Кому как, а для меня Дмитрий Быков сначала великолепный знаток литературы — его труды о писателях "серебряного века" могут соперничать с лекциями Набокова, а уже потом художественный автор. Его поэзия также прошла мимо по причине моих особых претензий к стихотворному жанру. Поэтому знакомство с "Июнем" происходило без предварительных бэкграундов и всевозможных предвкушений – талантливо анализировать чужие тексты не равно умению их создавать. Быков смог, но есть нюансы.
ЧАСТЬ I
Предвоенная Москва, прорисованная без излишней детализации, но поглощающая своей атмосферой. Столица на изломе начала 40–х не картонная декорация, где персонажи замыслом автора встроены в сюжет, а место, в котором хочется побывать самому (ну, хотя бы разок на трамвае прокатиться по тому не мегаполису). Герой – самовлюбленный Миша, в нелепом переплете за неудачную попытку поцелуя. Товарищеский суд, изгнание из института – жизнь до и после.
Эмоциональное повествование безупречно — Быков феноменально балансирует читательский интерес. Особенно хорошо получилось студенческое судилище чести – эталон диалогов и громкость тональности. Слегка выбивается лишь один фрагмент – рассказ об убитой немецкой семье–извращенцев. Что это было: неудачная аллюзия на Гитлера или автору захотелось поиграть в Стивена Кинга?
И чтобы картина была наиболее полной – обязательная цитата от Галины Юзефович про потайные сокровища романа: "невероятного качества и напряженности сексуальные сцены — большая редкость для удивительно неловкой в этом смысле современной русской литературы". И, правда – секс в книжке по–настоящему живой и агрессивный. Раздвоение юноши в двух женщинах и самом себе так идеально, что вместо второй и третьей частей хочется добавки первой.
ЧАСТЬ II
Другой герой – он журналист, сотрудничающий с органами; иные женщины в том же двоичном коде (мне не хватило Муретты – самой яркой и цельной из всех женских персонажей романа); комковатый сюжет и стиль повествования меняется. Потеря качества текста многими не замечается, а большинство отзывов — дружный хор об исторической параллели между "тогда" и "сейчас".
Туман устрашающих прогнозов выглядит надуманно — не потому что события и эпохи обоюдно различны, а из–за того, что все кто могли уже отогрелись на теме исторических повторов. И даже вывели рабочую формулу: лучше с галерки наблюдать за второсортным фарсом, чем участвовать статистом в первоклассной трагедии.
Но главный вопрос – для кого этот месседж? Разве что "молодежка" Навального может от удивления воскликнуть: да, ладно?! Всем остальном давно известно, что история в нашей стране — не точная наука, а факультет гомеопатии, где учат лечить все болезни от потницы до сифилиса, проверенным способом – втираем патриотизма в мозг.
Единственная аналогия, столь прекрасная, что невозможно понять: автор намеренно или случайно подколол всё тот же "ядерный электорат" Навального – в финальной сцене. В ней юный Шур спрашивает у главного героя: когда меня арестуют, скажи, "что о тебе я мог бы сказать, что было бы для тебя наименьшим nuisible". Чудесная логика – оклеветай себя сам, чтобы больше никого не посадили. К слову, этот рецепт применим не только для протестующих старшеклассников и студентов – главбуха "Седьмой студии" уже перевели из СИЗО под домашний арест.
ЧАСТЬ III
Эта часть требует личного отступления: так случилось, что много лет я играю в эпистолярную вендетту. Она безобразна смешна и потеряла всякий смысл, но иногда накрывает желанием добить противника словом. Очередной приступ совпал с "Июнем" и где–то на двухсотой странице после фразы: "у тебя пальто на рыбьем меху..." — меня отпустило, и я удалил все наброски. Через день я дочитал третью часть и твердо уверовал в то, что Дмитрий Быков – колдун.
История про сумасшедшего филолога, который в заметках об успехах советского искусства за рубежом, передавал на "Самые Верха" зашифрованные сообщения "никакой войны", а летом 41–го тотально поменял акценты — коротка и прекрасна. Рассказ так легок и чудесен, что мог бы существовать отдельным произведением, но именно наличие двух первых частей, делает его яркой находкой — бриллиантом в авторской огранке литературного мастера.
ЭПИЛОГ
Шофер Лёня, полупрозрачное приведение романа – сама язвительная насмешка над читателем. Быков тем самым признает, что "Июнь" это вам не "Облачный атлас" — поэтому не надо ожидать, что три сюжета сольются на эпилоге в унисон. Поэтому дядя Лёня – за белую нитку, которая торчит в каждой части.
Подводя итог, хочется козырнуть модным (особенно в свете только что врученной Нобелевской премии) термином "коллективная память". Но, увы – наша "коллективная память" напоминает шофера дядю Лёню. От него в сюжете ничего не зависит, а из лесу он выходит лишь для того, чтобы из репродуктора услышать "бодрую военную музыку" и без всяких слов понять – ко всем пришел коллективный пи...