Это очень длинно. Будьте осторожны.
- А вы можете раздеться? Нет, нет! Постойте. Гипотетически вы можете… Остановитесь! Гипотетически – это значит «не сейчас». Можете? Можете, и отлично. Скажите, у вас есть любимый художник?
- Нууу…
Банников ожидал услышать хотя бы Васнецова или «Трех богатырей». Может быть, Дали, Ван Гога, Пикассо, бывших, кажется, на слуху. Даже назови она, к примеру, Гумилева, стало бы ясно, что фамилию эту она знает, не умеет ей пользоваться, но в целом небезнадежна.
- Художник, да? Рисунки…
Банников перестал ждать и надеяться:
- Но он ведь есть? Отлично. Пожалуй, закончим. Я вам позвоню, если в итоге остановлюсь на вашей… на вашей кандидатуре.
Брюнетка с очень большими и не менее глупыми глазами начала медленно складывать в сумочку все, что выложила на стол Банникова пятью минутами ранее. Зачем она это делала, было загадкой и для Банникова, и, пожалуй, что для нее самой. Косметичка, блокнот, жвачка, телефон, сборник стихов Асадова («Господи, как же все… вот именно так, как и должно быть!»). Разрозненный скарб крепко хватали мощные ладони брюнетки. Эти ладони были прикреплены к этой женщине, чтобы полоть огороды где-нибудь на Орловщине. Но на пальцах был шеллак – вещь с огородами никак не совместимая. Брюнетка закончила упаковку вещей, на секунду замерла, как будто о чем-то задумавшись, поняла, что задумчивость в ее случае – это откровенная фикция, шикарно взмахнула волосами и, поправляя блестящее цыганским блеском платье, протокольно спросила:
- Я тогда пойду?
- Да-да! Конечно. Всего хорошего! Позовите следующую девушку.
- Вообще-то я и сама слышу, - ответила следующая девушка.
- А. Я думал, вы дальше сидите, - растерянно попробовал оправдаться Банников.
- Здесь у вас нет «дальше».
- Эта квартира… Для работы, понимаете… Живу я в другом…
- Понимаю. Давайте говорить.
Следующая девушка по природе своей никак не относилась к категории «следующих». С нее все могло или начаться, или ею закончиться. Бронебойная конкретность этой женщины могла как подарить удачный старт любому замыслу, так и похоронить всякое предприятие окончательно, но с почестями.
- Мой любимый художник – Сезанн. Я могу раздеться. Теоретически – сейчас, на практике – после выплаты аванса. Работать буду 2 часа в день, после пяти вечера. До этого времени у меня – курсы по web-дизайну и тренинги личностного роста. Полторы тысячи в час – нормальная цена. Начинаем завтра?
- Простите… - Банников замялся и даже на некоторое время забыл, что собеседование ведет он. – Можно… Можно я еще немножко подумаю?
- Безусловно, - девушка поджала старательно накрашенные губы, цвет помады указывал на то, что она не рождена для макияжа, и что это обстоятельство ее нисколько не волнует. – Вот моя визитка. Позвоните, как закончите.
- Что закончу? – с трудом вернулся в реальность Банников.
- Думать. Я пойду. Сегодня – занятие по стэпу еще. У вас, оказывается, можно было не разуваться. Зря я разулась. Могли бы и предупредить…
«Следующая» девушка, уходя, продолжала сыпать фактами, наставлениями и ультиматумами. Банников перестал ее слушать еще в самом начале разговора, а теперь перестал даже пытаться. «Сегодня вроде бы никого больше быть не должно. Значит, пора переходить от гнетущего конструктива к вдохновенному деструктиву!» - Банников достал из холодильника графин с преобразователем действительности, открытую нарезку колбасы с аристократическим названием и массивную пачку кетчупа, рассчитанную на несколько поколений семьи, которая однажды решилась бы купить ее.
