Ты никогда не был большим любителем порассуждать и поспорить. На стене ты порой постил фразы типа «Бизнес любит тишину» на фоне валют разных стран. Но твоя жена и Юрик - джуниор это же не бизнес. И тишина твоя их пугает.
Горе, которое на вас обрушилось, ты переносил мужественно. Утешал, выслушивал, ездил в ужасные места, смотрел на ужасные вещи и ещё более ужасные выслушивал.
Мы все стали невольными союзниками твоего молчания. Язык не поворачивался спросить тебя лишний раз: «Как дела, как твои?». Потому что ответ был очевиден, и не было такой силы во вселенной, которая бы утолила твою печаль. Соболезнования ты отвергаешь и очень не любишь, когда мы смотрим на тебя с жалостью, потому что так смотрят на лузеров. А как нам ещё было на тебя смотреть? Как смотреть на хорошего человека в аду?
Прошло три месяца, как твоей дочери не стало. Ты держался молодцом и молчал. И вот в субботу вечером жена попросила отвезти ее к одному церковному человеку. Кто-то ей там чего-то посоветовал. Ты кивнул, вы засобирались.
Поездка оказалась трудной. На приборной панели автомобиля загорался чек, обозначающий, что тебе пора на ТО. Машине, то есть, твоей пора на ТО, но и ты бы не отказался. Потому что все, что ты стоически перенёс без срывов, скандалов и истерик, изработало все ресурсы твоего спокойствия и благородства до чёрного прогорклого мазута.
Ты даже думал, что вот сейчас отвезёшь свою жену куда там она просится, а потом сорвёшься в бездну отчаяния. Дашь волю странным порывам, которые вдруг накатывали на тебя, и тебе хотелось выехать на встречку, чтоб сразу, одним махом со всем этим покончить, чтобы ничего этого не было. Только все это без жены и Юрика. Или с ними? Ещё один неразрешимый вопрос.
Последние капли мужества ты потратил на то, чтобы не высказывать своего мнения о людях Церкви своей жене. Мазут подступал к горлу, давил из тебя злые слова, но ты очень сильный человек. Ты не рассказал ей, что чудес не бывает, хотя твёрдо в этом уверен, потому что все в твоей жизни добыто усердием, терпением и трудом. Ничего и никогда не решалось в твоей жизни чудесным образом, никакие бонусы не падали вдруг тебе на голову. Ты не жирный, потому что каждый день бегаешь, не ешь хлеб и не кладёшь в чай и кофе сахар. И ты твердо знаешь, что письма о том, что твой дядя в Америке оставил тебе наследство, следует беспощадно банить и отправлять в спам. Что лотерея для лохов. Рука бы твоя, не дрогнув, отправила бы в спам и этого церковного человека. Но ты терпишь всю эту бессмыслицу ради жены. Ты, крутой мужчина тридцати трёх лет, так и не оплакавший своей дочери.
Вообще твоя семейная жизнь после ее гибели окончательно превратилась в тяжкий крест, который ты несёшь с большим достоинством. Но все на грани, и паника подступает, и безысходность и беспомощность наваливаются на этот крест неподъёмной тяжестью.
Нужного человека вы застали у него дома, потому что, как было сказано выше, дорога была сложной и на службу вы не успели. Пробки вас держали там, где навигатор окрашивал дорогу в зелёный, а на выезде из города вдруг колесо зашлепало, сдувшись до самого диска. И случилась морока с заменой колеса на докат. Хвала небесам, что иногда мелочи жизни съедают произошедшую трагедию, сосредотачивая на себе все твоё внимание. Так ты немного отдыхаешь, выныриваешь на поверхность, делаешь жадный глоток воздуха обыденности и снова погружаешься в море печали.
В доме того церковного человека вы сели пить чай, и жена стала рассказывать вашу историю. Она спрашивает, как поступить с дочкиными вещами, с ее комнатой. Отец Валерий (его так все называют) рассказывает в ответ, что ровно год после смерти жены не мог даже зайти в ее комнату. Разбирать вещи покойной матушки приехала мама отца Николая.
