по имени отчеству и всегда вёл себя как образцовый подчиненный, хотя я этого не требовал. В тот же день я предложил ему работать со мной. Я ему действительно сочувствовал по человечески и хотел помочь сократить срок его прибывания. Да и нормальное человеческое общение на зоне дорого стоит. С ним я мог разговаривать на любые темы.
И четвертый осужденный, погоняло «Донбасс». Участвовал в сражениях против карателей АТО, видел много видео с ним. Он стал старшиной в одном из отрядов и очень грамотно им руководил. У него срок был 10 лет, но больше всего обидно за него было, что по окончанию его должны экстрадировать на Украину. Остальных в массе можно было назвать мусором, паразитами. Они раз за разом заезжали после освобождения. Всё, что они хотели делать, — это бухать, колоться. Ради этого они даже с зоны занимались мошенничеством, а также постоянно звонили родным и говорили, что менты козлы вымогают деньги, мама пришли. А матери слали. Эти деньги уходили на игровые долги, на заказ бросов с воли.
— Твое отношение к осужденному зависело от его статьи?
— Нет, никогда не зависело. Суд его осудил, покарал за содеянное лишением свободы. Я всего лишь исполнял наказание так, чтобы поддерживалась социальное справедливость. Чтобы осужденным не нравилось в попадать сюда. Даже у самих осужденных не всегда отношение зависело от статьи. Не всегда, например, насильники оказывались изгоями, так сказать, хотя согласно зековским понятиям насильник — это серьезное заявление на победу в номинации лучший уборщик туалетов года. Да прошло передо мной их тысячи, не обо всех вспомнишь, за что кто сидит.
— В колониях еще придерживаются уголовных понятий?
— За все колонии не скажу. Но с уверенностью могу заявить, что там где я служил, их практически не придерживались. Основных разве что. Не контачиться с обиженными, например. Я сам наблюдал, как осужденный спалился, что работает на администрацию, и его не объявили сукой. Как находили воришку и его не объявляли крысой. Как один осужденный сидел в петушиной бендеге и пил чай, а его объявили обиженным только после того, как он украл потом у обиженных шарф и вышел в нем на проверку. Как один осужденный полил другого мочой и ни с одним ничего ничего не случилось. Более того, смотрящий в нашем лагере был цыган, сидевший за наркотики и их принимавший в процессе отсидки. Это просто комбо. Наркоманов и цыган не принято ставить смотрящими за целой зоной. Нельзя сотрудничать с администрацией, хотя весь блатняк вместе и по одному ходили к операм решать вопросы. Причём решали так, что сами затягивали петлю режима у себя на шее.
Однако в этом есть и негативная сторона. Без четких внутренних законов масса становится неуправляемой, а без самоорганизации начинается хаос. У осужденных есть универсальный способ не придерживаться понятий. В основном они его используют, как говорят, когда приставили писю к носу.
— Мусульмане как-то выделяются в массе заключённых?
— Да, выделяться в первую очередь тем, что пытаются сделать свою религию разменной картой. Когда пресекаешь какое-то нарушение, они обязательное говорят «это потому, что я мусульманин?» или «вы что, расисты?».
Например, выносят они еду из столовой, что запрещено, делаешь замечание, они начинают рассказывать, что у них намаз, времени есть нет и т. д. и т. п. Или когда водворяют их в штрафной изолятор, они берут с собой коврики для молитвы размером с палас, чтобы на нём спать, когда днём нары пристегнуты. Начинаешь забирать, они снова говорят за ущемление на религиозной основе. Даже мула к ним приходил, говорил, что не нужны им ковры для молитвы. Религия для них, как я заметил, в первую очередь всё таки средство манипуляции. А так, естественно они друг за друга ходят педалят, когда проблемы с администрацией, братьями друг друга называют. Но это есть и у остальной массы зеков, они достаточно сплоченные.
Часто забирая у них мобильники находил у них символику ИГИЛ. Естественно, до оперов это доводил и их переводили ко мне в строгие условия. Есть ещё одна особенность. Они держат слово. Если с ними о чем-то договорился, можно сильно не волноваться, что они обманут. А даже если обманывали, я мог их за ниточки веры дёргать и их товарищей, которые в итоге влияли на обманщика. У мусульман не принято делить на касты людей. Все равны. И они принимают ислам. Вот эти крысы, законтаченные и прочие проигравшие.