Объявление о поиске натурщицы Банников дал 2 месяца назад. За это время в мастерскую к нему успели прийти 32 женщины: красивые, не очень, вульгарные, скромные, приземленные, возвышенные, были даже карлица и маляр-штукатур, которую заманили перспектива почасовой оплаты и возможность выхода из зоны комфорта. По большому счету, Банникова не интересовали внешность и профпринадлежность женщины, он, как и любой творец, хотел писать душу. С душами все обстояло плачевно: как будто перестали урождаться в последнее время. Однажды возникла идея – написать групповой обнаженный портрет претенденток и назвать его в честь той самой поэмы в прозе Гоголя, но такая пошлость была бы перебором даже для Банникова. А ведь однажды Банников сотворил рекламный плакат, на котором недели русской кухни олицетворяли румяная крестьянка и поднос блинов с икрой.
Снова напористо зазвонил телефон. Банников отложил его подальше. Он знал: если возьмет трубку, то оттуда потребуют срочно прислать макет. Чтобы позволять себе регулярно-периодический «вдохновенный деструктив» и поиски натурщиц, в последнее время Банников набрал очень много халтурных заказов. Сейчас он не мог ничего ответить про макет, потому что давно запутался и не понимал, какой макет какому голосу из телефона соответствует.
Телевизор показывал Папу Римского, который нанёс визит куда-то, где визиты понтификов считались большой редкостью. Это с равными шансами могли быть и Багдад, и Калуга. Папу Римского редко показывали в новостях по федеральным каналам: то ли сам Епископ Рима паталогически не способен был создавать ажиотаж вокруг себя, то ли его персону сознательно задвигали, опасаясь ревности патриарха. Банников сделал звук телевизора громче, понял, что таким образом смысла в тексте не прибавилось и выключил звук вообще. Пришла пора выкурить сигарету и поразмышлять о праведности намерений и тщетности деяний.
Банников вышел на лестничную площадку. Там уже кто-то стоял. Банникову было совершенно все равно, кто это. Он всегда побаивался ни к чему не обязывающих разговоров во время курения. Подобные беседы отвлекали от сакральной сути процесса, заключавшейся в том, чтобы сначала вдыхать дым, а потом выдыхать его. «Как и в жизни всё…» - обычно думал в такие моменты Банников. Время от времени он сравнивал с жизнью самые различные процессы и явления, а после неподдельно удивлялся тому, насколько самые различные процессы и явления были «как и в жизни все…»
Стоявший на площадке человек, видимо, тоже был не из коммуникабельных. Банников и стоявший молча курили минуты полторы, стохастически стряхивая пепел в непрогнозируемые точки пространства. Стоявший докурил первым и теперь просто стоял, полностью оправдывая свое наименование. Алкоголь и замкнутость партнера по безмолвному перекуру подмывали Банникова пойти на контакт первым. Он сделал колоссальную затяжку, задумчиво выдохнул в потолок и повернулся к стоявшему:
- Банников. Художник.
- Познавательно. Только зачем мне эта информация?
- Да вот как-то… Стоим. Молчим. Не комильфо!
- Да вот как-то мне все равно на комильфо. Но, если уж приспичило, то - Андрей.
Стоявший протянул Банникову руку и развернулся к нему лицом. На вскидку ему было лет 18-19, имелись голубые глаза, светлые волосы и необычный изгиб губ, придававший лицу постоянное слегка насмешливое выражение.
- Я тут в творческой лаборатории… - Банникову одновременно хотелось продолжить диалог и не упасть в глазах нового собеседника. – Произвожу творческие поиски… В текущий момент, вот прямо… Сейчас. Не желаете ли присоединиться?
- Пьете, да?
- Да, - Банников взглотнул виновато, но очень торжественно.
- Пойдемте. Мне все равно пока больше некуда.
