— Клептоман, извращенец и шизофреник, — перечислил я. — Назвать можно как угодно. Скажем так: начало шизофрении. Действия антисоциального характера можно считать симптомами, предшествующими болезни: побеги, кражи…
Тут я решил не заходить дальше в клиническом описании болезни.
— И правда интересный случай, мсье Азар.
Я метнул на Катрин тревожный взгляд. Если уж она обращается ко мне «мсье Азар», это редко бывает добрым знаком.
— А отдаете ли вы себе отчет хоть на мгновение, — заговорила она голосом, который всё явственнее начинал дрожать, — что речь идет о ребёнке, ребёнке, любимом родителями и до сегодняшнего дня вполне достойном любви? Ведь вы волнуетесь, не правда ли, при мысли, что он, может быть, близок к тому, чтобы сойти с ума? Не правда ли, это волнует
вас?
— Что такое? Э… ну да. Весьма жаль, — пробормотал я. — Надо будет предупредить доктора Филиппа.
— И ещё посоветовать ему как можно скорее сдать сына в психушку. Берёте это на себя?
Я пожал плечами. Катрин готова была оставить мне всё самое тяжкое.
— Тринадцать, — снова сказала она, — ему всего тринадцать. В таком возрасте ведь не бывает безнадёжных?
Тринадцать лет — и я каждую ночь жду, что вернется тот самый сон — сон, превративший меня в виновного.
— А вы, как всегда, не отвечаете!
А если б тогда кто-нибудь взглянул попристальнее на тринадцатилетнего Нильса Азара, бледного как мертвец и шагающего по улицам с отсутствующим видом, — разве не поставил бы он мрачный диагноз: ранняя деменция? Если бы кто-нибудь увидел, как я соскребаю штукатурку с потолка, — разве не решил бы он сразу, что мне место в психушке? А увидел бы кто меня стоявшим у изголовья собственного дедушки с занёсенными острыми ножницами… Я покачал головой, чтобы отогнать это навязчивое видение как ставшее мне чужим.
Ненависть окружающих наполняла мои вены, точно я лежал под капельницей. Я был виновен и знал это. Но в чем?