В 2016 года пришло распоряжение секретное. Принявших ислам под разными предлогами перевести в строгие условия. За каждым осужденным можно найти грешок — не так заправил постель, вышел в тапках в локальный участок, ну мелочи, на которые обычно закрывали глаза. Затем их вели на крестины (так называется процесс перевода в строгие условия) и на камеру спрашивали его религию, это нормальный вопрос в процессе крестин, его задают, чтобы грамотно выбрать камеру, в которой будет содержаться осужденный. Предварительно ему говорили, что, если скажет, что ислам, то его переведут в СУС. Из человек 10, наверно, 1-2 только сказали, что ислам.
Вспомнил один случай. При переходе человек должен был сделать обрезание. Над одним видимо прикольнуться решили, ему сказали, оттяни кожу с паха и по кругу отрежь. Он так и сделал. Лезвием от одноразовой бритвы.
Вот такое чудо пришло ко мне, штаны все в крови, и говорит, что сделал обрезание, но что-то кровь долго не останавливается. Я его повел в медпункт. Врачи посмотрели на это дело и сказали, что больше у него нормально не встанет. Зрелище так себе. Но со временем к такому привыкаешь
— Те, что отреклись от веры, для них не было ни каких последствий?
— Нет, для них не было последствий. Однако они переставали быть равными с мусульманами и заново приобретали низкий социальный статус. Кто-то шнырем стал, кто-то обиженным.
— Что означают слова «шнырь», «обиженный»?
— На примере — шнырю более состоятельный осужденный давал чай, сигареты, сладкое, за это он убирался в его проходняке (расстояние между двумя кроватями), носил ему из столовой еды, заправлял постель, он становился практическим рабом, делал всё-всё за своим спонсором. Обиженный — это осужденный, совершивший унизительный поступок, например, попросил у другого ОБЖ сигарету, поздоровался с ним за руку, где-то был замечен за контактом с нечистотами, например, передвинул общее ведро мусорное, поднял с пола бычок и закурил его или испытывал сексуальные отношения, отличные от классических, возможно, проговорился, что на воле делал девушке куни или еще что круче. Был даже один, на которого в детстве (примерно в 10-12 лет) попали струей мочи его кореша, когда они мочились у забора, а потом эти кореша увидели его на зоне и сказали, что был такой случай.
Как правило обиженными становятся еще на малолетке, там способов им стать в разы больше. Опущенных у нас на зоне не было. Это то же самое, что и обиженные, только их сексуально унизили, переводя в более низкий социальный статус.
Один пришёл в дежурную часть, я тогда там тоже находился, расстегнул китель и вывалил кишки на стол дежурного заявив, что не согласен с режимом содержания. На что дежурный ответил: «засунь всё обратно и войди как положено осужденному — со стуком и представлением».
— Как к этой группе, относились другие осужденные?
— Нормально относились. У нас не было такого, что осужденные объединялись в группировки по религиозному признаку и враждовали. Хотя мусульмане были в большей степени обособлены. Всегда своей компашкой сидели, кушали, музыку слушали и всё в том же духе.
Ну и вели в общей массе более достойно. Не прятали запрет во всякие не пристойные места. Когда понимали, что наказание неминуемо, принимали его как должное.
— Как они объясняли свои поступки, за которые и оказались в местах не столь отдаленных с религиозной точки зрения?
— Религиозными они становились в колонии. До этого они были условно мусульманами. Статьи у них в целом были такие же народные, как у основной массы. Некоторые отличались тем, что попадались за оборот оружия. Когда они занимались бандитизмом, они не думали о религии. Вообще, в колонии религия для многих это просто прикрытие для более комфортных условий.
— Выходцы из ИГИЛ попадались?
— Один приезжал, но его в течение недели этапировали в другое ИУ. Были только те, кто хотел после отбывания наказания вступить в их ряды. Но такие были отдельны от остальных мусульман. Отдельно молились, ни с кем особо не контачили. Их быстро переводили ко мне в СУС (строгие условия содержания).
— У них в меню, так же, как и у других осужденных, присутствовала свинина?