Сразу за порогом квартиры в Банникова вселился дух стихийного домоводства. Он загнал пыльные комья под шкаф, помыл ладонью раковину в ванной, достал из холодильника останки рыбной нарезки и краснокнижное количество сыра элитного вологодского сорта. Когда Банников предпринял попытку полить цветы, Андрей остановил его:
- Зачем это все? Мы же просто выпить хотели.
- Точно… Гости у меня редко… Поэтому немного захламилось все. Ну, за знакомство? – Банников беспристрастно и молниеносно наполнил рюмки, отрепетировано выпил и театрально занюхал сыром. Андрей тоже выпил.
- Вы сказали, что вы художник? – ради этого вопроса Андрею пришлось воспользоваться скудными запасами, хранившейся в нем вежливости. Вести беседу с кичливым маргиналом, коим представлялся ему Банников, в его планы на вечер не входило. В планы на вечер не входил вообще никакой из видов коммуникации с разумными и полуразумными существами. Андрей собирался закончить этот день в молчаливом одиночестве.
- Да-да, да-да. Художник, художник. Пишу. Пишу…
- Дублировать слова сейчас считается хорошим тоном в среде художников? Ладно. Это ирония… Итак что вы пишете? Где выставляетесь?
- Откровенно говоря… Вот если совсем без каких бы то ни было… Я в поисках. Очень много работы. Но все это поверхностное. Надстроечное. На потребу публики, так сказать. Для поддержания и удовлетворения. А ищу я нечто… Нечто глубинное. Настолько концептуальное… Но! Откровенно говоря, при этом гениально простое. Вот как, к примеру, стол. А на нем – яблоки. Казалось бы, по отдельности стол и яблоки – ничего интересного… Да, и сообща, откровенно говоря, тоже. Но, если это не совсем яблоки? Что если яблоки – это абстракция? Как и все вокруг в своей изначальной сущности…
- Понятно. Минута.
- В смысле, минута?
- Минута с нулевой информативностью, Банников. В твоей исповеди такой индекс туманности, что хоть в муниципальный совет баллотируйся. Ты простым языком можешь сказать, над чем сейчас работаешь, и чего хочешь?
Банникова смутила прямолинейность Андрея. Он даже хотел что-то съязвить в ответ, но отточенный цинизм собеседника был явно острее любой из гипотетических «колючек» Банникова. Выбора не было, пришлось говорить правду:
- Да пью я в основном. Рисую всякий мусор для агентств: афиши, проспекты, плакатики, брэндволлы…
- Ты хотел сказать «пишешь»?
- Нет. Это я именно рисую. Не помню, когда писал в последний раз. В институте, наверное. Потом надо было деньги зарабатывать. Вот и начал штамповать прокламации всякие. 2 года уже есть замысел для картины. Никак не начну. То времени нет, то объекта, то пью. Но пить мне нравится. Даже, наверное, больше, чем писать. А предавать то, что любишь, - это подлость! – Банников усмехнулся, не рассчитывая на встречную реакцию, но Андрея неожиданно развеселила парадоксальность банниковского вывода.
- Тогда давай еще по одной? Займемся тем, в чем ты действительно преуспел.
- Пошел ты… - Банников улыбнулся более непринужденно, разлил и выпил. На этот раз без вычурных внешних эффектов.
- За современное искусство? – уточнил Андрей уже постфактум.
- Давай за него. Хорошая вещь, наверное. Просто сейчас так быстро все идет, что непонятно: где современное, а где уже не современное. Я бы, скорее, выпил за своевременное искусство. Потому что, если подобрать нужное время – свое – то и глазуновские страдальцы за искусство сойдут.
- Это уже почти целая теория, Банников. Растешь в моих глазах! – меньше всего этим вечером Андрей ожидал того, что проникнется симпатией к художнику, который в первые же минуты диалога показался ему никчемно претенциозным и чудовищно ничтожным.
- Вот оно как. Расту, значит, в глазах… Ну, теперь целей в жизни больше нет, все достигнуто! Можно со спокойной душой умирать от чего-нибудь неизлечимого.