Ты слушал вполуха. Ты бы вещи убрал, если бы не жена. Даже дочкина чашка, вдруг попадающая к твоей жене в руки, действует на бедную мать, как удар хлыстом. Жизнь останавливается на страшной истине, что чашка дочке больше никогда не понадобится. Не понадобится ей ее пижама в единорогах, розовая щетка для волос, в транспарентном корпусе которой, замедленные каким-то розовым гелем, плавают золотые и серебряные звездочки, рюкзачок с заячьими ушами, босоножки, в которых ты проковырял шилом дополнительную дырочку, чтоб они не болтались на ее тоненьких ножках. И тебе понятно, что время ничего не лечит. Ну или лечит только если взять его в очень больших количествах.
Говорить ты, как всегда, не планировал вообще. Но когда церковный человек, психиатр в миру, очень пожилой, полноватый, с белыми, как у Ведьмака, волосами и голубыми, широко посаженными глазами, как-то вывел ваш разговор в веселое русло, ты внутренне возмутился. Нет, ты не носил траур. Но ты не разрешал себе быть веселым. То, что окружающий тебя мир с гибелью дочки стал чёрно-белым, а звуки этого мира - минорными, сначала тебя потрясло. Особенно смерть желаний обескуражила. Как вдруг все прежнего нужное разом опостылело. А потом ты освоился в этой теневой реальности, ты считал, что сумеречная новая жизнь - это последний след твоей дочери в этом мире. Поэтому ты противился всякий радости, ведь если мир станет прежним, желания вернутся, то дочка твоя исчезнет навсегда и окончательно.
Ты спросил - почему Бог это допускает. Почему обрывает жизнь ребёнка, почему отдаёт ребёнка в лапы психа и извращенца.
Вы сидели над чаем и молчали. Отец Валерий вздохнул.
- Проблема не в Боге, а в нас. Мы слепы. Когда я читал «Лолиту» Набокова, меня терзал вопрос, почему ее мать не замечала, что рядом с ней и с ее дочерью живет монстр. И ведь он был не просто знакомый или сосед. Это был человек ей близкий, с которым она спала каждую ночь. А потом я понял - мы слепы. Много лет прошло, прежде чем я это понял. Жена моя умерла у меня на руках. Я корил себя - как я, врач, не понял что с ней? Повёз ее на флюорографию, а у неё был сердечный приступ. И она умерла во время этой самой флюорографии.
Наша духовная слепота позволяет монстрам жить среди нас неузнанными. Мы не видим очевидного. Дьявол обожает быть неузнанным, он всегда вторгнется в нашу жизнь инкогнито, перекрываясь чужими лицами и именами.
Люди жаждут этого особого зрения - смотрите, какой ажиотаж вокруг Ванги.
Мы не видим не только монстров, мы не видим смысла в происходящем, не поднимем зачем и за что. Но мы не совсем беспомощны. Я, например, молюсь, потому что Светом Божьей благодати дасться безочесным сладкое зрение. Так мне удалось немного сдвинуть придавившее меня чувство вины. Я думаю о том, что матушка ушла причастившись на свой самый любимый праздник - на Николу летнего.
Вы ещё помолчали.
Некоторое время ты смотрел на отца Валерия. У него расходящееся косоглазие, и взгляд его поймать непросто. Ты думаешь про дьявольское инкогнито зла и вдруг говоришь:
- Меня, кстати, Юрий зовут.
Молодец. Ты от него отрёкся.
Это отречение позволяет тебе, наконец, выйти из горестного сумрака. Ты улыбаешься. Вы все улыбаетесь.
В машине ты даже позволяешь себе немного поворчать:
- Ну и зачем мы сюда ездили? - спрашиваешь ты жену и, не дождавшись ответа, включаешь радио.
- Вот за этим. - говорит жена, глядя в окно и пристраивая пищащего Юрика младшего под грудью. Вот за этим мы и ездили.