— Я, честно говоря, ни разу не встречал у осужденных в меню свинину. Была или курица, или говядина. Всегда всё свежее. Осужденные вообще очень хорошо питаются вопреки распространенному мнению. Многие сотрудники кушали из одного с ними котла. Всегда свежее молоко, всегда свежий, ими испеченный, хлеб.
Я домой никогда ни хлеба ни молока не покупал, всегда со службы носил
— По открытой статистике, ВИЧ-позитивных в нашей стране осужденных гораздо меньше, по сравнению с 90-ми годами. Есть ли у них какие-либо послабление режима?
— Послаблений для них нет. Есть только увеличенная пайка (диета). Шмат говядины или курицы и молоко к основной пайке. Многие не принимают ВИЧ-терапию по каким-то личным соображениям. Когда им становится совсем плохо, их увозят в больничку для осужденных, где они умирают как правило. Был случай один с ВИЧ-инфицированным. Его сажали в ШИЗО, а у него при себе был запрет какой-то. Он отказывался от полного обыска, достал из-за губы пол лезвия от бритвы, приставал к вене на руке и сказал, что он сам порежется и сотрудников порежет, если к нему применят силу. Вопрос в том, на что он, собственно, надеялся? Это к теме их интеллектуального развития. В итоге, когда начали его захватывать, он порезал себя и двух сотрудников.
— Что с ним и сотрудниками потом стало?
— В течение года проверялись на ВИЧ. В итоге никто не заразился. Этому зеку проломили тогда голову, припаяли статью за нападение на сотрудника и 321 статью УК РФ — дезорганизация деятельности ИУ. Не помню, сколько ему добавили, знаю, что максимально возможное, и, соответственно, перевели в колонию строгого режима.
— Я слышал о переходах в колонию «через тряпку» и каких-то издевательствах в карантине. Расскажи, что это?
— При приёмке этапа осужденных серьёзно кошмарят. Сначала заводят в специальное помещение, где они ждут приёмку. Помещение называется в каждой колонии по-разному. Банка, стакан, музыкалка и т. п. У нас музыкалка. И там они мариновались пару часов. В этой музыкалке ничего, кроме грязных стен, не было. Время от времени ходил самый харизматичный сотрудник и говорил, что всем, кто не проходит 106 статью УИК РФ (Привлечение осужденных к лишению свободы к работам без оплаты труда) будет пиздец. Потом приходил зек, который переписывал инфу вновь прибывших, чтобы в дальнейшем пробить, кто кем является, и объясняет, какие порядки в колонии, что колония заправляет постели, что 106 статью не зазорно проходить и т. п. (обиженные, естественно, содержатся в этот момент отдельно).
Затем наступает основная часть — приёмка. По несколько человек выводят на коридор и ставят на серьезную растяжку. Демонстративно закрывается камера видеонаблюдения и те, кто говорит, что проходит 106 статью идёт на обыск первыми. Кто не определился или идет в отказ, стоит на растяжке и время от времени подбадривается ударами по ногам и психологическим воздействием. Соответственно, те, кто сидят в музыкалке всё это слышат и начинают «переобуваться». Очередного осужденного обыскивают полностью, выдаётся комплект одежды и отправляется мыться. Чтобы подтвердить, что он проходит 106 статью, брался веник и мёлся несколько раз по полу под камеру. В конечном итоге 106 статью проходили ну за редким редким исключением все. Этот символический жест метения веником гарантировал, что осужденный не решит газовать в момент отбывания наказания, потому что после этого он может быть только мужиком. Когда оставались те, кто не проходил 106 статью после такого серьезного прессинга, их сковывают в наручники и ведут в отдельное место.
— Отдельное место?
— Специально оборудованное место, куда не имеют доступ осужденные. Где на камеру ему предлагали пройти 106 статью, а после отказа на совершенно законных основаниях применяли физическую силу и спецсредства. Применяли очень больно. Били ПР-73 (полицейская дубинка) только по жопе. И, как правило, после нескольких ударов осужденный срался. В такой ситуации человек или с первого удара отказывался от нарушения режима содержания или его уносили в медпункт, где оказывали медпомощь.
— После оказания медпомощи всё повторялось?
— Нет, ему давали вещи, отправляли мыться, после чего он ковылял в карантин. В дальнейшем на этого осужденного писались рапорта о нарушении им режима содержания и переводили ко мне в СУС. Соответственно, после применения силы и спецсредств составлялись бумаги о применении и сообщалось в прокуратуру.