А дальше - смеялись, пили, снова пили, доставали из морозилки и отогревали новую бутылку, курили на площадке, курили на кухне, спорили без азарта, спорили с азартом, рассуждали о важном, критиковали рассуждения, пытались поймать голубя полотенцем, тосковали, читали наизусть начальные строки стихов, а потом дорассказывали концовки своими словами и в прозе, несколько раз ссорились, мирились, кричали соседям в розетку, армрестлинг, сильно хвалили друг друга, немного пели, были слегка счастливы.
И вдруг все спиртное закончилось. Закончилось с той необратимостью, с которой обычно заканчиваются эпохи. Тогда-то Банников и спросил о том, с чего стоило бы начать эту спонтанную беседу:
- А ты че в подъезде-то стоял?
- Да так… Недопонимание.
- С кем?
- Давай дальше не расковыривать? Это уже второстепенно.
- Если хочешь, можешь у меня остаться.
- Ляжем хотя бы порознь? Или ты…
- Андрей… Сейчас было обидно. Осадочек. Будет присутствовать. Тем не менее, доброй ночи. Я – диван, ты – кровать вон в той комнате.
Банников долго боролся со спальным местом, пока наконец оно не победило его. Андрей дождался звуков многоваттного храпа истинного творца и гения, после закурил - так же тихо, как и на лестничной площадке до появления живописца. Медленно и беспощадно затушив окурок в тарелке, спонтанно провозглашенной пепельницей, Андрей достал из заднего кармана джинсов лезвие, покрутил его в руках, поднес к лицу, положил на запястье, упоительно зевнул и выбросил лезвие в сторону мусорного ведра. Де-юре мусорное ведро в квартире Банникова существовало, де-факто видима была только куча, под которой де-юре существовало мусорное ведро.
«Сегодня слишком неплохой день, чтобы омрачать его запланированным» - последние мысли перед сном всегда отличались афористичностью и стройностью, поэтому засыпать Андрей любил больше, чем все остальные – важные и продуктивные – процессы, характерные для жизни.
Банников проснулся оттого, что морской ёж, которого вчера зачем-то подселили в его черепную коробку, начал расти, крепнуть и протыкать голову Банникова заматеревшими иглами. Некоторое время он пытался вспомнить, что за цели преследовало подселение ежа, но тут моллюск неуклюже повернулся, задел какие-то важные мозговые центры, и всего материального Банникова пронзила тошнота. Подгоняемый звериными икающими позывами несгибаемый дух Банникова потащил телесную оболочку в сторону ванной, по пути задел мольберт и опрокинул стоявший на нем холст. В этот миг Банникова густо вытошнило прямо на упавшее полотно. Стало значительно легче.
Уже несколько минут Банников рассматривал пятно на холсте. Краски получились удивительно яркие и подозрительно неземные. Пару минут Банников даже всерьез предполагал, что желудок автономно от него изобрел новый цвет. Человеку, непосвященному в произошедшее, могло показаться, что минувшей ночью всю выпивку Банников и Андрей закусывали исключительно радугой. «Я не мог это съесть… Мне это подкинули… Это все противоречит человеческой анатомии…» - Банников бормотал оправдания самому себе и неприятно потел холодным потом. Услышав новые отголоски борьбы Банникова с интерьером, проснулся Андрей. Он подошел к сидящему на корточках художнику и тоже склонился над холстом.
- Твой набросок? – невозмутимо спросил Андрей.
- Мой.
- Эффектно. Тряпку принести?
- Подожди. Что-то в этом есть.
- Ммм. Даже так.
- Серьезно! Посмотри. Какой-то вызов… Протест… Позиция как будто бы... Может быть.
- Уж не намекаете ли вы, господин творец, что в грядущем планируете демонстрировать любителям искусства блевотину?
- По крайней мере, я буду с ними честен. Максимально.
- Концепция… Как назовешь дебютный шедевр?
- Модель.
Москва-Владивосток на электричках
6 морей за 1 месяц