Знаменитый долгострой Германа многие шли смотреть как дословную экранизацию Стругацких, а получили монохромный эпос прямого воздействия, натуралистичный до гротеска, откровенный до безжалостности, хлюпающий, чавкающий, расползающийся в разные углы экрана отпечаток человеческой природы.
Вообще, понятно, что для Германа это – программное заявление, и режиссёр не столько переводил Стругацких на язык кинематографа, сколько адаптировал роман под собственные творческие нужды. Он снимал о влиянии репрессивного аппарата на конкретную личность ещё с «Седьмого спутника» (его с трудом опознаваемый дебют – но и сделанный на пару с Ароновом), а укрупнённая оптика, стирающая последние границы между фильмом и зрителем – когда порой начинает казаться, что кто-то поженил Куросаву и Олтмена – перекочевала сюда из «Хрусталёв, машину!».
И Герман этой картиной как бы подытожил одновременно и тему, и метод – вложившись в неё без остатка (фильм, как известно, озвучивался уже после его смерти), по обыкновению отринув все компромиссы, впервые выстроив (или вылепив, как не преминули бы отметить многие) под сюжет целый мир, упаковав в три часа столько живой энергии, столько правды, столько печали и боли, что хватило бы на целую фильмографию калибром поменьше.
Пожалуй, всё же главный эпос нового тысячелетия.
Подписывайтесь на нас, чтобы не пропустить подробные разборы 25 лучших фильмов прошедшего десятилетия.