— Во время подобных «мероприятий» сотрудники испытывают какое-то сочувствие?
— До такого редко доходило. И удовольствия не получаешь совершенно, так как понимаешь, что личной ненависти нет к человеку. Просто это нужно делать, потому что так гласит инструкция, и это избавляет от кучи проблем в будущем. Нужно показать, что мы можем применять силу, чтобы осужденные думали о возможных последствиях своих поступков. Сразу расставить точки над и, кто тут главный.
Однако бывают случаи, когда осужденный оскорбил прилюдно тебя, твою семьи. И весь день ходишь, копишь злость и ждешь, когда придёт очередная дежурная смена, чтобы применить к нему силу. Тогда получаешь определенную отдушину. Не всегда доходит до особой комнаты, зачастую хватает нескольких оплевух от каждого присутствующего сотрудника, после чего обидчик извинялся и благодарил за гуманное решение его ситуации. По закону сотрудники имеют право применять физическую силу и спецсредства в очень многих случаях и обстоятельствах. Всё зависит от прокуратуры, как они трактуют факты применения. У нам были нормальные прокуроры, они всегда принимали нашу сторону.
— Бывало ли, что особенно авторитетного осужденного пропускали без предложений взять веник?
— Да, так было всегда. Нас заранее предупреждали опера, кого трогать не надо. Кроме одного случая. Один раз не предупредили, и какой-то там авторитет прошёл 106 статью. Соответственно, этот человек потерял свой статус. У меня был случай, когда я вывел с утра осужденных на зарядку. Она у нас не проводилась как таковая. Просто осужденные выходили подышать свежим воздухом. Но за день до это всех карантинных перевели в отряды, а этап прибыл ночью. Местных положений они толком не знали. Были среди них два каких-то авторитета. Один смотрел за централом, другой за общаком этого централа.
Так я вывел этих осужденных во дворик, расставил на вытянутые руки и начал показывать упражнения, а они за мной повторять. Понаблюдать за этим вышли человек 10 сотрудников. Эти двое потеряли авторитет среди местного отрицательного актива, а про меня потом долго ещё всем рассказывали
— По твоему указанию зеки сотрудничавшие с администрации избивали других осужденных?
— Нет, у нас такого не практиковалось
— Как ты отбирал людей, которые будут информировать тебя, о происходящих событиях в твоём отряде?
— Тут два варианта было. Или старшина мне говорил, что этот человек готов сотрудничать и за чай/курить снабжать информацией, или при личных беседах я потихоньку вербовал человека.
Всё начиналась в обычных опросов на стандартные темы, ну опрос по списку, когда социально-демографический портрет составляешь. Братья/сестры, где работал, чем увлекался, что умеет и т. д. Затем из всего этого я вычленял важные для человека темы. Например, один осужденный любил на свободе кальян курить, я тоже этим дело увлекался и разбирался. Завязалась беседа, дальше больше, он видит во мне человека, с которым можно просто нормально поговорить, угощаешь его чаем, сигаретами а через какое-то время напрямую в лоб спрашиваешь то, что интересует. Вот так это работает.
Главное дождаться эмпатии от человека, когда он начнет сопереживать твоим проблемам. Я, например, говорил так: «Мне хотят выговор влепить из-за того, что кто-то у нас спалился на камеру с мобилой. Не знаешь, где ее держат? Я сам заберу, пока ОБшники не пришли и всё не перерыли, переломали и кого-нибудь в строгие условия не перевели?» У меня никогда не было презрения к тем, кто снабжал меня информацией. Я верил, что человек делает доброе дело. Мне важно было, чтобы ничего запрещенного не происходило в отряде, а инфа кто чем дышит меня не интересовала, об этом мне рассказывал старшина.
— Ты как-то шифровал своих информаторов?
— Как-то шифровать не старался. Нужды в этом не было. Я просто никому никогда не рассказывал, кто даёт информацию. Даже начальнику колонии. А так, сотрудники постоянно общаются с осужденными, с большим числом осужденных, поэтому узнать точно, кто сливает инфу, невозможно, бывает так наговоришься за день, что дома разговаривать не хочется.
