Однако вернемся ко двору Падишаха и всему происходящему внутри него. Течет всемогущее время, все изменяет, и мы, люди, бренные и слабые, движемся вслед за ним, каждый в предназначенную ему Аллахом сторону. Иногда, впрочем, изменения эти бывают истинно поразительными, и надолго меняют течение событий в этом мире, создавая нечто исключительное для смертных и вместе с тем лишний раз утверждающее вечную славу Аллаха, которому одному ведомы концы и начала всего сущего.
Вот точно так непостижимым, но как бы заранее предуказанным образом случилось с сыном Марьям от ее первого мужа — Мухтаром. Возрастал отрок, хорошел, креп, учился воинским и письменным искусствам и радовал своей послушностью, прилежанием и благородством сердца Марьям и Падишаха. Одно удивляло их обоих: окруженный лучшими красавицами двора, каждая из которых сочла бы за высочайшую честь быть возлюбленной Мухтара, он был до странности равнодушен к ним и ни на одну из них не взирал с интересом, даже если они изо всех сил тщились привлечь к себе его внимание.
И, смеясь, говорил Падишах жене своей: «Ну, на диво холоден Мухтар к красоте и очарованию женщин! Как такое может быть при его юном цветущем возрасте, стати и прекрасном облике?! Где же ты его зачала, душа моя, моя ненаглядная пери? Не в горах ли зимних, на льду и снегу под овечьими шкурами и среди скал обледеневших? Оттого-то у зачатого в снегах, льдах и морозах, суровой с ветрами и вьюгами зимой холодна кровь и бестрепетно сердце и нет у него мужского влечения к женщинам!»
Смущалась Марьям, густо краснела и, потупив прекрасные свои очи, ничего не отвечала на слова Падишаха.
Но настало время, предначертанное Аллахом, и посрамлены были все суждения Падишаха относительно Мухтара. Так в один благословенный день, гуляя в садах при дворце Падишаха, искусный в стрельбе из лука Мухтар пускал из своего великолепно инкрустированного дорогими камнями оружия стрелы с позолоченными наконечниками по самым разным целям, какие только попадались на его пути. И делал он это с безжалостностью еще юного и неопытного в жизни отрока, не умеющего ценить чужой жизни и не постигшего еще совершенства всего живого, сотворенного Аллахом, всемилостивым и милосердным. И убил он случайно (а, может быть, и намеренно) плавающую в пруду молодую лебедушку, сопровождаемую ее преданным другом и неразлучником лебедем — самцом истинно царственной красоты, который пронзительно закричал почти человеческим криком, увидев свою подругу мертвой, взмыл в небеса, сделавшись почти невидимым, а затем бросился на землю и разбился о камни садовой дорожки почти у самых ног Мухтаровых.
И оцепенел неразумный юноша от зрелища такой сильной, как сама смерть, любви, и впервые в его бесчувственном сердце дрогнуло нечто и отозвалось сильным толчком крови, от которого он весь покраснел, запылал сильнейшим жаром и чуть не упал на землю. Однако кое-как оправившись от этого совершенно незнакомого ему ранее сотрясения чувств, он впал раздражение, озлобился на весь белый свет и в величайшем, истинно безудержном юношеском гневе выбрал самую красивую и дорогую стрелу с бесценным золотым оперением, натянул свой великолепный лук и, прицелившись в кружевное облачко над своей головой, выстрелил в вечно совершенные небеса.
Взлетела стрела, на мгновение исчезла из вида, а затем упала на землю, вонзившись в нее острием у ног Мухтара рядом с мертвым лебедем, затрепетала своим золотым оперением и застыла как некое опасное и грозное знамение. И вынул испуганный Мухтар стрелу из земли, захотев вновь вложить ее в колчан, раз уж не приняли ее небеса, но в ужасе увидел, что оконечник ее окровавлен и на нем сверкают уже начинающие засыхать под полуденным солнцем капли человеческой крови.
Тут уж Мухтар, как он ни был бесчувствен и хладен к знамениям небес, испугался не на шутку и сел на землю в забвении чувств и странной тревоге, причину которой он никак не мог объяснить себе и от этого тосковал еще больше.
Так сидел сын Марьям в саду некоторое время, затем вздохнул, поднялся на ноги и направился к дворцу Падишаха в свои покои. И вдруг он услышал за своей спиной звонкий девичий смех, сладостный как щебетанье птиц на рассвете, и две чудесные теплые ладошки, нежные как лепестки цветов и ароматные как самые лучшие благовония Востока, закрыли ему глаза, и голосок, лукавый и ласковый одновременно, спросил: «А, ну-ка угадай, кто я?!»
Вздрогнул Мухтар, затрепетал всем телом, снял со своих глаз обе ладошки, поочередно поцеловав каждую из них, и, оглянувшись, увидел свою 12-летнюю сестру Лейлу, оцепенел от изумления как будто встретил ее впервые в жизни.
Высокая уже, но по-девичьи угловатая и с полудетским хрупким телом, но уже в жарком и сильном расцвете прекрасных дочерей Востока, который однако обнаруживает себя разом, на диво пышно и совершенно; смуглая, как нежный плод абрикоса, со столь же чудным бархатным пушком на щеках и розовато-золотистым румянцем, бровями, изогнутыми, как серп полумесяца, и густейшими ресницами, воистину бархатными как крылья бабочки-махаона, окружающими синейшие с изумрудными вкраплениями огромные загадочные глаза, подобные двум озерам, в волшебную глубину которых можно было нырнуть, да там навсегда и остаться, маленьким, прелестно поднятым носиком, лукавым и гордым как у истинной дочери великого Владыки и, как завершение всех этих божественных услад, сладостнейшим темно-розовым ртом, чуть более крупным, чем это почиталось классическими канонами восточной красоты, но зато награжденным двумя крупными родинками в правом уголке прекрасных губ; маленькая вверху, а большая пониже, несомненно суливших их обладательнице судьбу исключительную и необычайную.
И все это юное великолепие было увенчано копной блестящих черных кудрей, на которых гордо красовалась шелковая голубая шапочка, богато расшитая серебром, жемчугом, горным хрусталем, сапфирами и изумрудами, повторяющимися восхитительными узорами на всем ее голубом одеянии, на рубашке, шальварах, летнем кафтане-накидке и покрывале-чадре, которое она, не стесняясь Мухтара, как брата, в своеволии откинула на плечи.
Воззрев на все это, словно впервые увиденное им совершенство, задрожал вдруг Мухтар великой и страшной дрожью и окаменели все его члены так, что некоторое время, пока Лейла не заметила, что с братом происходит нечто неладное и, воскричав: «Да ты дрожишь, братец мой, как в лихорадке! Не иначе это противная болезнь с берегов Нила вселилась в тебя! Да сохранит невредимым брата моего возлюбленного Аллах всемилостивый и всемогущий!». Позвала она тогда слуг с носилками и, положив обеспамятевшего Мухтара на ложе, они, хныча и причитая попеременно: «О бедный юноша! Заболел наш Мухтар, да пребудет над ним милость Аллаха!» понесли его в покои Падишаха.
(Продолжение следует)
