Chapter 9
Оказалось, не столько можно, сколько нужно. Подоспевший культурный санитар был деликатно неумолим. Он помог запыхавшемуся, но отнюдь не сломленному робинзону добрести к столовой, благо это пищеизготовительное местечко находилось на первом этаже, поблизости от выхода в райский закуток.
Трапеза проходила в ярком, размашистом помещении, совершенно типичном для всех столовых постсоветского пространства. На свой взгляд, наконец, обрёвший должное осознание, Станислав бы многое тут изменил. Пока не знал - что именно, но многое... И ему, свободолюбивому человеку, весьма претило то обстоятельство, что солнечный свет, проникая сюда сквозь арочные окна и кудрявые гардины, разливаясь по окрашенным в муторный колор спелого персика стенам и по незатейливым картинам на них, изображающих, конечно же, банальные натюрморты, кое-где отражаясь от тривиальных овощных плафонов на люстрах и падая сперва на стандартные столики, устланные по-сельски нарядными скатертями, а затем ложась на светло-коричневый , цвета детской неожиданности линолеум, равно как и на столиках, откладывал на полу тень массивных решёток, закреплённых за окнами, сквозь которые и проникал. Зрелище сие пренеприятнейшее для психики. Нужно что-то менять...
Стойка с готовой пищей и тремя (кто бы мог подумать) молодыми поварихами за ней отмежёвывала обеденный зал от кухни. У стойки выстроилась очередь. Станислав, смущенный непривычным обилием народа, робко замер возле двери.
В мгновение ока нашлась вездесущая личная сестра и вызвалась ему посодействовать. Вдвоём они заняли очередь. И только теперь Рубияну дошло, что народец-то этот - самые натуральные психи; что он с пылу с жару попал в иное, невменяемое общество, в котором держи глаза шире. Вот он и держался настороже.
Очередь по-малу продвигалась, настороженность не снималась с одной точки. Впереди стоял брюхоногий мужик. Шея у мужика сзади - возможно, и спреди - была с избытком покрыта псориазом. Сухая, омертвелая кожа сыпалась на воротник пижамного балахона, внушая Станиславу нестерпимую гадливость и даже отвращение. Чего доброго, этот толстобрюх дёрнется и его мерзость попадёт в общую пишу. Себе-то пускай сыплет сколько угодно, - вполне вероятно, он намеренно добавляет это гадость себе в суп, заместо соли или перца, он ведь псих. Станислав подальше отвёл свой поднос, куда заботливая ядоголоска меж тем складировала различные блюда.
Получая кормёжку и расходясь по залу, однородная цепочка светлых в синюю полоску пижам постепенно таяла. Тишину, нарушаемую лёгким перезвоном посуды и неуклюжим шарканьем, "любезно предоставленных", абсолютно неудобных тапочек, вдруг прорезал требовательный женский голосок:
-Вы сварили мне латте? - и, надо понимать, услыхав утвердительный ответ, снизошёл до благодарности: - Мерси.
Заинтересовавшись, былой следователь поглядел на нарушительницу нездорового спокойствия.
Ею оказалась светловолосая фигуристая цыпочка, чей высокий и занадто объёмный бюст натянул собой пижамную сорочку сверх всякой меры. У любительницы кофею был непропорционально худенькой мордашке широкий, нечеловечески широкий разрез рта, и Станислав особо не удивился тому, что на подносе у неё - груда заполненных тарелок. Попробуй-ка прокорми такой рот! Зато едва не замахал руками в отчаянном жёсте "хватит-хватит", когда обнаружил и у себя на подносе не меньшую кавалькаду нагромождённых туда блюд. Добросердечная сестрёнка постаралась.
По причине всё той же настороженности , даже, возможно , опасения, и, разумеется, брезгливости, экс-майор не искал себе компании за обедом. К счастью, в уголке пустовал одинокий стол. Станислав поскорее занял там место, усевшись к непознанному обществу тылом. Сестра Мария пожелала ему приятного аппетита и присоединилась к двух другим кормившимся здесь же сотрудницам.
Казалось, спину и затылок прожигают недобрые, косые взгляды, казалось, сзади шепчутся о чём-то гнусном, статься, хихикают или затевают какую-нибудь пакость,- вот сейчас сунут вилку в бочину или подпилят ножки стула; поэтому каждый шорох влёк непроизвольное сокращение мускулов. Скверные условия для трапезы, очень скверные. Однако врождённый, здоровый аппетит, да ещё подхлёстнутый прогулочкой на свежем воздухе, превозмог окружающий негатив, и Станислав навалился на еду.
Но вкинул он себе в глотку немножко салатика - и с отвращением отодвинул тарелку. Обратно полезло. Нет, закуска вовсе не оказалась протухшей и по спелым, политым сметанкой помидорам с огурчиками и ещё какой-то дребедени совсем не ползали опарыши: пища была восхитительной, без чужеродного присутствия, но зато прямо за спиной экс-майора, в предельной близости от него, кто-то громко, плотоядно чавкал, сёрбал, цмокал языком, сопливил, колотил, как веслом, ложкой по тарелке, и все эти снизводящие на "нет", любой, даже нагулянный аппетит звуки производились одним скотом, причём, в соответствии с убеждениями Станислава, делалось это свинство умышленно, чтобы вывести его их равновесия. Иначе и быть не может! Стоило только пригубить превосходное яство, стоило только положить в рот вилочку с кусочками свежайших, мелконарубленных овощей, как началось! Так что, господа, умысел очевиден и, наверняка же, он был организован недоброжелателями, настроенными окончательно разрушить психику конкретно взятому человеку.
А в исполнителе Рубиян по личным соображениям заподозрил мужика-псориазника, но, находясь на пределе взвинченности, не стал оборачиваться - проверять подозрения, ибо от вида поганой его рожи можно было сорваться и свернуть ему шею на месте. В общем, нагулянный аппетит самым коварным образом был безвозвратно испорчен, пища теперь выглядела отнюдь не заманчиво, нервы трещали как шестерёнки бульдозера. Голодный и злой, Станислав убрался из столовой, напоследок постаравшись сколь можно громче припечатать входной дверью.