Кстати говоря, зачастую осведомителями были осужденные из числа так называемых блатных. Они имели как правило свой интерес в этом. Например, давали кому-то общий телефон позвонить, говорили мне об этом, я забирал, а человек оставался им должен даже сверх телефона. И им выгода, и я работаю. А затем проебавший телефон шёл ко мне и пытался договориться. Я, например, разрешал перевести деньги с сим-карты телефона, но зек оставался мне должным. И так по кругу.
Вообще, существует принцип или заповедь уголовного мира: не верь, не бойся, не проси. У осужденных он бывает выбит татуировкой «ННН». Следуя этому принципу, никогда не попадешь в зависимость от кого-то. Не верь — значит не доверяй на слово, всегда перепроверяй. Не бойся — то и значит, что не нужно никого и ничего бояться. Не проси — значит не бери что-то, чтобы не быть должным. Это одно из первых, чему меня, скажем так, научили осужденные. Только благодаря этому принципу можно оставаться на плаву на зоне. А если хочешь поставить кого-то в зависимость от тебя, нужно, чтобы он нарушил эти правила. Я следую этому принципу и по сей день.
— Ты принимал участие в переносе запретов, тех же телефонов?
— Нет, я не принимал в этом участия. Как по мне, этим занимаются сотрудники, потерявшие в первую очередь уважение к себе.
— Но у тебя была информация, кто из сотрудников этим занимается? Как к ним относились внутри коллектива?
— Я знал, кто перепродает отобранные у зеков телефоны, полотенца, одежду гражданскую другим зекам, я с ним кроме службы не общался и в том числе из-за этого. Но на службе все должны быть единым коллективом, должны друг друга поддержать в любую минуту. Если этого не будет, зеки этим воспользуются, и мы проиграем эту невидимую войну. Были предположения о том, кто носит телефоны и в нужный момент уходит с места патрулирования, когда прилетает брос, но основываясь на косвенные уликах нельзя судить о человеке, на зоне много чего неоднозначного, поэтому нельзя торопиться в обвинениями.
Над такими сотрудниками шутили, что они коррупционеры, но это было действительно в шутку, и они не обижались. Однако при мне ловили нескольких сотрудников на КПП в момент проноса запрета. Это были люди, на которых и подумать не мог. Всех, кто носит, сдают в конечном итоге те, кому они носят. В конце своей карьеры я узнал об опере, которому зек переводил деньги на счёт в букмекерской конторе, делал несколько мелких ставок и таким образом отмывал эти деньги.
— Практиковались поборы с заключённых, на ремонт каких-то строений в колонии?
— Практиковалась официально проводимая гуманитарная помощь. Осуждённые через посредников заказывали строительные материалы в колонию. Их оформляли в бухгалтерии и завозили в зону. Но оформлять официально слишком муторно, и когда завоз не очень большой, этого не происходило. Всё завозилось по звонку начальника колонии.
У меня в отряде так осужденные меняли линолеум и душевую комнату ремонтировали. Это было их предложение, им в этом помещении жить. Мне тоже хорошо, в новом ремонте они не прятали запрет и в момент общего обыска сотрудники ничего там не доламывали. Все происходило с ведома начальника колонии. И когда подробную помощь предлагали отрицательные осужденные, им отказывали. Кроме моего случая, в моем отряде содержалась исключительно отрицательные осужденные.
— Твоё мнение о тюремных понятиях?
— В них есть определённый смысл. Они регулируют жизнь в коллективе осужденных. На зоне они очень важны, без них был бы хаос. Нужно понимать, что уровень культуры на зоне ниже плинтуса, и подробные законы вписываются в зоновскую жизнь. Но когда эти понятия всплывают за забором, в казалось бы нормальном обществе, это выглядит просто ужасно. Особенно, когда человек никогда не имел отношения к лишению свободы это выглядит тошнотворно, человек самолично опускает себя на уровень ниже быдла. Я ещё понимаю бывшего осуждённого, он заражается этой средой и несёт с собой на волю, но и то, эти понятия регулируют только жизнь в местах лишения свободы, он не имеет права применять их на свободе.
— Ты научился читать уголовные наколки?
— Честно говоря, как показала практика это ни к чему. Многие сидели на малолетке или газовали по молодости и понабили себе тату. А чем старше становится человек, тем проще он относится ко всему этому. Например, у действительно авторитетных на зоне людей не было вообще наколок. А на обиженном, убирающемся в прогулочном дворике с ног до головы были воровские звезды, купола, ЛХВС (люблю халву, варенье, сахар).
Время идёт, зона меняется. Про человека теперь проще позвонить узнать, чем он дышит, чем читать его наколки. Я могу по наколкам перстням понять в транспорте, что они означают, но это не значит, что это будет правдой
— Как на тебя повлияла эта работа?
— До службы я был довольно вспыльчивым, и на зоне это время от времени играло со мной злую шутку. Я научился контролировать эмоции и, что самое, главное свою речь, стал более хладнокровным. Еще я научился видеть на улице недавно откинувшихся зеков. Стал понимать, что знания решают, можно поставить на место осуждённого, просто грамотно общаясь с ним на юридическом языке, чему я тоже обучился в процессе. Я научился, входя в зону, надевать маску, мои черты характера моментально менялись. Как ранее писал, я начал следовать принципу не верь, не бойся, не проси. Но, между тем, я стал более агрессивным и вспыльчивым дома с родными, что со временем прошло. Ещё работа довольно нервная, начал заедать стресс и набрал много лишнего веса. Вообще очень рад тому, что приобрёл, ну, кроме лишнего веса.
— Сколько ты зарабатывал на этой работе?
— Где-то 34-35 тысяч в месяц на руки.
— Осужденные подходили с предложением оказать им услугу и на этом заработать?
— Да, попервости подходили, закидывали удочку, но, естественно, я отказывал и докладывал куда следует об этом. Некоторые предложения оказывались моей проверкой.
— Если бы твой ребёнок пошёл работать в колонию, какие бы дал советы?
— Не вступать в запрещённую связь с осуждёнными. Служить только опираясь на закон. Дружить со всеми сотрудниками в колонии.
— Не дай бог, конечно, но если бы его\ее осудили, твой совет?
— Соблюдать личную гигиену и стараться работать отдельно от основной массы осужденных, чтобы не перенимать повадки. Ну и конечно же стремиться уйти условно-досрочно.
— Почему и когда ты уволился?
— На каком-то этапе со мной связался сотрудник собственной безопасности и предложил помочь поймать оперов, которые крышевали. Я согласился. Одного из зеков перевели ко мне в отряд по распоряжению свыше. Он начал активно со мной сотрудничать, так как хотел вернуться в общие условия. Он увлекался ставками и поговаривали, что он ворочает миллионами. Мы с ним договорились, что он принесёт телефон и докажет это. Он принёс и действительно на счету было несколько сотен тысяч, а в разделе вывода средств фигурировали миллионы. Он начал рассказывать тактику, по которой он ставит, и, кроме всего прочего, рассказал, что делится деньгами с операми, поэтому у него не забирают телефон.
При мне звонил в колл-центр, представлялся одним из оперов и кидал на счёт десять тысяч с новой симки. Так было несколько раз, он рассказывал всё больше. Но в один момент, когда мы были с ним в кабинете, пришли опера и начали проводить обыск. Нашли у него телефон, и он сказал, что я его ему принёс. Позвали понятых, всё оформили, этот зек подтвердил при понятых, что телефон мой. На следующий день меня вызвал начальник колонии. Помню, как он говорил, что не стоит считать себя самым умным и предложил уволиться по собственному желанию задним числом. Я посоветовался с родственниками и знакомыми из управления и решил, что это будет самым лучшим выходом для меня. При разговоре было ясно, что не телефон стоял на первом плане, а то что я хотел нагнуть систему. Я подозреваю, что тот сотрудник из собственной безопасности раскрыл кому-то мою личность, а этот кто-то хорошо дружил с кем-то, кто узнал в итоге про меня. А этот зек сказал мне слишком много на тот момент, и меня решили устранить
— Если бы у тебя была возможность обратиться к представителям АУЕ-культуры, что бы ты им сказал?
— Сложный вопрос. Я бы попытался их вразумить, что это не правильный жизненный путь. Воровская культура заключается в том, что человек возводит себя в абсолют, считает остальных людей потенциальными лохами, которых имеет право развести на что-то, обокрасть и т. д. Это противоречит всем человеческим принципам. Это ненормально. Но я не думаю, что они бы меня услышали. Человек должен сам прийти к мысли об общей справедливости.
